– Нет, что вы! – зарделся Черкасов. – Я просто хотел понять, что он за человек… Чтобы лучше представлять, как подступить к расследованию… – вышло оправдание настолько ненатуральным, что сидящий рядом Руднев с трудом подавил желание закатить глаза.
– Не надо мне врать в глаза, молодой человек, поверьте, после 30 лет работы учителем я таких неловких лгунов вижу насквозь! – резко оборвал его Снегирёв. – Нет, я отказываюсь верить, что кто-либо из работников гимназии, её учеников или их родителей мог убить Нехотейского, каким бы негодяем он ни был! А вы злоупотребляете моим гостеприимством и моей откровенностью! Поэтому прошу покинуть мой дом. Павел Сергеевич, вас это тоже касается! Честь имею! – долговязый учить неуклюже, но с внутренним упорством, встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
***
Друзья вышли от Снегирёва несколько ошарашенными. По описаниям слуг и Керенского, Константин уже представлял, что Нехотейским являлся человеком нечистоплотным и неприятным, но рассказ тщедушного учителя выставил его в куда более мрачном свете.
– Думаешь, он говорил правду? – поинтересовался Черкасов у друга.
– Ну, причин врать нам в лицо у Ивана Степановича, на первый взгляд, нет. Поэтому, думаю он не лгал. Возможно, несколько сгустил краски – мне очень сложно поверить в настолько прогнившую систему внутри гимназии, когда все знали о поборах и ничего не предпринимали. Снегирёв явно боялся Нехотейского, поэтому в его глазах он обретал поистине демонические черты. В реальности, руки Николая Михайловича могли не простираться так далеко. Но, согласись, его рассказ объясняет, откуда у Нехотейского были деньги на удовлетворение своих низменных наклонностей, и почему их поток резко иссяк.
– Не говоря уже о том, что эта история, что бы там ни говорил Иван Степанович, очень расширяет круг лиц, которые могли желать Нехотейскому смерти, – кивнул Черкасов. – Нужно будет завтра доложить Богородицкому, хотя вряд ли он обрадуется таким новостям.
– А я продолжу готовиться к началу занятий, заодно поговорю с другими преподавателями и, может быть, с учениками, которые уже прибыли в пансион. Вдруг, они тоже что-нибудь интересное расскажут, – глаза Руднева азартно горели. После двух месяцев непрестанной скуки, ему подвернулся шанс напрячь интеллект и развить бурную деятельность. Упускать этот шанс молодой учитель не собирался.
Глава пятая«Черкасов получает взбучку, Руднев наносит визит»
В понедельник утром Черкасов прибыл в полицейскую часть. В общем зале было пусто. Городовые, которых Гороховский и приданный ему в помощь другой квартальный, Чернов, отобрали для участия в облаве, начнут собираться ближе к вечеру – трясти «веселую» Солдатскую улицу днем смысла не имело. Несколько часов до пробуждения пристава, Константин потратил на разбор и оформление бумаг, а также на аккуратную запись открывшихся по итогам общения со Снегирёвым обстоятельств.
Как и ожидалось, новости о нечистоплотной деятельности Нехотейского и, как следствие, расширении круга подозреваемых, не встретили понимания со стороны Богородицкого.
– Опять вы со своей чушью! – закричал пристав. – Я вам ясно сказал, не смейте лезть в дела, в которых вы ничего не понимаете! Все улики указывают на то, что Нехотейский был убит при попытке ограбления! А вы мало того, что нарушаете мои указания, так еще и беспокоите уважаемых горожан, сеете панику и ненужные подозрения!
– Ваше Высокоблагородие, но нельзя же закрывать глаза на новые обстоятельства, – вопреки здравому смыслу попробовал отстоять свою точку зрения Черкасов. Новый взрыв ругательств со стороны пристава пресек на корню вкрадчивый голос со стороны входа в кабинет:
–Какие новые обстоятельства?
Богородицкий, открывший уже было рот для того, чтобы отчитать своего помощника, его машинально закрыл, потом снова открыл, и снова закрыл, напомнив коллежскому регистратору рыбу, выброшенную на берег и судорожно пытающуюся дышать.
Большинство людей, заходящих по какой-либо причине в кабинет пристава I-ой полицейской части, имели привычку перед этим стучать. Либо из страха перед грозным характером Богородицкого, либо из уважения к его чину, либо из обыкновенной вежливости. К меньшинству, себя не утруждавшему, относился титулярный советник Семен Владимирович Василисов. Происходил он из богатой и уважаемой дворянской семьи, что находило выражение в его костюме и манере держать себя. Одет он был всегда строго, «с иголочки», и до того шли ему черные сюртуки, подчеркивающие атлетическое телосложение, что не было в губернии более завидного жениха для молодых девиц. Брился Василисов чисто, волосы носил чуть длиннее принятых приличий, а заостренный нос придавал ему сходства с хищной птицей. Он смотрел на окружающих с высоты как своего роста, так и общественного положения, считая ниже своего достоинства скрывать откровенно презрительное отношение к собеседнику. Быть бы ему обыкновенным франтом-бонвиваном и прожигателем жизни, если бы не два обстоятельства. Первым были глаза, их взгляд – цепкий, колючий – и светившийся за ними могучий, хотя по большей части отнюдь не благожелательный ум. Вторым обстоятельством являлась его официальная должность. Степан Владимирович состоял младшим чиновником для особых поручений при господине губернаторе, командированным в помощь полицмейстеру. Обязанный по долгу службы взаимодействовать с частными приставами, он прекрасно представлял, что каждый из них собой являет, не скрывал раздражения от их не всегда профессионального исправления обязанностей, и, как следствие, а еще имел дурную привычку входить в кабинеты без стука и ставить чиновников в неудобное положение.
