– Не знаю, – честно ответил Черкасов.
– Вот и я не знаю. Кем она у меня будет работать? Швеей? Посудомойкой? Служанкой? Нет уж, спасибо. Проходили. Знаем. Театральный мир жесток, но не более, чем любая другая стезя. И здесь, хотя бы, у нее есть я. Чтобы направлять, наставлять, поддерживать. Подумайте теперь, так ли уж странно, что я хочу для дочери лучшей жизни? Надеюсь, что с моим опытом она сможет достичь большего, нежели досталось мне?
Она смотрела на Константина со странной смесью грусти и вызова, словно приглашая сыщика начать спор, усомниться в ее словах. Но Черкасов лишь молча кивнул.
– Надеюсь, я ответила на ваш вопрос. Это все?
– Пожалуй, да. Еще раз простите великодушно за беспокойство.
– Провожать вас не буду, калитку вы видите, – Аграфена Игоревна развернулась и направилась к сеням. – Мне пора собираться.
Она распахнула дверь, совсем забыв про щенка. Маленький пес пушечным ядром вылетел из дома, азартно прижав уши к голове. Первым делом он метнулся к Черкасову, деловито втянул воздух ноздрями, звонко тявкнул, а затем бодрыми прыжками бросился вокруг дома.
– Константин Андреевич, – воскликнула Остапова. – Хватайте, убежит же!
Черкасов послушно кинулся в погоню. Щенок пришел от этого в еще больший раж и побежал по тропинке через сад.
– В рощу! – крикнула Аграфена Игоревна. – Сейчас в рощу кинется! Они с Марьей туда ходят на прогулки!
И действительно – пес миновал калитку и, продолжая звонко тявкать, поскакал в украшенный золотой листвой лесок за домом. Черкасов, ругаясь вполголоса, бежал за ним. Щенок нырнул под кусты, Константину же пришлось продираться сквозь них. В роще он потерял барбоса из виду, ориентируясь только по доносящемуся из зарослей лаю. Ребяческое тявканье становилось все ближе. Спустя пару минут Константин оказался на маленькой полянке. Пес сидел в ее центре. Увидев Черкасова, он склонил голову в бок, пытаясь понять, намеревается ли незнакомец еще за ним погоняться или нет.
– Тихо, тихо, – прошептал Константин, медленно приближаясь к щенку. Сыщик шарил по карманам в надежде, что в них найдется что-то съедобное. Поиск оказался безуспешным, но внимание барбоса привлек. По крайней мере, тот начал активно вилять хвостом. Ободренный, Черкасов присел на корточки, запустил руку в пустой карман, сделал вид, что достает оттуда что-то вкусное, и протянул зажатый кулак к щенку. Тот, втягивая носом воздух, осторожно приблизился к сыщику и обнюхал его ладонь. Константин мигом подхватил его второй рукой под живот и прижал к себе. Пес не стал лаять и отбиваться – он полез восторженно облизываться. Насилу отбившись от щенячьей привязанности, Черкасов поднялся и уже направился было обратно, когда его внимание привлекло упавшее старое дерево на краю поляны. Прищурившись, Константин подошел поближе и обомлел.
К стволу дерева были приколоты листки бумаги. Чернила на них выцвели и оплыли, но некоторые слова можно удалось-таки разобрать. «Единственная». «Моя любовь». «Жизнь не мила». Над записками висела фотография, что Константин уже видел чуть больше недели назад в театре. Труппа собралась в фотографической мастерской Шоази после первой репетиции. Вот Прянишников. Вайс. Бетси кокетливо наклонила голову. Селезнев напыжился, словно павлин. Сурин и Безуцкий стоят спиной к спине, весело улыбаясь. Аграфена Игоревна чуть приобняла Марью, а девушка смотрит на молодых людей. И Татьяна. Вернее, ее тело, потому что на месте головы зияет прожженная дыра.
***
Поминальный обед по Татьяне Георгиевне штабс-капитан также организовал в ресторане «Троицких номеров», ненадолго закрыв его от публики. Прянишников изменил европейскому уклону, поэтому печальная трапеза оказалась вполне традиционной. На центральный стол официанты поставили обязательное блюдо с кутьей, окруженное блинами, пирогами и рыбными закусками. Из горячего подавалась лапша со свининой и птица с картофелем. Пили гости чай с медом, но по традиции финальным напитком до.
Обед проходил в тягостном молчании. Присутствовала вся труппа, включая актеров, не задействованных на злосчастной репетиции. Прянишников попытался рассадить всех так, чтобы очевидцы трагедии не чувствовали себя париями, но соседи по столу все равно дичились их. Да и сами актеры мрачновато поглядывали друг на друга, словно ожидая очередного подвоха. Единственным не театралом за столом оказался Павел. С одной стороны, его отдельно пригласил Прянишников. С другой, он и сам бы не отпустил Бетси на поминки одну. Тишину и скрип столовых приборов по тарелкам осмелился прервать Безуцкий, неуверенно спросивший:
– Павел Сергеевич, вы же дружите с чиновником из полиции? Есть ли какие-то новости о поиске убийцы?
– Увы, ничего не могу сказать, – мрачно ответил Руднев. Ссора с другом тяжким грузом висела у него на сердце, но идти мириться он не намеревался.
– Этот юноша? Черкасов? – переспросила Аграфена Игоревна. – Он сегодня опять заявился ко мне с расспросами. Очевидно, полиция блуждает в потемках.
