Известны случаи, когда люди, прятавшиеся в катакомбах, сходили с ума, кончали с собой или умирали голодной смертью. Выдержать испытание подземельем было не под силу многим.
Если у партизан еще был шанс оказаться на поверхности — хотя бы участвуя в боевых операциях, то у евреев такого шанса не было. Оставалось только полагаться на свою волю и ждать, когда все преследования евреев утихнут. Но так могло быть только в самом конце войны.
А пока оставалось прятаться и выживать под землей любым способом. Собственной судьбой понимая страшное правило: подземный мир не любит живых.
Глава 14
1 февраля 1942 года, Одесса, Еврейская больница
Зина проснулась около пяти утра, прислушалась к слабым звукам в больничном коридоре. В это время больница начинала оживать. Санитарки мыли полы, хлопали двери, звучали приглушенные голоса. Где-то в больничном дворе заурчал двигатель автомобиля.
Крестовская находилась в Еврейской больнице вот уже 21 день. Состояние ее значительно улучшилось. А роскошная палата, в которой она находилась — отдельная, с личным умывальником, в котором даже была горячая вода, с централизованным отоплением, мягкой послеоперационной кроватью, — поражала ее саму. Зина прекрасно понимала, как за это ее все ненавидят.
Не больные — она находилась в палате одна, а медицинский персонал, особенно младший — санитарки, медсестры. Крестовская это чувствовала, потому что сама когда-то была врачом и хорошо изучила их психологию. Поэтому все получаемые продукты и деньги она раздавала — и день за днем отношение к ней постепенно стало меняться. Конечно, ее ненавидели, но по крайней мере перед ней заискивали. А это было лучше, чем холодное равнодушие, ненависть и злость.
Лечащий врач Зины — звали его Алексей Синенко — был ее однокурсником по медицинскому институту. Он был очень хорошим, порядочным человеком, и когда узнал Зину, не подал и вида. В больнице она была записана под конспиративным именем Вера Карелина, потому что документы на это имя находились в кармане ее юбки.
Позже, когда Зина уже смогла говорить, она призналась:
— Моя жизнь в твоих руках.
— Да я это сразу понял, — кивнул Леша, — но я не выдам тебя. Кто мне дороже — ты или эти твари? Запомни — здесь, в больнице, ты в полной безопасности.
— Никто не должен знать, что это ненастоящее имя и что у меня фальшивые документы, — Зина сразу ему все сказала и только теперь, придя в себя, поняла, в какую смертельную игру она ввязалась.
— Хорошо, — Синенко снова кивнул. — Если у тебя документы на другое имя, ну, значит, для этого есть очень серьезная причина. Знать ее мне не нужно. Да и я не хочу. Достаточно того, что об этом никто от меня не узнает.
Крестовская полностью была в его руках. Но понимала, что выдавать ее Алексею смысла не было. К счастью, он оказался единственным человеком в больнице, который знал Зину.
Саша Цимарис, ее драгоценный друг, которого она когда-то мечтала свести со своей покойной подругой Машей Игнатенко, был арестован почти сразу, как только румыны вошли в город, — он был евреем. Цимарис сгорел заживо вместе с другими несчастными в пороховых складах в районе порта… До гетто на Слободке он не дожил…
Об этом, и о многом другом Зине сказал Леша, по ночам, во время своих дежурств, тайком приходя в ее палату. Узнав о смерти доброго, умного Саши Цимариса, Зина разрыдалась и плакала очень долго, и долго потом его вспоминала.
Такая же судьба, как и у Саши Цимариса, была и у других евреев — докторов, медсестер, работавших в Еврейской больнице. Здесь было много однокурсников Зины и Леши, и почти все они были евреями, так как очень много из них были представителями докторских династий. Все они погибли — кого-то расстреляли, кто-то был сожжен заживо, кто-то — угнан в гетто на Слободке, из которого не было возвращения…
Поэтому, кроме Леши, никто больше не мог опознать Зину. В Еврейской больнице, работавшей во время оккупации, евреев больше не осталось. И их, погибших мучительной, страшной смертью, умных, интеллигентных, талантливых, знающих и любящих свое дело грамотных врачей, не мог заменить никто…
У Алексея Зина попыталась выяснить и судьбу Тараса. Она знала, что Тарас, ее талантливый ученый друг, возглавлял одну из лабораторий именно в Еврейской больнице. Но Леша сказал, что Тарас исчез.
— Как это — исчез? — не поняла Зина. — Может, арестован? Хотя тоже странно… За что его могли арестовать? Тарас не еврей, да и вряд ли связался бы с партизанами… Воинское дело — явно не его…
— Нет, никто его не арестовывал, — покачал головой Алексей.
По словам Леши, все время с начала оккупации Тарас исправно ходил на работу. Война, а затем осадное положение города полностью сорвали его планы отъезда в Киев. Он остался в Одессе, на фронт не пошел и продолжал возглавлять лабораторию в Еврейской больнице.
Когда румыны заняли Одессу, Тарас все еще продолжал ходить на работу. По словам Алексея, аресты в больнице были страшные. Очень тщательно изучали личное дело каждого из сотрудников. Всех евреев забрали почти сразу.
