Но самую тяжкую душевную рану старый алкоголик получил от созерцания содержимого стального сейфа. На полках левой половины он углядел множество пачек денежных купюр и несметное количество тех же ювелирных изделий. Правую половину занимали заботливо сложенные тряпки, сумочки, обувь… Это его не заинтересовало, зато от вида золотишка и денег внутри взыграл праведный пролетарский гнев.
И тут вдруг Борька зашевелился.
– Все, Дашка, спать. Завтра ждут важные дела, – шлепнул он девушку по заднице.
Та спрыгнула с его колен, вмиг застелила диван чистой простыней.
Укладываясь, бандит пробормотал:
– Убери все в сейф и ключ спрячь. В свое надежное место…
Тихо выскользнув из бани, Семен Лоскутов быстро допил водку из позабытой кем-то бутылки, отошел в глубину темного сада и остановился. Пока сознание не помутнело от алкоголя, он обдумывал увиденное. «Хорошо бы тихонько залезть в сейф и прихватить деньжат, – размышлял он. – Не пять рубликов, само собой, но так, чтобы не хватились пропажи».
Однако ж любая мысль Лоскутова нарывалась на одну загвоздку. Звали эту загвоздку Дарья. Она только что получила ясный наказ запереть сейф и спрятать ключ в надежное место. К тому же и в баню попасть не представлялось возможным, потому что та же Дарья запирала на ночь входную дверь, а поутру самолично будила Борьку, кормила его завтраком и провожала на «ратные» подвиги.
Из глубоких раздумий Семена выдернула моргнувшая и погасшая электрическая лампа под козырьком банного крыльца. Дальний угол участка тотчас потонул в посеребренной черноте лунной ночи. Но ненадолго. Вскоре сенцы окрасились слабым желтым светом керосиновой лампы – это Дашка покидала вверенное ей хозяйство.
Сплюнув, Лоскутов побрел к дому, злобно цедя сквозь зубы:
– Ну, Дурочка! Ну, растудыть твою в качель! Этот ж надо, а? В бане столько богатств запрятано – весь наш квартал прикупить можно, а она фуфырь отцу родному поднести не желает…
Проснувшись ранним утром, Дарья припомнила вчерашний вечер, сладко потянулась и выскользнула из-под одеяла. За окном едва занимался мутный тяжелый рассвет. Папаша храпел на продавленном диване, кошка требовательно глядела на хозяйку в ожидании завтрака.
Подхватив стоявший у кровати протез, девушка приспособила его к культе, застегнула на голени ремешки. Сняв с себя ночную рубашку, накинула халат и отправилась к умывальнику…
Все дни у Дарьи были расписаны, словно под копирку. Умыться, натаскать воды из колодца, выпить стакан чаю с кусочком колотого сахара, подмести полы в доме, постирать и развесить сушиться бельишко, сходить на рынок или в магазин, сготовить обед…
Поменяться могла разве что стирка на глажку, да по выходным еще приходилось заниматься баней. По субботам она готовилась к приходу Борькиной компании, а по воскресеньям убирала последствия гулянки. Отдушиной становились вечерние часы отдыха да еще воскресные примерки подаренных Борисом вещей.
Сегодня на отрывном календаре висел обычный листок с черной цифрой. Не воскресенье, не праздник, а все равно пришлось прибираться в бане. Вчера компания заявилась нежданно, и слава богу, что у запасливой Дарьи нашлось чем накормить молодых мужиков. Хорошо, что имелся запас водки, наколотых дров, чистых простыней и полотенец. Ну а сегодня нужно стирать, сушить, мыть, убирать, гладить…
Беспробудная скука дальней московской окраины с некоторых пор окрасилась для Дарьи всеми цветами радуги. Чего греха таить – всю работу по хозяйству она выполняла с удовольствием и споро, ибо знала: в прибранной бане ее ждет примерка обновок у большого зеркала.
Не стал исключением и сегодняшний день. Выскоблив полы, она перестирала белье, развесила его на веревках тут же, возле бани, перемыла посуду, притащила из дому утюг. И, пока сохли простыни, подошла к шкафу…
Угол дома, где стояла ее кровать, был отгорожен большим трехстворчатым шифоньером. Когда-то на его полках хранились самые ценные вещи, имевшиеся у мамы и у них с сестрой. Где-то к концу войны Дарья заметила, что вещей в шкафу становится меньше. Даже ей, Дурочке, не пришлось долго мучиться, чтоб догадаться: вещи пропивает папаша. И поэтому когда на участке выросла новая баня, а в ней появился шкаф, в котором Борька разрешил ей хранить личные вещи, она мигом переложила в него самое ценное.
Всякий раз, покончив с домашней работой, Дарья не спешила покидать баню. Оставшись наедине с воспоминаниями, она подходила к шкафу и подолгу рассматривала, трогала, перекладывала бесконечные дорогие сердцу мелочи: ветхие зачитанные книги, фотографии в самодельных рамочках, нехитрую посуду, одежду. Каждая вещь напоминала о давних событиях, о глубоких детских переживаниях.
Вот, к примеру, старая мамина пудреница из орехового дерева. Папа не баловал маму подарками, и эта пудреница была у нее единственной. Или тонкая книжка в бежевой обложке – «Волшебник изумрудного города» Александра Волкова. Первое издание 1939 года. С каким неподдельным интересом Даша слушала сестру, читавшую ей эту удивительную сказку! А потом сама училась по этой книге читать, составляя буквы в слова, а слова – в предложения.
