— Несколько устаревший, — согласился Фурнье.
— Он был пуст?
— Да. Проклятая служанка уничтожила все.
— Ах да, служанка. Доверенная служанка. Мы должны повидать ее. Как вы утверждаете, эта комната ничего нам не подскажет. Весьма многозначительно, вы согласны?
— Что «многозначительно»?
— А то, что в комнате нет ничего личного… На мой взгляд, это интересно.
— Вряд ли она была сентиментальной дамой, — сухо ответил Фурнье.
Пуаро поднялся.
— Пойдемте к этой служанке, — сказал он, — к этой в высшей степени доверенной служанке.
Элиза Грандье была невысокая, плотно сбитая, с румянцем во всю щеку и острыми глазками, которые с завидной резвостью перебегали с лица Фурнье на лицо его спутника и обратно.
— Садитесь, мадемуазель Грандье, — пригласил Фурнье.
— Благодарю вас, мосье.
Она чинно уселась.
— Мы с мосье Пуаро сегодня вернулись из Лондона. Коронерское расследование по делу о смерти мадам состоялось вчера. Нет ни малейших сомнений. Мадам отравили.
Француженка мрачно покачала головой.
— Вы говорите ужасные вещи, мосье. Мадам отравили? Да такое не привиделось бы в самом ужасном сне.
— Мы рассчитываем и на вашу помощь, мадемуазель.
— Конечно, конечно, мосье, помогу, чем смогу. Но я ничего не знаю — совсем ничего.
— Вы знаете, что у мадам были враги? — резко спросил Фурнье.
— Это неправда. С чего бы у мадам были враги?
— Ну-ну, мадемуазель Грандье, — сухо сказал Фурнье. — Ссуда денег под проценты влечет за собой разного рода осложнения.
— Это верно, клиенты мадам иногда вели себя не слишком разумно, — согласилась Элиза.
— Они устраивали сцены? Угрожали?
Служанка покачала головой.
— Нет-нет, тут вы не правы. Это не они угрожали. Они хныкали, жаловались, божились, что не могут уплатить, — все это было. — В ее голосе слышалось нескрываемое презрение.
— Может быть, мадемуазель, иногда они и не могли уплатить.
Элиза Грандье пожала плечами.
— Возможно. Это их трудности. Обычно в конце концов они платили. — В ее голосе звучали нотки удовлетворения.
— Мадам Жизель была безжалостная женщина, — сказал Фурнье.
— Мадам поступала по справедливости.
— У вас нет сострадания к жертвам?
— Тоже мне жертвы… — раздраженно проговорила Элиза. — Вы не хотите понять. Кто заставлял их влезать в долги, жить не по средствам, занимать деньги и думать, что эти деньги им подарили? Это просто неразумно! Мадам всегда была честной и справедливой. Она давала в долг — и рассчитывала, что ей вернут. Разве это не справедливо? У нее самой долгов не было. По всем обязательствам она всегда честно платила. Никогда, никогда у нее не было неоплаченных счетов. А вы говорите, что мадам — безжалостная женщина, — неправда это! Мадам была добрая. Когда бы ни приходили «Сестры бедняков», они никогда не уходили с пустыми руками. А сколько денег она давала благотворительным заведениям? А жена Жоржа, консьержа? Когда она заболела, мадам оплатила ее пребывание в загородной больнице. — Она остановилась, разгневанное лицо ее пылало. — Вы не хотите понять, — повторила она. — Нет, вы совсем не понимаете мадам.
Фурнье подождал, когда ее негодование уляжется, и затем сказал:
— Вы говорите, что клиенты мадам в конце концов были вынуждены платить. Вам неизвестно, к каким средствам для этого прибегала мадам?
Элиза пожала плечами.
— Я ничего не знаю, мосье, совсем ничего.
— Однако вы знали, что бумаги мадам следует сжечь.
— Я просто исполнила ее распоряжение. Если с ней произойдет несчастный случай, сказала она, или если она заболеет и умрет не у себя дома, я обязана уничтожить ее деловые бумаги.
— Бумаги из сейфа внизу? — спросил Пуаро.
— Да. Ее деловые бумаги.
— А они были в сейфе внизу?
Щеки Элизы заалели еще ярче.
— Я следовала указаниям мадам, — проговорила она.
— Это я знаю. — Пуаро улыбнулся. — Но ведь бумаги были не в сейфе. Верно? Этот сейф, он такой старомодный — его взломал бы даже любитель. Бумаги хранились в другом месте — может быть, в спальне мадам?
— Да, это так, — выдержав паузу, ответила Элиза. — Мадам всегда говорила клиентам, что бумаги хранятся в сейфе, но на самом деле сейф стоял для отвода глаз. Все было в спальне мадам.
— Вы нам покажете?
Элиза поднялась, и оба сыщика последовали за ней. Спальня оказалась довольно большой комнатой, в которой трудно было повернуться из-за обилия тяжелой резной мебели. В углу стоял допотопный массивный сундук. Элиза подняла его крышку и вынула старомодное платье из альпака[40] с шелковой нижней юбкой. Внутри платья имелся вместительный карман.
— Все бумаги были здесь, мосье, — сказала она. — В большом запечатанном конверте.
— Когда я допрашивал вас три дня назад, вы ничего об этом не говорили, — рассердился Фурнье.
— Прошу прощения, мосье. Вы спросили меня, где бумаги, которые должны быть в сейфе. Я сказала вам, что сожгла их. И это правда. А какая разница, где именно хранились эти бумаги.