Но документы Тараса были чисты. Как и всех, его допрашивали. И его никто не тронул. А потом в один прекрасный день Тарас исчез. Просто не пришел на работу.
Конечно, кто-то из сотрудников больницы был отправлен к Тарасу домой, на Пироговскую. Но там его не было. Комната его была заперта на ключ, и, по словам соседей, он не появлялся на Пироговской несколько недель. Значит, тогда, когда он продолжал ходить на работу в больницу, он жил где-то в другом месте. И все — больше Тарас не вернулся.
— Когда же он исчез? — нахмурилась Зина, которую этот рассказ очень расстроил.
— В самом начале месяца, 2 или 3 декабря, точно не помню, — вздохнул Алексей, — а сейчас уже начался февраль. То есть два месяца уже прошло.
— Ужасно… Он мог сбежать из города, а мог и умереть. С ним могло произойти все что угодно, — Зина просто размышляла вслух.
— Я все еще надеюсь, что он вернется, — искренне вздохнул Алексей, — но с каждым днем надежды на это все меньше и меньше.
От Алеши Зина узнала также о том, что с ней произошло. Сама она помнила это смутно. Очень мало осталось в памяти.
Алексей рассказал, что она находилась без сознания несколько дней. У нее была тяжелейшая черепно-мозговая травма, а побои чуть не спровоцировали разрывы внутренних органов. Ее прооперировали — он сам делал операцию. К ее счастью, Алексей оказался очень хорошим хирургом — селезенку и желчный пузырь удалось спасти. Но лечение требовалось длительное, и Зина должна была еще довольно долго находиться в больнице.
— Ты была на волосок от смерти, — похоже, Алексей действительно был рад, что спас Зину, он улыбался. — Еще бы один час… Если бы мы опоздали всего на один час, тебе бы не выжить… — Он наконец стал серьезным.
И, конечно, именно с ним Зина могла обсудить и узнать все подробности вопроса, который очень ее волновал: немец, кто был этот немец?
Все знали, что в больницу он ее привез в штабном офицерском автомобиле. И был этот немец высоким офицерским чином, занимавшим высокое положение в оккупационном штабе. Звали его Генрих фон Майнц.
Именно он заставил предоставить Крестовской отдельную палату. Он же привозил редкие, дорогостоящие медикаменты, которые были только у оккупантов, и о них даже не знали в больнице, и продукты, которые тоже были невиданной роскошью… Все это привело к тому, что Зина быстро пошла на поправку.
— Ты не поверишь, но медикаменты эти были американскими, — усмехнулся Алексей.
— Вот суки! — рассердилась Зина. — Значит, и нашим, и вашим.
Он показал ей некоторые упаковки — действительно, это были американские антибиотики. Как и некоторые плитки шоколада, которые немец приносил. Это означало, что в оккупационном штабе есть доступ к хорошим американским продуктам.
Зина помнила свое чувство, когда, раскрыв глаза, увидела, что возле ее кровати сидит незнакомый мужчина. Он не был врачом — к тому времени Крестовская уже пришла в себя и знала всех врачей в отделении, так как они постоянно делали обход, а Зина считалась здесь самой тяжелой.
— Добрый день, — приятным голосом, по-русски, но с акцентом, произнес мужчина. — Мне сказали, что вы пришли в себя, и вас можно навестить. Как вы себя чувствуете?
Все внутри Зины оборвалось. Ее не обманул ни штатский костюм посетителя, ни его вкрадчивые манеры — она мгновенно поняла, кто сидит перед ней. И не столько по акценту, который выдавал его с головой, но и по пристальным, проницательным зеленым глазам.
У этого мужчины были яркие, просто какие-то изумрудные глаза невероятно сочного оттенка. Зина никогда еще не видела таких глаз. Этот цвет больше подошел бы женщине — поймала она себя на неожиданной мысли. Ей было странно видеть такие необычные глаза на мужском лице. Все же остальное не было таким примечательным.
У него было несколько тяжеловатое лицо с неправильными чертами лица — массивным подбородком, мясистым носом, слишком полными губами. Светлые, чуть рыжеватые волосы, коротко подстриженные, на военный манер. Фигура его была коренастой, даже когда он сидел, можно было предположить, что он не очень высокого роста, скорей, среднего.
Зина даже рассердилась на себя — какого черта она так пристально его рассматривает? Не замуж же за него выходить! Нашла кого так рассматривать — обыкновенный палач, убийца. А то, что он ее спас… Собственно, вот то, что он ее спас, немного ее смущало. Это как-то не вписывалось в общую схему портрета палача и убийцы, вылезало за рамки ее представления о врагах. И Зина пока не знала, как это туда запихнуть. А оттого сердилась на себя еще больше.
— Благодарю, хорошо, — наконец произнесла она. — Можно спросить: вы кто?
— Меня зовут Генрих фон Майнц, — сухо сказал немец, — и это я привез вас в больницу.
— Что ж, я, очевидно, должна вас поблагодарить, — парировала Зина.
— Не стоит, — спокойно возразил немец. — Так поступил бы каждый порядочный человек. А тевтонцы всегда были рыцарями.