Зевак тем временем становилось все больше. По краям, за спинами солдат, столпились все торговки со Староконного рынка. Они злорадно ржали, тыкали пальцами в толпу.
Солдаты стояли неплотно. Внезапно Зина увидела молодую женщину, которая держала за руку мальчика лет семи. Он прижимал к груди футляр со скрипкой. Женщина вдруг пошатнулась и упала на снег.
В тот же самый момент из толпы за спинами солдат вырвалась одна из торговок. Она метнулась к несчастной женщине и… мгновенно сорвала с нее сапоги. Мальчик страшно закричал. Женщина осталась лежать неподвижно.
— Мамочка, вставай! — Мальчик теребил полу пальто матери. — Мамочка, у тебя ножки замерзнут! Мамочка…
Не выдержав, Зина бросилась вперед. Но еще до того, как подбежала, увидела, что женщина мертва.
Крестовская попыталась схватить ребенка, но опоздала: стоящий поблизости румынский солдат подбежал быстрее и изо всех сил пнул сапогом тело несчастной женщины. Мальчик дико закричал, вцепился ему в руку. Скрипка полетела на снег.
Размахнувшись, солдат ударил мальчика прикладом автомата в лицо, затем — изо всей силы — по голове. Мальчик рухнул вниз, обливаясь кровью.
— Это же ребенок! Ребенок!.. — страшно закричала Зина, подхватывая маленькое тельце на лету. Она чувствовала, как из мальчика стремительно уходит жизнь. Его затухающие глаза встретились с глазами Зины.
— Мамочка… Ей холодно лежать на снегу… У нее замерзнут ножки… — прошептал он.
— Нет, малыш… — По лицу Зины градом катились слезы. — Мамочке не холодно, не бойся… Скоро ты увидишь ее…
Тело мальчика выгнулось, мышцы охватила последняя судорога, и, счастливо улыбаясь, все продолжая держаться за руку Зины, он застыл… Она аккуратно положила его рядом с телом матери.
В тот же самый момент резкий удар в лицо сбил Зину с ног. Не сумев сдержать равновесие, она упала в снег. Перед глазами закружились искры.
Рот и нос мгновенно залила кровь, она почувствовала ее солоноватый привкус. Кровь была невероятно горячей и потоком потекла по ее шее.
Крестовская попыталась подняться, но в тот же самый момент почувствовала очередной жуткий удар в живот. Он был такой силы, что ей подумалось, будто все ее внутренности разорвались. Зина вновь опрокинулась на спину, на снег. Ее стало безостановочно рвать.
Прямо над собой увидела она искаженное яростью лицо румынского солдата, который убил ребенка. Именно он ударил Зину сначала кулаком в лицо, а затем — прикладом автомата в живот.
Ругаясь по-румынски, он поднял ногу и кованым сапогом ударил Крестовскую в бок. Тело ее словно подбросило в воздухе. От боли она совсем потеряла чувствительность. Где-то сбоку мелькнули страшные глаза Михалыча.
А солдат продолжал бить Зину ногами — с такой яростью, что при каждом ударе ее тело словно подпрыгивало на снегу. Кто-то попытался его оттащить, но, вырываясь, он все-таки продолжал это жуткое избиение.
Крестовской вдруг показалось, что в толпе людей она видит яркие глаза Виктора Барга. Расталкивая людей, он решительно двигается к ней. Вот он все ближе и ближе… Улыбаясь, Зина потянулась ему навстречу. Но вместо Виктора над ней внезапно склонилось совершенно другое лицо. Крестовская отчетливо различила нашивки немецкой офицерской формы. И этот немец что-то сказал. Затем — повторил на ломаном русском. Но Зина уже не различала слов. Она потеряла сознание.
Крестовская не могла видеть, что когда румынский солдат ее буквально добивал, рядом с колонной остановился легковой автомобиль. Из него вышел немецкий офицер. Немец был рыцарем — он не мог видеть, как избивают женщину. Тем более не еврейку, что легко можно было определить по светлым волосам. Он отшвырнул в сторону солдата, который вытянулся в струнку при виде офицера.
— А она отважная, — сказал немец, с интересом склоняясь над женщиной, — и надо же — живая.
Затем он велел отнести ее в автомобиль.
Зину положили на заднее сиденье. Немец сел спереди. Скомандовал:
— В ближайшую больницу.
Глава 13
Страшное шествие по направлению к Слободке продолжалось до самого вечера. Это была одна из самых жутких, кровавых страниц в истории Одессы. Страница истории, которой было суждено остаться не безжизненными, черными датами — цифрами в пыльных архивных документах, а незаживающими кровавыми ранами в сердцах живых людей.
От таких ужасающих ран не выживают. Но те, кто выжил, навсегда, до самого последнего дня запомнил самое страшное злодейство, которое может породить мир, — чудовищное злодеяние Холокоста.
Черной тенью горя, незаживающим шрамом трагедии стал этот жуткий день, кровавая дата которого позорным клеймом навсегда осталась в истории Одессы — 10 января 1942 года.
Именно в этот день по приказу оккупационной власти города было велено начать переселение всех евреев в специально организованное гетто на Слободке, только с одной целью — рассортировать и планомерно уничтожить.
