Она вырвала у него листок и порвала.
– Штраф? Штраф – это ерунда. Просто деньги, заплатил и готово. В отличие от этого, – она подняла жестянку, встряхнула ее, так что содержимое зазвенело, потом резко положила и раскрыла. – Видишь сигареты? Марки «Кэмел», ровно как та, при помощи которой кто-то убил наших пациентов на нашей территории. А еще жвачка и освежитель, ими обычно скрывают запах. Все это спрятано у нас в сарае. Думаешь, это ерунда, при том, как ты весь день клялся в суде, что больше не куришь? Это не ерунда. Это улики, – заявила она и бросила на стол папку с документами от риэлтора. – А представляешь, какие выводы юристы сделают из вот этого? Что скажут присяжные, если узнают, что прямо перед взрывом ты втайне планировал переезд в Сеул?
Пак поднял папку и уставился на обложку.
– Я твоя жена, – сказала она. – Как ты мог скрыть такое от меня?
Он пролистал документы, глаза метались по страницам, словно пытаясь осознать написанное, уловить хоть какой-то смысл.
Видя взгляд Пака, пустой и неуверенный, Янг почувствовала, как гнев уходит, сменяется тревогой. Врачи предупреждали, что в будущем могут проявиться новые симптомы. Неужели повреждения затронули мозг, и он забыл о списках?
– Ю-бо, что не так? Расскажи! – сказала она.
Пак взглянул на лицо Янг, на ее руку, словно позабыл, что она стояла рядом. Он нахмурился, потом глубоко выдохнул.
– Извини. Просто дурацкая голубая мечта. Поэтому я ничего не рассказал.
– Что не рассказал? – спросила она. К ней снова подступила тошнота. Она ожидала, что правда принесет облегчение, она поймет, что не выдумала все сама. Но теперь, когда он с видом раскаяния сознается, она мечтает вернуться на несколько секунд назад, когда ее подозрения еще не подтвердились и злость была беспочвенной.
– Извини, – сказал он. – За то, что не выбросил сигареты. Знаю, я должен был бросить курить, да я и бросил, я больше не курил, но мне нравилось держать сигарету в руке. Когда меня что-либо беспокоило, это помогало… просто ощущение, запах. Они так сильно пахли, даже если не раскуривать, что я купил освежитель и жвачку. Я не хотел, чтобы ты узнала, потому что… потому что это было так глупо. Проявление слабости.
Он посмотрел прямо ей в глаза взглядом, полным боли и мольбы.
– А что с квартирами?
– Ну… – он потер лицо. – Это было не для меня. Просто… дела шли хорошо, и я подумал, не сможем ли мы помочь моему брату перебраться в Сеул. Ты же знаешь, как он об этом мечтает, – покачал он головой. – Но ты видела цены. Я сказал ему, что у нас не получится, и тема была закрыта. Я собирался все выбросить, но после взрыва вылетело из головы, – он снова вздохнул. – Мне следовало все рассказать, но я хотел сначала узнать цены. А потом уже нечего стало рассказывать.
– Но риэлтор пишет, будто ты возвращаешься в Корею.
– Ну конечно я так ей сказал. Если бы я сказал, что просто интересуюсь, у нее не было бы стимула мне помочь.
– Получается, ты не собирался переезжать обратно в Корею?
– Зачем? Мы столько вложили, чтобы оказаться здесь. Я даже сейчас хочу остаться здесь. А ты разве нет?
Лицо у него слегка перекосилось влево, глаза расширились от удивления. Так щенок смотрит на хозяина, и ей стало стыдно за устроенный допрос.
– А «Бухтаплаза»? – спросила она. – Я знаю, что ты не ездил в «Уолгрин» за присыпкой. Я помню, ты взял кукурузный крахмал.
Он накрыл ее руку своей.
– Я думал рассказать, но хотел защитить тебя. Я не хотел, чтобы тебе снова пришлось лгать ради меня, – он опустил глаза и провел пальцем по зеленоватым венам у нее на руке. – Это я купил шарики в «Центре праздника». Я хотел избавиться от демонстрантов. Я подумал, что если устроить замыкание и обвинить их, то полиция их заберет.
Комната закачалась. Она так и думала, заподозрила в тот момент, когда увидела шарики на фотографии, но ее все равно поразило его признание. Странно: вот он, ее муж, признался, что сокрыл от нее свое преступление, но это не вызвало у нее отторжения, ей стало легче, чем весь день. Он не обязан был признаваться. У нее не имелось никаких доказательств, только подозрения, он легко мог что-нибудь выдумать, но все же предпочел честность. Это придало ей надежду, что, возможно, и все остальное, сказанное им сегодня вечером, – правда.
– Ты поэтому ушел из ангара тем вечером? – спросила она. – Что-то пошло не так с шариками?
Он кивнул, закусив губу.
– Извини, нельзя было оставлять тебя одну. Но позвонили из полиции и сказали, что скоро приедут, чтобы снять с шариков отпечатки пальцев, чтобы у меня были доказательства вины демонстрантов, и их можно было привлечь к ответственности. И тут я понял, что не протирал шарики, а я не хочу, чтобы они обнаружили мои отпечатки, так что я пошел за ними. Я думал, это займет не дольше минуты, но сначала у меня не получалось их снять, а потом я заметил демонстрантов, испугался, что они могут что-нибудь натворить, и тогда позвонил тебе, сказал, что смогу вернуться только когда закончится последний сеанс.
