Одна из записей, сделанная на 69-й день, произвела на меня наибольшее впечатление: «Дождь. Реку перейти нереально. Одиноко, страшно». Он пытался покинуть это место. На 67-й день он написал, что вышел из автобуса. Он планировал вернуться тем же путем, что и пришел. Но после двухдневного похода к реке Текланика он обнаружил, что воды, которые он просто перешел вброд десять недель назад, теперь разлились и бушуют от таяния снега, принесенного летом. Меня преследовала эта мысль. Он пытался вернуться. Это должно было произойти примерно в начале июля, когда я предвкушала свою поездку в Нью-Йорк на свадьбу Шелли.
Еще я заметила, каким праздничным было начало записи в тот день, когда он достиг определенного рубежа. «День 100! Я сделал это!» – написал он. Очевидно, что это была цель. Но сопровождалось это несколькими записями о том, насколько он был слаб. На них мне было труднее всего смотреть.
В своем потрепанном экземпляре «Доктора Живаго» Бориса Пастернака Крис выделил абзац:
И вот оказалось, что только жизнь, похожая на жизнь окружающих и среди нее бесследно тонущая, есть жизнь настоящая, что счастье обособленное не есть счастье.
Крис написал в том же формате печатными буквами, как и всегда, когда чувствовал, что слова имеют принципиальное значение:
СЧАСТЬЕ СТАНОВИТСЯ НАСТОЯЩИМ ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА ИМ ДЕЛЯТСЯ.
Если учесть, что я знала и понимала глубину убеждений Криса в том, что полагаться можно только на себя, что он предостерегал меня, что только я смогу сделать себя по-настоящему счастливой, а также тот факт, что он искал утешения в чистоте природы, а не в человеческих отношениях, эти его слова удивили меня. Неужели ему действительно не хватало чувства принадлежности к обществу, от которого он отмахнулся из-за его конформизма? Жалел ли он о том, что ушел из дома именно таким образом? Может быть, он думал о родителях и снова пытался найти с ними общий язык? Мои размышления полностью противоречили абсолютной уверенности заявлений Криса из последних писем ко мне. До этого момента мне никогда не приходило в голову, что он сожалеет о каких-то своих поступках.
Затем, перевернув страницу, я увидела, что это еще не все, и все расхождения между записями Криса о неразделенном счастье и его последними письмами ко мне исчезли. Он написал, тоже печатными буквами:
ОТНОШЕНИЯ: ТЕ НАСТОЯЩИЕ / ТЕ ЛОЖНЫЕ.
Никто, кроме Криса, не мог знать, почему он написал именно это. Но в этих мощных заметках, собранных вместе, я увидела и надежду, и предостережение.
В первые несколько месяцев после смерти Криса я наблюдала за изменениями в жизни родителей, которые должны были восстановить наши отношения в позитивном ключе, в чем я даже была уверена. Хотя их мотивация при поиске Криса после его исчезновения вызывала у меня сомнения, сейчас их горе было безошибочно настоящим. Мама теряла вес, а отец, наоборот, набирал. У обоих был изможденный и усталый взгляд. Не важно, взяли ли они на себя ответственность за утрату Криса или нет, они страдали. Я тоже страдала, поэтому чувствовала себя ближе к ним, чем когда-либо прежде.
Однажды, когда я была дома, мне позвонил писатель, представившийся Джоном Кракауэром. Он работал над статьей о Крисе для журнала Outside, он предложил встретиться и поговорить. Это предложение привело меня в замешательство.
Мне хотелось узнать, какой была жизнь Криса после того, как он покинул Эмори, где он был, что делал, и вот появился журналист, готовый найти ответы. Но Крис был очень скрытным, и я боялась, что его имя будут использовать для сенсационных новостей, о чем поспешила сообщить Джону во время нашего короткого интервью. Однако в тот день причину своего страха я не стала ему объяснять.
Статья, которую Джон написал для Outside, привлекла необычайное внимание, а в редакцию пришло больше писем, чем на любую другую статью за всю историю журнала. Это стало таким же сюрпризом для Джона, как и для моей семьи, что усилило его и без того сильное желание продолжить изучать историю Криса. В следующий раз я получила известие от Джона в мае 1993 года. Он только что заключил официальное соглашение с родителями о том, чтобы расширить свою деятельность до книги, и спросил разрешения приехать в Вирджинию-Бич, чтобы взять у меня подробное интервью. Я отнеслась к этому с осторожностью.
Поскольку именно родители разрешили ему рассказать историю Криса, я сомневалась, что она получится такой уж правдивой. Еще я не была уверена, чем именно следует делиться. Я все еще надеялась, что родители поймут свою ошибку и пожалеют о действиях, которые изначально привели к этой истории. В конце концов я согласилась, по крайней мере, встретиться с Джоном лично. Он был не очень известен, и я не понимала, почему ему показалось, что жизнь и смерть Криса вызовут большой общественный интерес, чтобы написать об этом целую книгу, а тем более продать много таких книг. Я сомневалась, что хоть кто-нибудь, кроме наших родственников или случайных читателей Outside, вообще поймет, о чем речь.