Это был день воистину Страшного суда для всех евреев. Для тех, кто не погиб в первые дни оккупации и кому удалось спастись.
С раннего утра, с 6 часов, на Слободку под вооруженным конвоем потянулись вереницы людей. В каждом дворе раздавались вопли и плач детей.
Списки жильцов евреев дворниками были составлены заранее. И по этим спискам врывались в каждую указанную квартиру, заставляли людей одеться, взять самые необходимые и ценные вещи и построиться в колонну во дворе. Тех, кто сопротивлялся, расстреливали на месте.
Люди стояли на улицах, не понимая, что происходит, за что изгоняют евреев из Одессы. По всем улицам, ведущим к Слободке, тянулись несчастные — длинной колонной, пешком, со своим грузом на маленьких санках. В этом чудовищном строе было множество еле плетущихся стариков и старух, испуганных, замерзших людей, которые шли по глубокому снегу. Очень многие падали замертво, не в силах подняться. Некоторых солдаты добивали прикладами. Но чаще — оставляли просто так, без помощи, лежать на снегу, зная, что они все равно умрут.
Тех же, кто не просто стоял у обочины и наблюдал ужасающую картину, а пытался хоть чем-то помочь несчастным евреям, безжалостно избивали прикладами либо расстреливали.
Но были и такие, кто быстро подбегал к колонне евреев и выхватывал поклажу из рук обессиленных, несчастных людей, зная, что евреям сказали взять с собой все самое ценное. Либо такие, кто грабил уже упавших на снег, стаскивая с них сапоги, шапки и теплые пальто.
Мародеров солдаты не избивали и не расстреливали, наоборот, они смеялись и словно поощряли подонков наживаться на смерти.
После того, как колонна проходила по улицам, на ней оставались трупы. Замерзшие тела стариков, детей и женщин лежали на каждом углу, посреди каждой мостовой.
Часть людей по Московской улице гнали на железнодорожную станцию Сортировочная такой плотной толпой, что люди поневоле давили друг друга. На станции собрали десятки тысяч человек. После этого в такой же тесноте их заталкивали в товарные вагоны.
Не лучшая судьба ожидала тех, кого гнали на Слободку — в беднейший район Одессы. Стоял сильный мороз, который не могли перенести ни дети, ни старики. Часто родители, которые везли своих детей на саночках, закутанных до глаз, обнаруживали уже застывший труп своего ребенка.
Гетто было организовано на Слободке за железнодорожным мостом, в огромном здании бывшего общежития Водного института и в домах поблизости.
На всем протяжении этой долгой дороги до Слободки горели костры. Возле них грелись румынские солдаты — им разрешалось покинуть конвой и подойти к костру погреться, чтобы не замерзнуть. Остаться в городе, спрятаться никто из обреченных евреев не мог. Все знали, что, выданные соседями или обнаруженные жандармами, они будут расстреляны на месте вместе с теми, кто их спрятал.
Приказ был расклеен по всему городу еще с начала января, он был напечатан абсолютно во всех газетах на нескольких языках. Поэтому евреям оставалось лишь идти на смерть, оставляя на снегу обреченных или уже мертвых.
Дворникам же был выдан особый приказ: на воротах каждого дома, включая частные, должны были белеть кресты. Этот белый крест означал, что здесь живут православные и дом очищен от евреев.
Иногда фанатичные дворники убивали даже домашних животных, принадлежащих евреям, доказывая свою верность оккупантам и делая все, чтобы «жидовским духом в доме не пахло».
Вообще судьба домашних животных была ужасающей. Понятно, что евреям было запрещено брать с собой своих любимцев. И те оставались в квартирах, во дворах либо бежали за страшной колонной, не понимая, почему их бросили и куда уводят их хозяев. Бежали так до тех пор, пока не падали без сил либо пока солдаты ради развлечения не открывали стрельбу по кошкам и собакам…
Дети страшно плакали и не могли понять, что происходит. Находя у ребенка котенка или щенка, солдаты тут же выкидывали их на снег, на мороз либо убивали на месте, прямо на глазах у детей.
В гетто на Слободке были выселены около 40 тысяч оставшихся в Одессе евреев.
Они находились в условиях невероятной скученности, так как жилья на всех не хватало. Люди были вынуждены зимой находиться под открытым небом, и это привело к массовой смертности от переохлаждения.
И все знали, что в гетто люди находятся временно. Они были собраны на Слободке для того, чтобы дальше их отправили в сельские концентрационные лагеря смерти — для полного уничтожения.
Высокая железнодорожная насыпь на Слободке создавала отличную изоляцию. В Одессе ходили слухи, что евреев поселят в частных домах жителей Слободки, а тех переселят в город, в освободившиеся квартиры евреев. Это очень волновало жителей Слободки, которые не намерены были расставаться со своими собственными, уже привычными и часто добротными домами. Конечно, слухи эти были нелепы — уж слишком хорошие условия обещали евреям.
Для того, чтобы жители Слободки и других районов Одессы не вздумали помогать евреям, в город и конкретно на Слободку были выпущены специально обученные провокаторы. Набирали их из местных полицейских агентов. Среди них было много женщин.