А это потертый журнал «Огонек» за 1944 год. В нем напечатан рассказ Константина Паустовского «Степная гроза». Его Дарья уже осилила самостоятельно.
Сегодня порядок действий оставался неизменным. Осмотрев дорогие сердцу вещи, она аккуратно сложила их в шкаф. Потом достала из укромного места ключ, вставила его в фигурную замочную скважину стального сейфа, дважды провернула, отворила дверки и замерла в предвкушении самых счастливых минут. Вчера, после какой-то удачной вылазки, Борька преподнес Дарье золотое колечко с небольшим блестящим камнем. И сейчас она страсть как хотела снова на него взглянуть…
Дождавшись, когда подсохнут выстиранные простыни, Дарья покончила с примеркой, растопила банную печку на трех поленцах. Дождавшись углей, заправила ими чугунный утюг и принялась за глажку.
На просторном столе гладить белье было одно удовольствие. Об одном только жалела девушка – об отсутствии окон, чтобы можно было распахнуть их и устроить сквозняк. Ладно сложенная мастерами банька преотлично держала тепло, и через четверть часа работы с раскаленным утюгом в большой комнате становилось чересчур жарко. Зимой жара не беспокоила, а в теплое время приходилось скидывать с себя верхнюю одежду и распахивать обе входные двери.
Работа подходила к концу – на диване высилась стопка чистых выглаженных простыней. Девушка уже обдумывала, что приготовить для субботнего визита гостей, когда в сенях послышался шорох.
Повернув голову к раскрытой двери, она вздрогнула: в баню ввалился полупьяный отец в расхристанной рубахе и в необъятных семейных трусах. Его редкие седые волосы были, как всегда, всклокочены, на ногах темнели обрезанные валенки.
– Вам здесь не полагается, папаша, – строго напомнила Дарья.
– Полагается. Я видел, какая у тебя здесь батарея фуфырей по столу марширует! Зачем твоим кобелям столько, Дашка? – с ходу завел шарманку Семен. – А мне подлечиться надобно. Чуешь?
– Не полагается, – стояла на своем дочь. – Идите в дом, папаша.
Тот свирепел не столько из-за отказа, сколько из-за нежелания дочери понять его болезненную нужду. Лицо Лоскутова пошло красными пятнами, кисти рук и пальцы заходили ходуном.
– Ну, растудыть твою в качель! – прохрипел он и нетвердой походкой двинулся на дочь.
– Не подходите, папаша! – повысила она голос.
Но где там! Семен закусил удила и пер к цели, позабыв о когда-то переломанных ребрах и неизбежном наказании за подобные фортели.
– Ты что же себе думаешь?! Я вчерась не только фуфыри здесь углядел! Я еще кое-что обнаружил! – зловеще выговаривал он, медленно отводя в сторону сжатую в кулак правую ладонь.
Дарья понимала, что отец не остановится и ударит ее, но поделать ничего не могла. Она не умела драться, не обладала хорошей реакцией и глядела на него беззащитным взглядом.
Удар пришелся в левую щеку. Девушка упала на пол, рядом грохнулся чугунный утюг. Крышка утюга от сотрясения открылась, изрыгнув из нутра малиновые угли.
Семен на этом не остановился. Упав на колени, он продолжал бить лежащую дочь, норовя попасть ей костлявым кулаком по лицу. Как всегда в момент нервных потрясений, с Дарьей случился сильнейший приступ. Получая удар за ударом, она кричала, билась в истерике и каталась по полу, обжигаясь о тлеющие угли.
Впрочем, боли в этом состоянии она не чувствовала. Если в припадке ей доводилось пораниться, то боль приходила позже. Вот и сейчас ладонь натолкнулась на валявшийся рядом утюг, но жара она не ощутила. Нащупав деревянную ручку, Дарья с силой огрела отца по голове.
Охнув, тот повалился набок и странно затих.
Борька появился, как всегда, в субботу, около восьми вечера. Вместе с ним пришел Яша Филин, остальная компания ожидалась позже.
Час назад Дарья вернулась из продуктовой лавки – всего наготовила, а о свежем хлебе позабыла, вот и пришлось бежать, чтобы успеть до закрытия. Оглядев хозяйство, она утерла со лба пот, присела на диван. Баня была натоплена, в раздевалке гостей дожидались свежие березовые веники, накрытый стол радовал обилием закуски, в ведре с колодезной водой остужалось несколько бутылок водки, рядом на диване лежала стопка свежего белья. Даже кровавые пятна и черные отметины на деревянном полу от раскаленных углей девушка умудрилась отскоблить кухонным ножом.
Однако все следы внезапного нападения скрыть не получилось.
– Это что? – Борька повернул к свету ее лицо, на котором виднелись синяки.
Девушка молчала.
– Семен, что ли? Опять Семен? – взревел бандит, готовый сию же минуту разобраться с потерявшим разум алкашом. – Где он? В доме?..
– Мой папаша в аду, на самом переду, – тихо сказала она.
– Что? Как это?
Дарья шмыгнула носом и, вытирая скатывавшиеся по щекам слезы, рассказала о происшествии в бане.