— Ясно, — сказал Фурнье. — Вы понимаете, мадемуазель Грандье, что не следовало жечь эти бумаги?
— Я выполнила приказ мадам, — угрюмо ответила Элиза.
— Я понимаю, вы хотели сделать как лучше, — попытался успокоить ее Фурнье. — А теперь, мадемуазель, выслушайте меня очень внимательно: мадам убита. Возможно, она убита лицом или лицами, о которых у нее имелись некие компрометирующие сведения. Эти сведения содержались в бумагах, которые вы уничтожили. Теперь, мадемуазель, я задам вам вопрос, а вы не спешите на него ответить. Возможно, — а на мой взгляд, это и понятно и простительно, — возможно, прежде чем предать бумаги огню, вы просмотрели их. Если это так, никто бы вас не осудил. Наоборот, любой факт, который вы узнали, мог бы чрезвычайно помочь полиции в привлечении преступника к ответу. Поэтому, мадемуазель, не опасайтесь сказать правду. Так вы просмотрели бумаги, прежде чем их сжечь?
Элиза дышала тяжело. Она подалась вперед и решительно проговорила:
— Нет, мосье. Ничего я не просматривала. Ничего я не читала. Я сожгла конверт не распечатывая.
Глава 10Черная книжечка
Фурнье с минуту глядел на нее широко раскрытыми глазами и, убедившись, что она говорит правду, махнул рукой.
— Жаль, — сказал он. — Вы поступили как порядочный человек, но все равно жаль.
— Что поделаешь, мосье? Извините.
Фурнье сел и извлек из кармана записную книжку.
— На предыдущем допросе, мадемуазель, вы показали, что вам были неизвестны имена клиентов мадам. Но только что вы говорили, что они хныкали и просили пощадить их. Поэтому что-то о клиентах мадам Жизели вам известно.
— Позвольте, я объясню, мосье. Мадам никогда не называла ни единого имени. Она никогда не рассказывала о своих делах. Но все равно, все мы люди. Были какие-то восклицания, замечания. Мадам иногда говорила со мной, вернее, она говорила как бы сама с собой — я только слушала.
Пуаро подался вперед.
— Если бы вы могли привести пример, мадемуазель… — сказал он.
— Сейчас… ну вот… допустим, приходит письмо. Мадам распечатывает его. Она презрительно смеется. Она говорит: «Ты хнычешь, ты распускаешь нюни, милая дамочка. Все равно тебе придется платить». Или она могла сказать мне: «Какие болваны! Какие болваны! Вообразили, что я могу ссуживать крупные суммы без надлежащей страховки. Знания — это страховка, Элиза. Знания — это власть». Она не раз говорила что-нибудь вроде этого.
— Когда клиенты мадам приходили в дом, случалось вам видеть кого-нибудь?
— Нет, мосье, — вернее, почти никогда. Они сразу поднимались к ней и, понимаете, очень часто после наступления темноты.
— Перед полетом в Англию мадам Жизель не покидала Париж?
— Она вернулась в Париж только накануне вечером.
— Где она была?
— Она на две недели уезжала в Довилль, Ле-Пинэ, Пари-Пляж и Вимеро — ее обычный сентябрьский маршрут.
— Вспомните, мадемуазель, не говорила ли она что-нибудь — что-нибудь, что, по-вашему, могло бы нам помочь?
Элиза задумалась. Затем покачала головой.
— Нет, мосье, — сказала она. — Ничего такого. Мадам была в хорошем настроении. Говорила, что дела идут хорошо. Поездка оказалась полезной. Потом она попросила меня позвонить в «Юниверсал Эрлайнз» и заказать билет в Англию на завтра. Утренний рейс был распродан, но были еще места на дневной.
— Она не говорила, зачем едет в Англию? Спешила ли она?
— О нет, мосье. Мадам ездила в Англию довольно часто. И всегда предупреждала меня накануне.
— В тот вечер приходил ли к ней кто-нибудь из клиентов?
— Кажется, был один мосье, но я не уверена. Может быть, Жорж помнит. Мне мадам ничего не говорила.
Фурнье вынул из кармана фотографии — главным образом репортерские снимки свидетелей, выходящих с предварительного дознания.
— Не узнаете ли кого-нибудь из них, мадемуазель?
Элиза внимательно их рассмотрела, потом покачала головой.
— Нет, мосье.
— Попробуем спросить Жоржа.
— Да, мосье, к сожалению, Жорж не очень хорошо видит. Увы.
Фурнье поднялся.
— Итак, мадемуазель, мы покидаем вас — если только вы совершенно уверены, что вам действительно нечего — совсем нечего — нам сообщить.
— Уверена. А что — что вы имеете в виду? — Элиза была явно встревожена.
— Что же делать. Пойдемте, мосье Пуаро. Простите, вы что-то ищете?
Пуаро действительно бродил по комнате, и как будто в поисках чего-то.
— Да, да, — ответил Пуаро. — Я ищу кое-что, но не нахожу.
— Что именно?
— Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизели — ее семьи.
Элиза покачала головой.
— У мадам не было семьи. Она была одна как перст.
— У нее была дочь, — торопливо возразил Пуаро.
— Да, верно. Да, у нее была дочь. — Элиза вздохнула.
— Но здесь нет фотографии дочери, — настаивал Пуаро.
— Ах, мосье не понимает. Это верно, что у мадам была дочь, но это было давно, понимаете? По-моему, мадам не видела ее с самого младенчества.