– В деле об убийстве господина Нехотейского появились какие-то новые обстоятельства? – с картинным выражением доброжелательного интереса повторил вопрос Василисов.
– О, Степан Владимирович, доброе утро! – слегка оправился от удивления пристав. Был он вежлив и елеен, несмотря на то, что, на бумаге, занимал более высокий пост, чем молодой чиновник особых поручений. – Не обращайте внимания, ничего важного, право слово!
– Но я решительно хочу их услышать, – в тон ему ответил Василисов. Он взял стул для посетителей, стоявший перед столом пристава и аккуратно развернул его так, чтобы видеть и сидящего Богородицкого, и вытянувшегося по струнке Черкасова. Затем чиновник уселся, положил ногу на ногу, и всем своим видом показал, что ждёт продолжения.
– Константин Алексеевич, поделитесь с господином Василисовым своими выводами, – скрепя сердце обратился к помощнику пристав. Черкасов, стараясь быть как можно более кратким и понятным, изложил свои выводы на основе показаний слуг, нового директора гимназии и учителя Снегирёва.
– Уверяю вас, Степан Владимирович, это всё мелочи, только отвлекающие нас от основного дознания, которое, я уверен, уже сегодня даст свои плоды, – подвел черту под рассказом Константина пристав.
– Отнюдь, Сергей Иванович, – говоря это, чиновник особых поручений смотрел не на Богородицкого, а внимательно, с интересом рассматривал Черкасова. Затем он повернулся к приставу. – Я нахожу сомнения вашего помощника вполне оправданными. Допускаю, что все произошло так, как считаете вы, и вечерняя облава докажет вашу правоту, но рассмотреть возможность того, что Нехотейского убили из-за его вымогательства в гимназии тоже необходимо. Пусть… Как вас зовут, молодой человек? – в устах ровесника эта фраза звучала несколько забавно, но коллежскому регистратору она таковой не казалась.
– Черкасов, Константин Алексеевич, Ваше Благородие, – хриплым голосом сообщил он.
– Очень приятно. Пусть Константин Алексеевич продолжит дознание в этом направлении. Однако, – тут голос Василисова стал резким, он смотрел Черкасову прямо в глаза. – сделать это нужно очень деликатно и осторожно. В гимназии учатся отпрыски лучших семейств губернии. Не беспокойте их, или, тем паче, их родителей, понапрасну. Если вы решите, что виновные могут быть среди них – не раскрывайте своих подозрений за пределами этой комнаты, сначала доложите Сергею Ивановичу или напрямую мне. Это понятно?
– Да! – чуть ли не хором ответили пристав и его помощник.
– Вот и славно. Что ж, господа, не смею вас задерживать и отвлекать от службы, – с этими словами, не утруждая себя дальнейшими объяснениями, чиновник для особых поручений покинул кабинет.
– Ну, Константин Алексеевич, – имя своего помощника Богородицкий процедил сквозь зубы. – Вы слышали господина титулярного советника, – свое отношение к Василисову он тоже выразил интонацией. – Вам и карты в руки. В облаве вы участия не принимаете, сосредоточьтесь на поиске улик, связанных с гимназией. Обо всех новостях докладывайте мне, – он помолчал. – И только мне. Я передам Степану Владимировичу то, что ему нужно знать. Свободны.
Хоть Черкасов был и не искушен в вопросах подковёрных махинаций, он ясно понял, как Богородицкий намерился разыграть эту ситуацию. Пристав по-прежнему был уверен, что обыск публичных домов и игорных заведений на Солдатской даст свои плоды. То, что он полностью передал коллежскому регистратору одно из направлений расследования, следовало расценивать не как знак доверия, а как стремление отлучить помощника от успешных результатов планируемой операции. Мол, вы, Константин Алексеевич, конечно, молодец, и важным делом занимались, но преступников изловили совсем другие люди, а вы лишь зря потратили время. На тот же маловероятный случай, если Черкасову удастся найти какой-то след в гимназии, то пристав планировал выслушать его выводы, а затем лично доложить о них Василисову, таким образом присвоив себе заслуги помощника. Уже успев узнать характер начальства, Константин четко уяснил, что за эту сцену в кабинете на глазах у чиновника для особых поручений, Богородицкий затаил на него зло, и не преминет воспользоваться любой возможностью отомстить. Черкасов понял, что служебное рвение и попытка отстоять свою точку зрения могут очень дорого ему аукнуться.