– Да неужели? – ядовито поинтересовалась Бетси. – А может быть все наоборот? И они напали на верный след?
– Это вы мне скажите, голубушка, – парировала Остапова. – Я слышала, полиция вчера перетряхнула мебелированные комнаты, что вы снимаете. Говорят, ваши квартирные хозяева не в восторге и задумываются о выселении.
– В отличие от вас, Аграфена Игоревна, я найду новые. И уж поверьте, не на окраине.
– Дамы, прошу вас! – вежливо, но сурово прервал их Прянишников. – Кажется, вы забылись…
– Да, простите, – тут же смущенно потупила взор Бетси. Аграфена Игоревна просто замолчала. Но Павел заметил, как женщины бросили друг на друга злобные взгляды. Обед продолжился. Участники разбились на мелкие группки, беседуя вполголоса. Причем добрая память Татьяны занимала их не в первую очередь. В результате Родион Сурин сидел мрачнее тучи, а Митрофан Федорович скорее приходил в раздражение от неудавшегося обеда. Подозвав официанта, он что-то прошептал тому на ухо. Юноша исчез на кухне и спустя несколько минут вернулся, с видимой натугой держа поднос, уставленный большими кружками. В зале повис запах меда. Официант оставил поднос за соседним столиком.
– Господа, – Прянишников поднялся со своего места во главе стола и откашлялся. – Прошу по традиции выпить сыта за упокой души Татьяны Георгиевны.
Заскрипели отодвигаемые стулья. Казалось, все собравшиеся обрадовались, что печальная повинность подходит к концу. Двинулись к столу с сытом и Бетси с Павлом, однако на их пути возникла Аграфена Игоревна. В руках она держала две кружки.
– Елизавета, голубушка, – обратилась она к Бетси. – Прошу, простите меня. Сегодня я повела себя неподобающим образом. Мне горестно от того, что на обеде в честь Танечки из-за меня произошла подобная ссора. Я не считаю, что вы в малейшей степени виновны в произошедшем. Прошу вас, выпьем, в знак примирения и в память о нашей доброй знакомой.
С этими словами она протянула Бетси одну из кружек. Павел, придерживавший Бетси под локоть, почувствовал, как девушка напряглась. Она перевела взгляд с протянутого напитка на застывшее в преувеличенно-радушной улыбке лицо Остаповой.
– Да вы в своем уме? – дрогнувшим голосом спросила Бетси. – Таня умерла в страшных муках, отведав вашего травяного чая. И вы считаете, что я приму питье из ваших рук?!
Она с отвращением оттолкнула от себя протянутую кружку. Даже несколько часов спустя в разговоре с Черкасовым Павел не смог бы с уверенностью утверждать, что произошло дальше. Со стороны могло показаться, что пораженная Аграфена Игоревна оступилась, сделав шаг назад, и неловко махнула рукой. Но Рудневу показалось, что в это мгновение в глазах пожилой актрисы мелькнул мстительный огонек, что совсем не вязался со случайным движением. Как бы то ни было, но густой горячий медовый напиток выплеснулся из кружки и окатил Бетси. Девушка взвизгнула и отпрянула. В ресторане повисла звенящая тишина. Все присутствующие обернулись и уставились на разыгравшуюся сцену.
Первым молчание нарушил Прянишников, шагнув к женщинам:
– Аграфена Игоревна, что здесь произошло?
– Ох, Митрофан Федорович, простите неловкую старуху, – повернулась к нему Остапова. – Боюсь, я…
– Она облила меня! – вскричала Бетси. – Старая ведьма!
Она всхлипнула, в ужасе разглядывая перед платья, весь залитый горячим сладким сытом. Павел кинулся к ней, держа в руках салфетку, но девушка лишь отмахнулась от его помощи и с угрожающим видом направилась к Аграфене Игоревне. На её пути встал Прянишников.
– Елизавета Михайловна, держите себя в руках!
– Я держу себя в руках, Митрофан Федорович, – отчеканила Бетси. – Но с ней я не то, что на одной сцене, а в одной комнате находиться отказываюсь! – она поморщилась. – Господи, как горячо!
– Скорее ступайте в театральный гардероб, – решительно сказал Прянишников. – Там найдете, во что переодеться.
Бетси порывисто кивнула и бросилась к выходу. Павел последовал за ней.
Номера и театр связывало две неприметных дверцы в конце коридоров, поэтому на улицу выходить не пришлось. Всю дорогу Бетси шипела, словно рассерженная кошка.
– Ты видел это?! Она пыталась и меня отравить!
– Прости, Бетси, но я в этом не уверен, – Руднев еле поспевал за актрисой. – Не у всех же на виду.
– Убить Татьяну ей это не помешало! Она тоже умерла у всех на глазах!
– Да, но есть разница между тем, чтобы подсыпать яд тайком и протянуть отравленный бокал, не находишь?
– Ты что, ее защищаешь? – пораженно застыла Бетси.
– Нет, я просто пытаюсь быть голосом разума, – успокаивающе произнес Павел. – Давай поспешим!
– Сыто уже остывает, – двинулась дальше девушка, добавив плаксивым голосом: – Но ожог будет! Какой кошмар!
Они достигли двери гардероба. Подразумевалось, что помещение будет закрываться на ключ, но замок врезать пока не успели. По обе стороны от двери висели тусклые керосиновые лампы. Павел снял со стены одну, потянул на себя дверь и пропустил Бетси вперед.