– И много ты так? Куришь?
Она пожала плечами, словно чтобы сказать: «Да нет, ерунда».
– Я прячу дома папины сигареты. Много «Кэмела». Я принесу в следующий раз.
– Пак курит?
– Он сказал, что бросил, но… – она снова пожала плечами и прикрыла глаза, с кривой улыбкой на лице. Затем поднесла сигарету ко рту, медленно вдохнула, грудь поднялась, потом опять опала. Внутрь, сквозь тело, наружу. Внутрь, наружу. Мэтт стал дышать в такт с ней, и что-то в синхронности их дыхания, в молчании – уютном молчании, как в моменты близости, – заставило его захотеть ее поцеловать. Возможно, дело было в ее лице, таком гладком, что, казалось, оно отражало синеву неба. Он склонился к ее лицу.
– Ну и как… – Мэри открыла глаза в тот момент, когда голова Мэтта была прямо над ней. Она прервалась, брови поднялись от удивления, потом нахмурились с налетом раздражения (от его извращенности, что он пытался ее поцеловать, или трусости, что остановился?)
Мэтт хотел ей рассказать. Но как это сделать, чтобы она поняла? Она выглядела такой умиротворенной, даже безмятежной, и ему хотелось, ему нужно было разделить с ней это чувство, впитать прекрасную прозрачность ее кожи, сделать своею.
– Извини, там было какое-то насекомое, комар, у тебя на щеке, я хотел его, мм, согнать, – сказал Мэтт, мечтая, чтобы капилляры на его щеках не расширились и кровь не прилила к щекам.
Мэри приподнялась на согнутых локтях. Мэтт затянулся.
– Так что ты там говорила? Как – что? – он старался, чтобы голос звучал обычно.
Возможно, дело во взгляде, который он успел заметить прежде, чем она снова легла: тайное самодовольство женщины, которой приятно от мужского внимания. А может, дело в ее словах: «Я спрашивала, как лечение? Ну, ГБО. У тебя теперь сперма в порядке?» Она произнесла их настолько между делом, легко, без намека на издевку или жалость, словно его бесплодие не было Важным Поводом для Трагедии, как к нему относились Жанин, их доктора, ее родители, будь они прокляты, отчего он и сам уже начал так его воспринимать. Как бы то ни было, в тот момент неспособность его спермы выполнить то, что предполагалось, что было запланировано, перестала быть поводом для огорчения или сожаления, но смогла пообещать облегчение и надежду. Беззаботную, чертовски приятную надежду без всякого будущего.
Комары – это кошмар. Забавно, прошлым летом, когда он сидел здесь с Мэри, они совершенно его не тревожили, а теперь, когда их не отпугивал дым сигарет, они его окружили, гудели в лихорадочном возбуждении от появления теплой плоти, покрытой потом дня, с горячей кровью в раздувшихся от жары венах. Мэтт прихлопывал черные тельца, садившиеся на его запястья и шею. Хотел бы он, чтобы у него сейчас была сигарета.
Он остановился, заметив приближение Мэри. Черт бы побрал этих комаров, сейчас важнее выглядеть и действительно быть собранным, а от хлопков все равно никакого толку.
– Спасибо, что пришла. Я не был в этом уверен, – сказал Мэтт, когда она остановилась, на расстоянии, но так, чтобы они могли друг друга слышать.
– Чего ты хочешь? – спросила она монотонным голосом, более низким, чем до взрыва, словно она постарела лет на двадцать.
– Я слышал, завтра ты будешь давать показания, – сказал он.
Она не ответила. Только посмотрела на него этим взглядом, как у Жанин. – «Это не обсуждается, и точка», а потом повернулась и ушла.
– Мэри, подожди, – ему показалось, что она замедлилась на середине шага, но он моргнул, а она шла дальше. Он побежал за ней. – Мэри, – позвал он еще раз, мягче, и коснулся ее руки. Странно было осознавать, что его пальцы касаются ее кожи, но не чувствуют ее гладкости сквозь лишенные нервов шрамы. Это странное чувство, когда тебя обманывает мозг!
Она остановилась и посмотрела на его руку, вздрогнув не то от отвращения, не то от жалости, а потом отстранилась. Медленно, осторожно, словно его рука в любой момент могла взорваться.
Он хотел протянуть руку, коснуться своим шрамом ее, но отступил.
– Извини.
– За что?
Он открыл рот, но поскольку извиняться нужно было за многое: за записки, за жену, за показания, а более всего – за ее день рождения прошлым летом, слова будто ломанулись к его голосовым связкам и образовали затор. Он прочистил горло.
– Я хочу знать, рассказывала ли ты кому-либо.
Мэри принялась наматывать хвостик на указательный палец. Распускала, наматывала опять.
Мэтт вдохнул густой, туманный воздух. Ощущалось почти как курение.
– Родители. Они знают?
– Что знают?
– Ты понимаешь, – ответил он. У него свело отсутствующий палец, очень некстати, потому что он не мог его потереть.
Мэри сощурилась, словно читая мелкий шрифт на его лице.
– Нет, я никому не рассказывала.
Он осознал, что задержал дыхание. Чувствовал головокружение, слышал гул комаров, меняющийся, как звук проносящихся мимо сирен, переходящий то в высокий визг, то опять в низкое жужжание,
– А Жанин? Она тоже в списке свидетелей. Она будет что-то говорить? – спросила Мэри.
– Она не знает, – покачал головой Мэтт.
Мэри нахмурилась.
– Что значит, не знает. О чем мы сейчас?
