ал и ее в старухи. И оскорбилась. Ладно, черт с тобой. Поставь банку пива в качестве компенсации.
– Хоть две, – облегченно вздохнув, сказал Розовски. – А если ответишь на мой вопрос – куплю тебе пак пива, – он раскрыл папку и показал Яакову портрет Ари Розенфельда. – Это твоя работа?
– Моя, – ответил художник. – Вот, в углу подпись, – он показал. – Видишь?
– Ты можешь вспомнить, когда рисовал этот портрет?
– А что тут вспоминать? – спросил, в свою очередь Левин. – Вот же дата, ослеп, что ли?
Розовски шепотом выругался. В этом деле он все больше и больше проявлял какую-то, просто, фантастическую, рассеянность. Действительно, сейчас, когда Яаков ткнул пальцем в рисунок, он и сам заметил четкие мелкие цифры в верхнем углу рисунка. За месяц до смерти банкир позировал уличному художнику для портрета.
– Неси пак пива, – напомнил Левин.
– Принесу, не беспокойся… Ты хорошо помнишь тот день?
– Нормально. День как день.
– Ну, может быть, что-нибудь необычное? Я имею в виду – в поведении этого господина.
Левин почесал бороду.
– Ч-черт его… Ты лучше скажи, что именно тебя интересует?
– Что меня интересует? – теперь задумался сам Розовски. – Например, каким он тебе показался. Ты ведь имел возможность долгое время его разглядывать. Он нервничал? Суетился? Знаешь, бывает, у человека в душе что-то происходит, и он просто не может усидеть на месте.
– Знаю, знаю… Н-нет, не сказал бы, – с некоторым сомнением в голосе произнес Яаков Левин. – Так, разве что…
– Что?
– Глаза были тоскливыми. Как у собаки, понимаешь?
– Понимаю.
– Но это только в тот день, когда я его рисовал.
Натаниэль осмотрелся. Видимо, вон там кафе, упоминавшееся Габи Гольдбергом. Кстати… Он вытащил из кармана заранее приготовленную фотографию стажера.
– Скажи, Яша, у тебя, по-моему, хорошая зрительная память…
– Не жалуюсь, – коротко ответил художник.
– Вот этого парня ты здесь не видел?
Левин взглянул на фотографию, подумал немного.
– Видел?
– Часто.
– С ним не видел? – Натаниэль кивнул на портрет Розенфельда.
– С ним – нет. Обычно этот парень ходит с такими же ребятами… Хотя нет, как-то раз он был с другим. Совсем недавно. Я запомнил, потому что уж очень они были разными. Я их встретил возле кафе.
– Какого кафе?
– А вон, у Шломо, – художник показал на ближайшее уличное кафе. – Вон там они сидел, за крайним столиком, видишь? Вон, где сейчас две девицы животики надрывают. Он сидел ко мне вполоборота, а второй парень…
– Минутку… Розовски предостерегающе поднял руку. – Ты точнее не можешь сказать? Когда именно это было?
– Дай сообразить… – Левин задумался. – По-моему, это было в четверг, несколько недель назад. Нет, в пятницу утром, точно!
– Ты ничего не путаешь? Они были здесь именно в пятницу?
– Ничего я не путаю, – художник обиделся. – Не забывай, что у меня зрительная память профессиональная. И потом, пятница – особый день.
– Ладно-ладно, я тебе верю… Они ушли вместе? – спросил Натаниэль.
Левин немного подумал, отрицательно качнул головой.
– Нет, этот… Который постарше… Он ушел раньше. И физиономия у него была весьма довольная. Прямо-таки сияющая. А второй остался за столиком.
– Ты хорошо запомнил того типа, который был в кафе вместе с Розенфельдом?
Художник пожал плечами.
– Более-менее, – ответил он.
– Та-ак… – Розовски закрыл папку. – Ты можешь описать его?
– спросил он.
– Кого?
– Того, кто был здесь вместе с парнем.
– Лучше я его нарисую. Словами трудно.
– А сколько ты берешь за портрет?
– За портрет? – Левин улыбнулся. – Смотря с кого. Когда сто шекелей, когда триста. А что?
– Сможешь нарисовать?
– За сколько?
– За пятнадцать минут.
– За сколько шекелей? – повторил Левин.
– За триста.
– За триста – смогу.
– Действуй, Яша, – сказал Розовски. – А я пойду, поболтаю с Шломо.
– Не забудь пиво! – крикнул ему вдогонку Яаков. – У Шломо, кстати, вполне приличное.
– Не забуду. Работай.
16
Натаниэля не оставляло странное чувство: ему казалось, что совсем недавно он держал в руке оба конца этой разорванной цепочки, и вдруг упустил их. И что произошло это во время визита в университет. Собственно, только ради того, чтобы попытаться вновь найти этот разрыв, он и решил провести целый день дома, в спокойной обстановке, без спешки и суеты агентства.
Ему вдруг пришло в голову, что он давно мечтал о дне отдыха и безделья. Хотел поваляться на диване с книжкой и чтобы никто не отвлекал. Со стороны сейчас это именно так и выглядело. Разве что книжка толстовата. Розовски бросил взгляд на увесистый фолиант. Раскрыл книгу, рассеянно перелистал. Да, с такими книгами на диване не валяются. Он отложил книгу в сторону, поднялся лениво прошелся по комнате. Что же, все-таки, ему тогда почудилось – в лаборатории Гофмана? Как будто разгадка дела показалась вдруг совсем простой, и… Едва он это подумал, зазвонил телефон. Розовски досадливо поморщился – и дома нет покоя, поднял трубку:
– Слушаю.
