— Да, новости. Грек Зеропулос, торговец древностями, сообщил, что продал духовую трубку с набором этих самых стрелок за три дня до убийства. Я собираюсь, мосье, — он почтительно поклонился шефу, — немедленно побеседовать с этим человеком.
— Всенепременно, — поощрил его Жиль. — Мосье Пуаро с вами?
— Если позволите, — откликнулся Пуаро. — Это интересно, очень интересно.
Лавка мосье Зеропулоса находилась на улице Сент-Оноре. Это было процветающее заведение по торговле древностями. Порядочное количество утвари из Раги[42] и прочей персидской керамики. Одна-две луристанских[43]бронзы, изрядное количество безвкусных ювелирных изделий из Индии, полки шелков и вышивок различного происхождения и масса ничего не стоящих бус и дешевых египетских фигурок. В таком заведении можно за миллион франков получить вещь, стоящую полмиллиона, или за десять франков — нечто ценой в пятьдесят сантимов. Основной клиентурой его были американские туристы и многоопытные знатоки.
Мосье Зеропулос, плотный низенький человечек с черными бусинками глаз, безостановочно сыпал словами.
Джентльмены из полиции? Он счастлив их видеть. Может быть, они зайдут в его кабинет? Да, он продал духовую трубку и специальные к ней стрелы — южноамериканскую редкость, — вы понимаете, джентльмены, я… я торгую всем понемногу! У меня есть и свои пристрастия. Персия — мое пристрастие. Мосье Дюпон, достопочтимый мосье Дюпон может за меня поручиться. Он всегда приходит посмотреть мою коллекцию — новые приобретения — и высказать суждение о подлинности некоторых сомнительных вещей. Какой человек! Какая ученость! Какой глаз! Какое чутье. Но я уклонился в сторону. У меня есть коллекция — моя драгоценная коллекция, которая известна всем знатокам — и у меня также есть — ну, откровенно, господа, назовем это хламом! Хлам из дальних стран, всего понемногу — из Южных морей, Индии, Японии, Борнео.
Откуда угодно! Обычно на эти вещи у меня нет твердой цены. Если кто-то проявляет интерес, я смотрю сначала, что представляет собой покупатель, и потом называю сумму — он естественно торгуется, и в конце концов я получаю только половину. И даже это, должен признать, чрезвычайно выгодно. Эту дрянь я покупаю у моряков обычно очень дешево.
Мосье Зеропулос перевел дыхание и, довольный собой и своей значительностью, радостно продолжил словоизвержение:
— Эта духовая трубка лежала у меня довольно долго — может, года два. Вон в той витрине — вместе с ожерельем из каури[44], головным убором индейца, парочкой плохоньких деревянных идолов и никудышными нефритовыми бусами. Никто на нее не глядел, никто не замечал, и вдруг приходит этот американец и спрашивает, что это такое.
— Американец? — резко переспросил Фурнье.
— Да-да, американец — без сомнения, американец. Не из лучших американцев, а из тех, которые ничего ни в чем не понимают и просто хотят привезти домой диковину. Из тех, что обогащают торговцев бусами в Египте и покупают самых чудовищных скарабеев[45], каких когда-либо делали в Чехословакии. Что ж, я мгновенно оцениваю его, я рассказываю об обычаях некоторых племен, о смертоносных ядах, которыми они пользуются. Я объясняю ему, как редко, от случая к случаю, вещи такого рода попадают на рынок. Он спрашивает цену, и я ее называю. Мою цену для американцев, не столь высокую, как прежде (увы! у них был кризис). Я жду, что он станет торговаться, но он без слов дает мне деньги. Я был сражен. Какая жалость — я мог запросить больше! Я кладу ему в пакетик духовую трубку со стрелами, и он удаляется. Дело сделано. Но потом, когда я читаю в газетах об этом ошеломляющем убийстве, я задумываюсь — да, основательно задумываюсь. И я сообщаю в полицию.
— Мы весьма благодарны вам, мосье Зеропулос, — вежливо проговорил Фурнье. — Эта духовая трубка и шипы — как вы думаете, вы могли бы опознать их? В настоящее время они в Лондоне, но вам будет предоставлена возможность увидеть их.
— Духовая трубка была примерно такой длины, — мосье Зеропулос отметил расстояние от угла стола, — и такой толщины — вот, как моя самопишущая ручка. Светлого цвета. Стрелок было четыре. Они действительно похожи на длинные острые шипы. Их острия были слегка запачканы и обмотаны ниточками красного шелка.
— Красными? — заинтересованно переспросил Пуаро.
— Да, мосье. Вишнево-красными, слегка выцветшими.
— Забавно, — сказал Фурнье. — Вы уверены, что ни на одной не было черно-желтой обмотки?
Торговец покачал головой.
Фурнье взглянул на Пуаро. У того на лице была довольная улыбка. Отчего? Оттого, что Зеропулос лжет, думал Фурнье, или по какой-нибудь иной причине.
— Весьма вероятно, эта духовая трубка не имеет отношения к нашему делу, — неуверенно проговорил Фурнье. — Может, один шанс из пятидесяти. Тем не менее я хотел бы получить самое подробное описание этого американца.
Зеропулос всплеснул своими смуглыми руками.
— Американец как американец. Говорил в нос. По-французски не знал ни слова. Жевал резинку. На нем были очки в черепаховой оправе. Высокий и, думаю, не очень старый.
— Блондин или брюнет?
— Затрудняюсь сказать. На нем была шляпа.