– О нас, – ответил Мэтт. – О записках, курении, она ничего не знает. Я ей ничего не говорил.
Лицо Мэри исказилось от горького недоверия, она подошла и отвесила ему пощечину.
– Подлый лжец, – с надрывом произнесла она. Ее голос стал высоким, готовым перейти в крик. – Думаешь, я все забыла из-за комы? Я все помню. Это был самый унизительный момент в моей жизни, когда она обращалась со мной, как с потаскушкой, которая не может оставить ее мужа в покое. Знаешь, я бы пережила, если бы ты перестал со мной видеться. Но зачем подсылать жену?
Мэтт споткнулся. Пощечина от Мэри словно запустила у него в груди сотни мячиков для пинбола, которые теперь сталкивались друг с другом, врезались в ребра, в позвоночник, так что он едва держался на ногах.
– Она… что?
Мэри сделала шаг назад, лицо все еще выражало недоверие, но смягчилось под воздействием искреннего замешательства Мэтта.
– Ты не знал? Но… – она зажмурилась и потерла лицо. Шрам проступил яркой красной полосой на бледной коже, как лава, извивающимся потоком стекающая с горы. – Она сказала, что знает. Сказала, ты все ей рассказал накануне взрыва.
Он моргнул и увидел: их спальня, вечер накануне взрыва, Жанин достает руку из-за спины, в ней последняя записка от Мэри. «Не понимаю, зачем нам что-то обсуждать. Давай просто все забудем.» И вот голос Жанин из-за спины: «Это лежало в шкафу. О чем речь? От кого это?». Он тогда соврал и был уверен, что она купилась. Неужели он ошибался?
– Ну? Так ты рассказывал или нет? – спросила Мэри.
Мэтт сосредоточился на ее лице.
– Она нашла одну из твоих записок, но я сказал, что это от интерна, которая со мной флиртовала, а потом засмущалась. Жанин мне поверила, я уверен. Она больше об этом не заговаривала. Когда она успела с тобой поговорить? Где?
Мэри поднесла волосы ко рту, потом отбросила, те упали за спину.
– Вечером перед взрывом, около восьми. Прямо здесь.
– В восемь? Здесь? Но я же говорил с ней. Я позвонил сказать, что сеанс задерживается, и я приеду поздно. Она не упомянула, что собирается сюда ехать, или о встрече с тобой…
– Она знала о задержке? А она сказала… – голос Мэри затих, рот беззвучно открывался.
– Что? Что она сказала?
Мэри помотала головой, словно собираясь с мыслями.
– Я ждала тебя здесь. Она пришла, заявила, что ты все рассказал. Я ответила, что не знаю, о чем речь, а она сказала, что ты слишком деликатный, чтобы объясниться самому, но я вешаюсь на тебя, и пора уже остановиться. Сказала, ты не придешь на встречу, тебя нельзя беспокоить, что ты уже уехал и попросил ее позаботиться, чтобы я оставила тебя в покое.
Мэтт прикрыл глаза.
– Господи, – произнес он, а может, только подумал. Сложно было сказать. Голова шла кругом.
– Я все твердила, что понятия не имею, о чем она говорит, но у нее была с собой сумочка, и она… – голос Мэри задрожал. – Она достала пачку сигарет и бросила мне. А еще спички и записку, и кричала, что это все мое.
Мэтт подумал, не сон ли это? Вдруг вот сейчас он проснется и все снова обретет смысл. Но нет, когда спишь, сны кажутся логичными. Ощущение сюрреалистичности, которое охватило его сейчас, приходит позже, после просыпания.
– И что потом?
– Я сказала, что это не мое, и ушла.
Мэтт представил себе, как его жена здесь стоит, кипит от ярости, сигареты со спичками валяются у ее ног, а он в кислородной камере в паре минут отсюда. Кровь зашумела в ушах.
– Думаешь, сигареты, которые она выбросила, те самые, что нашла Элизабет?
Мэтт кивнул. Конечно, это они. Неизвестно еще только, что Жанин с ними делала до того, как Элизабет их нашла.
Минуту спустя Мэри сказала:
– Ты собирался встречаться со мной тем вечером?
Мэтт открыл глаза и снова кивнул. Голова ощущалась пустой, от движения казалось, его мозг врезался в череп.
– Да, – с усилием произнес он вслух, хриплым голосом, как после многодневного молчания. – Я рассчитывал встретиться позже, после сеанса.
Мэри молча посмотрела на него, а он пытался прочитать выражение ее лица. Тоска? Сожаление?
– Мне пора идти. Уже поздно, – покачала головой Мэри и пошла. Через несколько шагов она остановилась и повернулась. – Ты хоть иногда чувствуешь вину? Может, нам стоит рассказать все, что мы знаем, и будь что будет?
Мэтт почувствовал, как у него сжались артерии, органы запаниковали, сердце заколотилось, кровь ускорилась, легкие раздулись. Да, он опасался, что его интрижка с подростком всплывет. Но это ерунда, детские игрушки, по сравнению с тем, что подумают присяжные – будем честны, что думал он сам – если выяснится, что Жанин была здесь прямо перед взрывом и лжет.
– Я думал об этом, – Мэтт говорил нарочито медленно и спокойно, словно рассматривал интересный вопрос с лекции. – Но едва ли мы можем рассказать что-то важное. То, чем занимались мы с тобой и Жанин, никак не связано с огнем. Записка, сигареты, любопытно, конечно, откуда они взялись, но в конечном итоге, все это никак не связано с поджигателем. Боюсь, мы только спутаем картину. Ты же сама видела, как эти крючкотворцы каждое слово переворачивают.