– Ну и?
– Давай разделим территорию.
– Как это?
– Ты украшаешь гостиную, как твоей душе угодно, а я столовую! Только не спеши говорить нет! Я дружу с Мирославой с детства!
– Да помню я! – отмахнулся Миндаугас.
– Значит, да?
– Значит, да, – сдался Морис.
– Ура! – завопил Шура. – Март! Мир! Дружба! – И снова кинулся на шею Миндаугаса.
– Мой бог! – воскликнул тот. – Ты надоел мне сегодня хуже горькой редиски!
– Не редиски, а редьки, – поправил Шура, – но ты прав, наша редиска ядрёная! Не то что их!
Морис решил не выяснять, кого Наполеонов обозначил словом «их», чтобы не увязнуть в новом споре. Он пробормотал себе под нос что-то по-литовски и удалился.
– Чудак человек, – вздохнул Шура, – счастья своего не понимает, его в воду толкают, а он на берег лезет.
Наполеонов заметался по комнате, выбирая место на стене для портретов, вздыхая и причитая. Часа через полтора он управился и остался доволен своими трудами.
– Тебе помочь? – просунул он голову в гостиную.
– Нет, не надо, – отозвался Миндаугас.
– Как хочешь, я тогда пойду подремлю.
– Угу.
– А можно я перед этим чашку чая выпью? – спросил он вкрадчиво.
– Да, там на подносе пирожки. Чай нальёшь сам.
– Я обожаю тебя, детка! – обрадовался Наполеонов и ринулся на кухню, не слыша, как хмыкнул Миндаугас.
Мирослава позвонила около шести часов вечера. Морис снял трубку.
– Мы скоро приедем, – прозвучал голос Волгиной.
– Ждём.
– Шура приехал?
– Да.
– Что он делает?
– Спит.
– О! Ты на нём пахал?
– Нет, – улыбнулся Морис, – но он потрудился в меру своих возможностей.
– Тогда разбуди его и придай ему светский вид.
– Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа.
В трубке зазвучали короткие гудки.
– Мр? – спросил запрыгнувший ему на колени Дон.
– Да, твоя хозяйка звонила.
– Мяв? В смысле чего сказала? – уточнил кот.
– Скоро приедет. С Люсей.
Дон замахал хвостом.
– Я тоже не в восторге, – вздохнул Морис, – но что поделаешь, друзья детства – это святое.
– Фух! – сказал кот.
– Согласен. Пойдём Шуру разбудим.
Кот взмахнул пару раз хвостом и перебрался на кресло.
– Ну как хочешь.
Шура был разбужен, он моргнул несколько раз рыжеватыми ресницами, потом сощурил свои глаза, казавшиеся зеленовато-коричневыми в полумраке комнаты.
– Чего ты меня так разглядываешь? – спросил он Мориса с подозрением.
– Мирослава велела придать тебе светский вид.
– Э! Чего вы там удумали?! Ничего не надо! Я вам не лорд какой-то завалящий! Пойду приму душ! – Шура поспешно выскользнул из комнаты под аккомпанемент весёлого смеха Мориса.
Когда приехали Мирослава и Люся, у мужчин всё было готово, и они втроём встретили их на крыльце.
Морис в светло-сером костюме, Шура в светло-коричневом, а Дон в чёрной шубке, отливающей всеми оттенками шоколада.
– Как торжественно, – не смогла сдержать улыбки Мирослава.
– Надеюсь, подарки готовы, – подмигнула Люся всем троим сразу.
– Да, проходите, заждались уже, – поприветствовал их Наполеонов.
Через полчаса умытые и переодевшиеся девушки были приглашены в столовую.
– О! Сколько красного! – воскликнула Люся. – Кто это постарался?
– Я! – гордо выпятил грудь Шура. – Проходите.
Мирослава с улыбкой разглядывала портреты на стене.
– А сейчас, – торжественно возвестил Наполеонов, – я зачитаю благодарственное послание и вручу подарки лучшим работницам, ударницам коммунистического, тьфу ты, капиталистического труда.
– Послание можешь пропустить, – пренебрежительно заметила Люся, – давай подарок.
– Какая ты, однако, – проворчал Шура.
Мирослава расхохоталась, а Наполеонов сказал:
– Ладно, не хотите посланий, получайте подарки. – И он поставил перед ними пакеты.
– Какой большой! – обрадовалась Люся. – И тяжёлый!
Она нетерпеливо растеребила упаковку и достала свой подарок.
– Что это? – изумилась она.
– Насколько я понимаю, – фыркнула Мирослава, – это бюст Клары Цеткин, а у меня соответственно, – проговорила она, рассматривая свой подарок, – бюст Розы Люксембург.
– Вот так подарок! – скривилась Люся. – Ты ничего лучше не мог придумать?! Мне что им теперь, орехи колоть?
Шура напустил на лицо мрачность.
– А по-моему, оригинально, – заступилась за друга Мирослава.
– Может, это, конечно, оригинально, – не сдавалась Люся, – но где праздничный стол?! Одни гвоздики красные! Прямо как приглашение на корриду!
– Много ты понимаешь! – обиделся Шура. – А стол накрыт в гостиной, – это по его части. – Он кивнул на молча наблюдавшего за представлением Мориса.
Мирослава поднялась с дивана, на который только что опустилась, и сказала:
– Морис, уже можно в гостиную?
– Да, конечно, – отозвался он.