— Вы его узнаете, если встретите снова?
Зеропулос явно затруднялся ответить.
— Не могу сказать. Ко мне столько американцев заглядывает. В нем не было ничего запоминающегося.
Фурнье продемонстрировал ему фотографии — без результата. По мнению Зеропулоса, этого человека на них не было.
— Похоже, мы гонимся за химерой, — сказал Фурнье, когда они вышли из лавки.
— Вполне возможно, — согласился Пуаро. — Но я все же так не думаю. Ярлычки с ценами совпадают по форме со следом от ярлыка на трубке, а кроме того, и в рассказе и замечаниях мосье Зеропулоса есть несколько интересных моментов. А теперь, друг мой, раз уж мы гнались за одной химерой, позвольте пригласить вас в погоню за другой.
— Куда именно?
— На бульвар Капуцинок.
— Позвольте, это…
— Контора «Юниверсал Эрлайнз».
— Я так и понял. Однако мы там уже провели небольшой опрос. Они не сказали нам ничего интересного.
Пуаро добродушно потрепал его по плечу.
— О да, но, видите ли, ответы зависят от вопросов. Вы не знали, какие вопросы задавать.
— А вы знаете?
— Ну, есть у меня одна идейка.
Вдаваться в подробности он не стал, а тем временем они прибыли на бульвар Капуцинок.
Контора «Юниверсал Эрлайнз» была невелика. За полированным деревянным прилавком стоял щеголеватый брюнет, а у пишущей машинки сидел подросток лет пятнадцати.
Фурнье показал служебное удостоверение, и брюнет, которого звали Жюль Перро, заявил, что он в полном их распоряжении.
По настоянию Пуаро подростка с пишущей машинкой отправили в дальний угол.
— Нам надо поговорить весьма конфиденциально, — объяснил он.
Жюль Перро казался приятно взволнованным.
— Слушаю вас, господа.
— Мы по поводу убийства мадам Жизели.
— Да, я вспоминаю. По-моему, я уже отвечал на кое-какие вопросы по этому делу.
— Конечно, конечно. Нам просто необходимо кое-что уточнить. Как мадам Жизель получила свое место и когда?
— Я думаю, с этим уже все ясно. Она заказала билет по телефону семнадцатого числа.
— На дневной рейс на следующий день?
— Да, мосье.
— Но я понял со слов ее служанки, что мадам заказывала билет на рейс восемь сорок пять.
— Нет-нет, по крайней мере, получилось иначе. Служанка мадам попросила билет на восемь сорок пять, но там уже не было свободных мест, так что мы предложили ей место на дневной рейс.
— Понятно. Понятно.
— Да, мосье.
— Понятно… понятно… но все равно это странно — решительно странно.
Служащий вопросительно взглянул на Пуаро.
— Дело в том, что мой приятель в последнюю минуту взял билет на рейс восемь сорок пять в то утро, и самолет оказался наполовину пустой.
Мосье Перро перелистнул какие-то бумаги. Потом высморкался.
— Вероятно, ваш знакомый перепутал день. Днем раньше или днем позже…
— Ни в коем случае. Это был день убийства, потому что мой приятель сказал, что если бы он опоздал на самолет — а он опаздывал, — то оказался бы в числе пассажиров «Прометея».
— Ну да, конечно. Очень странно. Конечно, некоторые люди не являются, и тогда в последнюю минуту, естественно, оказываются свободные места… и кроме того, бывают же ошибки. Надо связаться с Ле-Бурже; они не всегда бывают аккуратны…
Кроткий вопрошающий взгляд Пуаро явно смущал Жюля Перро. Он умолк. Глаза его забегали. На лбу появилась испарина.
— Это два вполне возможных объяснения, но, на мой взгляд, ни одно из них не является истинным, — сказал Пуаро. — Вам не кажется, что лучше сразу во всем признаться.
— В чем признаться? Я вас не понимаю.
— Ну-ну. Прекрасно понимаете. Речь идет об убийстве — убийстве, мосье Перро. Прошу вас помнить это. Сокрытие фактов может иметь для вас серьезные последствия — очень серьезные. Полиция отнесется к вам весьма сурово. Вы препятствуете установлению истины.
Жюль Перро глядел на него округлившимися от ужаса глазами. Рот непроизвольно открылся. Руки дрожали.
— Итак, — властным, не допускающим препирательств тоном сказал Пуаро. — Нам нужны точные факты. Прошу вас! Сколько вам заплатили и кто именно?
— Я не хотел делать ничего плохого… я понятия не имел… я не мог предположить…
— Сколько и кто?
— П-пять тысяч франков. Я этого человека видел впервые. Я… погиб…
— Вы погибнете, если не будете говорить правду. Смелее, худшее мы уже знаем. Расскажите подробно, как все происходило.
Жюль Перро заговорил торопливо, прерывисто; пот струйками скатывался с его лба.
— Я не хотел ничего плохого… Клянусь честью, не хотел. Пришел человек. Он сказал, что на следующий день летит в Англию. Ему нужно получить заем у… у мадам Жизели, и было бы больше шансов на успех, если бы их встреча выглядела непреднамеренной. Он знал, что она летит в Англию на следующий день. От меня требовалось только сказать ей, что на утренний рейс все билеты проданы и дать ей место номер два в «Прометее». Клянусь, мосье, я не заподозрил в этом ничего плохого. Я подумал, что тут, в сущности, нет никакой разницы. Они всегда ведут себя эксцентрично, эти американцы.