– Поэтому Мэри была с тобой, она помогала? Она обо всем знала?
– Нет, – ответил он, и Янг почувствовала, будто камень с сердца упал. Одно дело, когда у мужа есть секреты, другое – когда он посвящает во все вашу дочь.
– Я просто попросил ее помочь мне снять шарики, – сказал Пак. – И она мне помогала, отыскала в сарае палки, чтобы дотянуться. Я даже пробовал поднять ее.
Янг посмотрела на сложенные на столе руки.
– Ю-бо, – сказал Пак. – Извини. Надо было раньше все рассказать. Больше я ничего не стану скрывать.
Она посмотрела ему в глаза и кивнула. Все его слова звучали осмысленно, наконец между ними не было лжи. Да, он совершил сомнительные поступки: соврал про работу в Сеуле, спрятал жестянку с сигаретами, не рассказал о шариках. Но все это мелкие проступки, нехорошие, но безвредные. Как белая ложь. У него действительно были четыре года работы в сфере ГБО в Сеуле, хотя и не в одном и том же месте, но какая разница? И что менялось от того, что он прятал коробочку с сигаретами, если он всего лишь смотрел на них, затыкал ими свои мысли? Сложнее с шариками, ведь если бы не короткое замыкание, он бы остался тем вечером в ангаре, сам выключил бы кислород и быстрее открыл бы люк. Но все же, огонь разожгла Элизабет, она несет ответственность за весь причиненный ущерб.
Янг коснулась пальцев Пака, сплетая их воедино. Она убедила себя, что зря сомневалась в муже. Но даже сказав, что поверила, что простила, что доверяет ему, она не могла понять, отчего у нее тяжело в душе, что кажется ей неправильным в его рассказе, что за мелочь скребется на задворках сознания, как долгоносик в мешке риса.
Только поздно ночью, лежа в кровати и вспоминая его рассказ как картинки из видео, она поняла, что не сходилось.
Если Мэри с Паком достаточно долго были вместе рядом со столбом, то почему сосед видел только одного?
Мэтт
Дождь его достал. Раньше, когда Жанин везла их домой, погода вообще напоминала ураган, но это было не так плохо. Быстрый, яростный стук тяжелых капель по машине был столь выраженным, что даже гром сквозь него прослушивался с трудом. Но столь массированное наступление непогоды в его удивляющей активности в какой-то мере даже успокаивало Мэтта. Он положил руку на люк в крыше над головой, представив себе давление воды, ударяющейся ему в кожу, щекочущей нервные окончания под толстыми шрамами так, чтобы он что-то почувствовал. Но когда они добрались до дома, ураган успокоился, теперь дождь просто накрапывал, шлепался об окошко в ванной, своей ненавязчивой мелодией заползал в вены, раздражал шею и плечи.
Он засунул руку под рубашку и потер кожу, большего он сделать не мог, ногтей у него не осталось. Забавно, он всегда считал ногти бесполезным рудиментом, и вот теперь ему их остро не хватает, чтобы впиться в собственное тело и поскрести. Он потер сильнее, надеясь, что это поможет, но гладкие шрамы на пальцах просто скользили по влажной коже, только усиливая зуд, дошедший по рукам уже до кистей, зарывающийся под непроницаемый слой шрама. Вдруг проступили укусы комаров со вчерашнего вечера у ручья, волдыри на руках стали алыми, как маки в поле.
Мэтт разделся и включил душ в режим массажа. Он зашел, мощная струя холодной воды пронзила его, подобно бомбе уничтожая зуд. Он сделал воду теплее, сунул голову под душ и попытался превратить рой мыслей в четкий список. Жанин любит списки, составляет их, даже когда они ссорятся (обсуждают, поправила бы она), чтобы доказать, что ее позиция логична и справедлива. «Я ни в чем тебя не обвиняю, – как-то сказала она. – Просто перечисляю факты. Вот, что мне известно. Факт первый: бла-бла-бла. Факт второй: бла-бла-бла.» У нее список фактов действовал отлично, ему сейчас надо было подойти с осторожностью и следовать ее методу. Он закрыл глаза и дышал, пытаясь сконцентрироваться на том, что ему известно: ни вопросов, ни домыслов, только пронумерованные факты.
Факт #1: Перед взрывом Жанин как-то выяснила, что записки ему писала Мэри, а не интерн в больнице.
Факт #2: Жанин была на «Субмарине Чудес» за полчаса до взрыва.
Факт #3: Жанин злилась, она поссорилась с Мэри, соврала ей (заявив, что он пожаловался ей на домогательства Мэри).
Факт #4: Жанин швырнула в Мэри сигареты «Кэмел», спички из «7-Элевен» и скомканный листок с логотипом «Эйч-Март» (связанный факт #4А: Элизабет утверждает, что она нашла тем же вечером в том же лесу сигареты «Кэмел», спички из «7-Элевен» и скомканный листок с логотипом «Эйч-Март».)
Факт #5: Жанин ни разу ему об этом не рассказывала. И ему, и полиции, и Эйбу она сказала, что весь вечер, когда произошел взрыв, она провела дома.
Больше всего его раздражал этот последний факт, ее секреты и ложь. Целый чертов год прошел, а она ни словом не обмолвилась о пачке сигарет, которые достала из его машины или карманов, или где еще она могла их найти, и фактически передала из рук в руки убийце. Все это время она позволяла ему делать вид, что эта история с сигаретами не имеет к нему никакого отношения, притворялась, что она не знает, что он притворяется. Боже.