Гостиную Миндаугас украсил мимозами, зная, что их любит Мирослава. На столе была красиво расставлена посуда, бутылки с шампанским, фрукты в вазах, закуски и свечи. Люся довольно улыбнулась.
– Я не буду много говорить, – сказал Морис, – просто дорогие Мирослава и Людмила! Поздравляю вас с прекрасным праздником весны! И пусть исполнятся ваши желания и мечты. Разрешите преподнести вам по случаю праздника подарки, – он поставил перед каждой по красивой плетёной корзиночке и обратился к Шуре: – Пойдём на кухню, поможешь мне принести горячее.
– Опять эксплуатация человека человеком, – проворчал Шура и поплёлся за Миндаугасом.
Люся обнаружила в своей корзинке, кроме большой коробки дорогих конфет и ликёра, который она обожала, длинные бусы, браслет и серьги из янтаря, от которых пришла в полный восторг.
Мирослава же, которая не носила украшений, извлекла из нежно пахнущих глубин своей корзины кошечку в древнеегипетском стиле, выточенную из янтаря, и красивую бабочку, которую можно было прицепить хоть на волосы, хоть на штору.
Свою коробку шоколада она сразу открыла и поставила на стол. Когда парни вернулись с кухни, Волгина ласково гладила кошку и, улыбнувшись, сказала:
– Спасибо тебе, Морис, я очарована ею.
Люся же вскочила со стула и бросилась Морису на шею, громко визжа. Шура с довольной улыбкой наблюдал, как Миндаугас пытается освободиться от её объятий.
– Между прочим, сюси-муси тут ни при чём, – заметил Шура насмешливо, рассматривая дары Мориса, так понравившиеся девушкам. – Это революционный праздник! – известил он. – Так 8 марта 1857 года членами профсоюзов впервые стали женщины. И сразу же они потребовали предоставления им избирательного права.
И тогда же, 8 марта 1857 года, в Нью-Йорке впервые прошёл крупный марш протеста, во время которого работницы текстильной промышленности протестовали против низкой заработной платы, невыносимых условий труда и десятичасового рабочего дня. Но только в 1910 году женские митинги и протесты прокатились по всему миру.
В этом же году в Копенгагене на II Международной конференции женщин-социалисток Клара Цеткин предложила праздновать Международный женский день 8 марта, это было призывом к женщинам всего мира включиться в борьбу за свои права.
И между прочим, ООН в 1977 году официально признала праздник и провозгласила 8 марта днём борьбы за женские права – Международным. Так что праздник это революционный и отмечать его надо по-пролетарски.
– Уплетая буржуйские закуски, – хмыкнула Люся.
– Буржуйские, не буржуйские, но ем я их с чувством солидарности с трудящимися женщинами, – проговорил Наполеонов важно.
– Молодец! – похвалила Мирослава.
– А я думаю, что изначально праздник Восьмое марта был именно праздником любви и уюта, – тихо сказал Морис.
– Аргументируй! – горячо воскликнул Шура.
– Пожалуйста, – пожал плечами Морис, – праздник существовал ещё в Древнем Вавилоне, когда люди поклонялись богине Иштар, день 8 марта был днём этой богини.
А как известно, богиня Иштар покровительствовала женщинам, плодородию и любви. Свой день 8 Марта был и в Древнем Риме. Он считался праздником свободнорождённых женщин.
Древнеримские матроны получали в этот день подарки от своих мужчин. После чего, надев на голову венки, они шли в храм Весты – богини, которая покровительствовала домашнему очагу.
– Домостройщик, – хмыкнул Шура.
– Ничего подобного! – возмутилась Людмила, уже надевшая на себя все украшения. – Это тебе, Шурик, только бы пахать на женщинах!
– Ага, на вас попашешь, – проговорил Шура, уплетая печёночный паштет, – на вас где сядешь, там и слезешь.
Мирослава вытащила из вазы веточку мимозы и уткнула в неё нос.
– Как я люблю мимозы, – вздохнула она.
– Между прочим, это никакая не мимоза, – фыркнул Наполеонов.
– Ага, – сказала Люся, – это одуванчики, ты, Шура, давно у окулиста был?
– Давно. Это акация серебристая.
– Нам всё равно, как эти веточки называются, главное, они очень милые и пахнут приятно.
– Люся! А давай ты у нас будешь мимозой! – оживился Шура.
– Какой ещё мимозой?!
– Стыдливой, например. Представляешь, если до неё дотронуться, она листики опускает.
– У меня нет листиков, – отмахнулась Люся.
– А ты будешь ресницы опускать.
– Щас! Только валенки 45-го размера сниму!
– У тебя же 38-й? – не понял Шура.
– Так для тебя специально растоптала.
– Нет в тебе ничего от тургеневской девушки, – вздохнул Наполеонов притворно и перевёл взгляд на Мирославу.
Та смотрела на него и улыбалась.
– Нет, – вздохнул он тяжело, – в тебе тоже никакой трепетности, если на кого и тянешь, то только на королеву амазонок.
– Геракла жалко! – Люся сделала вид, что смахивает непрошеную слезу.
– При чём тут Геракл? – не понял Шура.
– Как при чём? – всплеснула обеими руками Люся. – Если королевой амазонок будет Мирослава, то она разделает его под орех! И всё! Не дождётся мир от него больше никаких подвигов!
– Ну, знаешь ли! – возмутился Шура, глядя на ухмыляющуюся Люсю.