– Я звоню уже третий раз, ты же собирался сегодня быть дома, – сказала мать.
– Просто вышел пройтись, – ответил Натаниэль. – Хотел немного проветриться. Как ты себя чувствуешь?
– Как я могу себя чувствовать? Нормально я себя чувствую. Софа тебе привет передает. Обижается, что ты не приехал вместе со мной. Высадил возле дома и укатил.
– Я был занят. Передай ей мои извинения.
– А что ей твои извинения? Я сказала, что ты побудешь немного в следующий раз. Когда приедешь за мной. Ты же приедешь за мной? – встревожилась вдруг мать.
– Конечно приеду, не волнуйся. Ты только позвони заранее.
– Позвоню… Натан, тут у соседей такое несчастье…
– А что случилось? – Натаниэль понятия не имел, о каких соседях идет речь.
– У Доры… Ты помнишь Дору?
Натаниэль промычал что-то неопределенное, что при желании можно было принять за утвердительный ответ.
– Ну вот, у Доры, у ее мальчика оказалась эпилепсия.
– Кошмар, – искренне сказал Розовски.
– И знаешь, как это узнали?
– Как?
– Он играл с юлой на улице.
– С чем играл?
– С юлой, ну, с волчком детским, ты что, не понимаешь? – рассердилась мать. Она всегда сердилась, когда ей казалось, что кто-то не понимает элементарных вещей. – Такую красивую игрушку ему подарили, яркую, разноцветную, он ее крутил, крутил…
– И что же случилось?
– Раскрутил ее сильно, – сказала мать. – Стоял, смотрел, как она крутиться. И вдруг упал и забился в припадке. Остальные дети перепугались, позвали Дору, так Дора чуть с ума не сошла. Такое несчастье, ты представляешь?
– Ужасно, просто ужасно.
– Врачи сказали: так бывает. Они даже проверяют так на скрытую эпилепсию.
– Как – так?
– Заставляют человека смотреть, как вращаются цветные круги. Если он эпилептик, так у него обязательно начнется припадок, понимаешь?
– Надо же, – сказал Натаниэль. – Ох уж эти врачи…
– Хорошо хоть, что сейчас заметили. А то, представляешь, пошел бы ребенок в армию – и пожалуйста!
– Д-да-а…
– Ты обедал?
– Конечно.
– Неправда, ты, конечно, забыл пообедать. Я тебе говорила, что холодильник пустой, но ты же не ходил в магазин, правда?
– Нет, я ходил.
– Натан, – строго сказала мать. – Я же всегда знаю, когда ты говоришь неправду. Ты не ходил в магазин и ты не обедал.
– Я не голоден, мама, – терпеливо ответил Натаниэль. – А насчет холодильника – когда приедешь, убедишься сама.
– Я бы уже приехала, – сказала мама, понизив голос, – но они обидятся, ты же их знаешь… Ладно, отдыхай. Я еще вечером перезвоню.
– До свиданья, – Розовски положил трубку и озадаченно посмотрел на телефон. – Кажется, я схожу с ума, – подумал он вслух. – Но мне опять показалось… – он замолчал. Поднялся с дивана, прошелся по комнате. Мать права, надо сбегать в магазин. Но – не хочется. Впрочем, можно было сделать по-другому. Натаниэль снова снял телефонную трубку и набрал номер своего агентства. Услышав ленивое: «Алло?» – сказал: – Привет, Офра, как там у нас?
– Нормально, – ответила секретарь тем же ленивым голосом. – Вообще, я думаю, без тебя тут гораздо спокойнее. Никто не кричит, никто с ума не сходит.
– Приятно слышать, – проворчал Натаниэль. – Что значит – хорошо налаженное дело… Меня никто не разыскивал?
– А кому нужно тебя разыскивать? Ну, звонил один.
– Кто?
– Клиент, которому жена, якобы, изменяет. Которого мы вели на прошлой неделе.
– А-а… Ну, это подождет, – заметил Розовски. – Больше никто?
– Никто.
– Где Алекс?
– Проверяет финансы сомнительной фирмы… У тебя что, опять развился склероз? Ты же сам ему поручал это.
– Он что, до сих пор не сделал?
– У него спросишь.
– Почему ты так грубо разговариваешь с любимым хозяином? – строго спросил Розовски.
Офра фыркнула и промолчала.
– Послушай, девочка. Я неважно себя чувствую – видимо, переутомился. Поэтому весь вечер буду дома, и…
– И пусть Алекс приедет к тебе, – закончила Офра.
– Точно.
– В котором часу?
– Часиков в восемь.
– Хорошо. Все?
– Все. Я тебя целую, девочка.
Розовски положил трубку, вернулся к дивану, сел. Снова раскрыл книгу. Рассеянно перелистал страницу, отодвинул в сторону.
– Кстати о кофе… – пробормотал он. – Почему бы не выпить кофе, раз уж я не собираюсь сегодня обедать?…
Он прошел на кухню, распечатал новый пакетик с кофе, размолотым в тончайшую ароматную пудру. Вынул из шкафчика потемневшую джезву. Поставил на огонь.
Смакуя крепкий кофе, Розовски расслабился. В его сознании, подобно обрывкам кинофильмов, мелькали самые разные образы: Гофман в лаборатории за столом… книга… медленно переворачивающиеся страницы… папки… папки на столе… смущенный лаборант… раздраженный Гофман… цфатские каббалисты… звонок из Цфата… взволнованный голос матери… Стоп.