Джон Кракауэр прилетел в Вирджинию, чтобы взять у меня интервью в новом доме, который мы с Фишем только достроили. При встрече с ним меня охватило неожиданное чувство доверия, которое возникает только после многолетнего общения с человеком. Он выглядел примерно так, каким я представляла себе Криса в возрасте около тридцати лет. Он был не особенно высоким, с жилистым, но довольно мускулистым телосложением, которым он не пытался хвастаться визуально или как-то иначе. Волосы у него были темные, как у Криса, хотя глаза у него были светлее. В целом, однако, его сходство с Крисом было скорее внутренним. Он обладал пытливым умом, который, как мне показалось, постоянно находился в конфликте со скептицизмом.
О Джоне было не так много открытой информации. Я лишь узнала, что он был писателем-публицистом и любителем активного отдыха, который пользовался большим уважением среди альпинистов.
Несмотря на то что Джон вел себя сдержанно, я почти отчетливо видела, как в его глазах течет ток пламенной энергии. Тайна, которая окутывала историю моего брата, казалось, заинтриговала его до состояния одержимости, но в очень личном смысле.
Он не спрашивал меня напрямую, но из вопросов Джона я могла понять, что, по его мнению, в истории Криса скрыто гораздо больше, чем ему рассказывали до этого. Он хотел узнать об обстановке в нашей семье с моей точки зрения. Я поняла его напряженное стремление к истине. Сначала я туманно рассуждала о вопросах, которые он пытался разобрать, но эта стратегия действовала недолго. Не потому, что я не могла спокойно ходить вокруг да около подробностей нашего детства – я делала это годами, – а потому, что впервые я ощутила обязанность сказать правду. Я столько всего держала в секрете, и даже мысль о том, чтобы честно изложить историю нашей семьи, принесла мне чувство облегчения.
Я верила, что Джон хочет получить честные ответы из лучших побуждений. Я рассказала ему о наложениях в «браках» Уолта. Я рассказала ему об ужасных ссорах, манипуляциях, насилии. По мере того как я ступала на неизведанную территорию, раскрывая реальность нашего прошлого, мне становилось все более комфортно рядом с ним. Набравшись решимости, я объяснила, что правда имела для Криса первостепенное значение – и объяснила почему. По словам самого Криса, «нет ничего более важного для чистого и счастливого существования». Я хотела почтить память Криса и восстановить справедливость, и мне казалось, что я могу сделать это, только описав все в мельчайших подробностях, рассказав Джону всю историю, чтобы он мог полностью представить себе Криса, пусть и не в чистом виде.
Джон был благодарен моим родителям за то, что они позволили ему погрузиться в тайну жизненного пути Криса, и он чутко реагировал на их боль. Но я ощущала в нем еще более сильное стремление понять Криса и отнестись к нему справедливо. К счастью, он не разделял точку зрения моих родителей.
Хотя я рассказала ему почти все, многое из этого я попросила оставить в тайне. Я все еще хотела защитить родителей от полного разоблачения на случай, если они изменятся к лучшему. Я хотела избавить братьев и сестер от необходимости публично разбираться с мучительной историей нашей семьи. Мы обсуждали тонкую грань, которую нам придется определить и пройти вместе. Он цитировал мои слова об отношениях с родителями – «исключительно хорошие», и в то время я не переставала верить, что так может быть.
Когда Джон собирался ехать в аэропорт, я ощутила, как на меня нахлынула непреодолимая уверенность. Я решила дать ему почитать письма Криса, которыми я никогда ни с кем не делилась – ни с родителями, ни с Фишем, ни с ближайшим другом, ни даже с братьями и сестрами. Я не разрешила Джону делать копии или фотографировать их. Он должен был ограничиться только рукописными заметками.
Вскоре после прочтения первого письма, когда остальные расположились на столе в ожидании своей очереди выступить от имени Криса, Джон выглядел встревоженным. Он пробежал взглядом по страстному почерку Криса, затем вернулся к блокноту. Я знала, что ему понадобится время, чтобы переварить прочитанное, и что нам предстоят часы дискуссий. Я пригласила его поужинать с нами и предложила переночевать в гостевой комнате. Его согласие было понятно, он быстро перенес рейс и сообщил своей жене Линде об изменении планов.
Перед тем как передать письма, я взяла с Джона обещание, что он не включит ничего из них в книгу без моего согласия, и когда я произнесла эти слова, то почувствовала, что в них не было никакой необходимости. Я ощущала глубокое уважение с его стороны, и он прекрасно понимал, что мое доверие – ключ к истинному пониманию того, что повлияло на Криса. Я возложила на автора истории, до которой Крис не дожил, огромную ответственность – знать правду и не писать о ней.
Глава 10
В следующем году Джон начал двигаться по следу Криса от Атланты до Аляски и присылал мне свежие новости с дороги. В одном из писем были снимки «Датсуна», который принадлежал Крису. Мне стало интересно, что случилось с этой машиной. Крис так сильно любил ее, что называл своим попутчиком, с которым никогда не расставался. Джон разыскал ее на ремонтной площадке Службы национальных парков в Национальной зоне отдыха озера Мид, она была припаркована рядом с машиной скорой помощи. На счетчике «Датсуна» было 133 788,9 мили. Крис бросил машину через несколько недель после отъезда из Эмори, когда она сломалась в Детритал Уош в пустыне Мохаве. В оставленной на ней записке говорилось: