— Американцы? — резко спросил Фурнье.
— Да, этот господин был американец.
— Опишите его.
— Высокий, сутулый, седой, очки в роговой оправе. Козлиная бородка.
— Себе он билет заказывал?
— Да, мосье, место номер один… рядом… рядом с тем, которое я должен был сохранить для мадам Жизели.
— На какое имя?
— Сайлас… Сайлас Харпер.
— Среди пассажиров не было никого с таким именем, и место номер один было свободно.
Пуаро слегка покачал головой.
— Я… я не увидел в списке никого с похожим именем. Поэтому и решил, что нет необходимости упоминать об этом. Раз человек не полетел…
Фурнье холодно взглянул на него.
— Вы утаили от полиции важные факты, — сказал он. — Это очень серьезно.
И он вместе с Пуаро вышел из конторы. Напуганный Жюль Перро долго глядел им вслед.
Когда они оказались на улице, Фурнье снял шляпу и поклонился Пуаро:
— Поздравляю вас, мосье Пуаро. Что навело вас на эту мысль?
— Две не связанные между собою фразы. Первую я услышал сегодня утром: человек в нашем самолете сказал, что он летел утренним рейсом в день убийства в почти пустом самолете. Вторую произнесла Элиза: она сказала, что звонила в контору «Юниверсал Эрлайнз» и что мест на утренний рейс не было. Так вот, эти два утверждения никак не вяжутся друг с другом. Я вспомнил, что стюард с «Прометея» прежде видел мадам Жизель на рейсе восемь сорок пять. Значит, ясно, что она привыкла летать утренним рейсом. Но кому-то потребовалось, чтобы она летела в двенадцать. Кто-то уже взял билет на «Прометей». Почему служащий сказал, что на утренний рейс все билеты проданы? Ошибка или преднамеренная ложь? Я предположил второе… Я оказался прав.
— Чем дальше, тем загадочней! — воскликнул Фурнье. — Сначала мы как будто искали женщину. Теперь появляется мужчина. Этот американец…
Он остановился и взглянул на Пуаро. Тот тихо кивнул.
— Да, друг мой. Так просто быть американцем — здесь, в Париже! Произношение в нос, жевательная резинка, козлиная бородка, роговые очки — все аксессуары театрального американца…
Он достал из кармана лист, вырванный из «Скетча».
— Что вы там разглядываете?
— Графиню в купальном костюме.
— Неужели вы думаете?.. Да нет, она миниатюрная, прелестная, хрупкая — она не могла изобразить высокого сутулого американца. Она была актрисой, да, но сыграть такую роль — это исключено. Нет, друг мой, эта гипотеза не годится.
— Я и не говорю, что годится, — ответил Эркюль Пуаро.
И продолжал о чем-то думать, разглядывая газетную фотографию.
Глава 12В Хорбери-Чейс
Лорд Хорбери стоял у буфета и рассеянно накладывал в тарелку почки.
Стивену Хорбери исполнилось двадцать семь. У него было узкое лицо и выступающий подбородок. Его внешний вид вполне соответствовал его натуре и вкусам — спортивный молодой человек без выдающихся умственных способностей — из тех, которые большую часть дня проводят вне дома. Он был добрый, малость самодовольный, очень терпимый и невероятно упрямый.
Он поставил тарелку на стол и приступил к еде. Развернул газету, но тут же нахмурился и отбросил ее. Потом отодвинул недоеденные почки, хлебнул кофе и поднялся. В нерешительности постояв так с минуту, он слегка себе кивнул, вышел из столовой и, миновав обширный холл, поднялся наверх. Постучав в дверь спальни, подождал, пока высокий густой голос не ответил: «Войдите!»
Лорд Хорбери вошел.
Это была прекрасная просторная спальня окнами на юг. Сесили Хорбери лежала в кровати, огромной дубовой резной елизаветинской кровати[46]. В розовом шифоновом пеньюаре, сияя золотыми кудряшками, она выглядела великолепно. Поднос с остатками апельсинового сока и кофе стоял рядом на столике. Она читала полученные письма. В комнате неслышно хлопотала служанка.
Можно понять любого мужчину, чье сердце забьется сильнее при виде столь поразительной женской прелести; однако чары жены нисколько не действовали на лорда Хорбери.
Было время, три года назад, когда от захватывающего великолепия Сесили голова молодого человека шла кругом. Он безумно, дико, страстно влюбился. Но все прошло. Он был безумен. Теперь он выздоровел.
— В чем дело, Стивен? — спросила леди Хорбери с некоторым удивлением.
— Я хочу поговорить с тобой наедине, — резко ответил он.
— Мадлен, закончишь потом, — обратилась она к служанке. — Оставь нас.
— Tres bien[47],— пробормотала француженка, и, бросив любопытный взгляд на лорда Хорбери, вышла из комнаты.
Лорд Хорбери ждал и, едва она закрыла дверь, сказал:
— Сесили, я бы хотел знать, с чего это ты вдруг решила сюда приехать.
Леди Хорбери пожала прелестными плечиками.
— В конце концов, почему бы и нет?
— Почему нет? Кажется, существует множество причин.
— Ах, причин… — пробормотала жена.
— Да, причин. Ты помнишь, мы договорились, что после всего будет лучше прекратить этот фарс совместной жизни. Тебе представлен городской дом и щедрое — чрезвычайно щедрое — содержание. В определенных рамках ты вольна поступать, как тебе заблагорассудится. С чего это внезапное возвращение?
Сесили снова пожала плечами.
— Я думала, так будет… лучше.
— Вероятно, ты хочешь сказать, лучше с деньгами?
— О, Боже, как я тебя ненавижу, — ответила леди Хорбери. — Ты самый скупой человек в мире.
— Скупой? Ты смеешь называть меня скупым? Из-за тебя и твоей безмозглой расточительности мне пришлось заложить Хорбери.
— Хорбери, Хорбери — ничто другое тебя не интересует! Лошади, и охота, и вечные разговоры о ружьях и об урожае, и нудные старые фермеры. Боже, что за жизнь для женщины!
— Некоторых женщин она вполне устраивает.
— Да, женщин вроде Венеции Керр, которая сама похожа на лошадь. Вот на такой тебе и надо было жениться.
Лорд Хорбери подошел к окну.
— Теперь поздно говорить об этом. Я женился на тебе.
— И никак не можешь от меня избавиться. — Сесили рассмеялась. В ее голосе звучало злобное торжество. — Ты хочешь избавиться от меня и не можешь!
— Не будем об этом, — сказал он.
— Опять Господь Бог и добрая старая школа! Большинство моих друзей умирает со смеху, когда я им цитирую тебя.
— Пусть умирают на здоровье. Но вернемся к нашему первоначальному предмету — зачем ты сюда явилась?
Однако его жена не пожелала продолжить тему.
— Ты оповестил через газеты, что не намерен оплачивать мои долги, — сказала она. — По-твоему, так поступают джентльмены?
— Я сожалею, что мне пришлось пойти на такой шаг. Я ведь тебя предупреждал. Я дважды платил. Но всему есть предел. Твоя неразумная страсть к азартным играм — ну, о чем тут может быть разговор? Но я должен знать, что вынудило тебя приехать в Хорбери. Ты всегда ненавидела поместье, тебе всегда здесь было смертельно скучно.
— Я уже не думаю так… с недавних пор, — ее личико помрачнело.
— С недавних пор? — задумчиво повторил он. И неожиданно спросил: — Сесили, ты занимала деньги у этой французской старухи?
— У которой? О чем ты?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Я имею в виду женщину, которую убили в самолете — в том самом, на котором ты летела из Парижа. Ты занимала у нее деньги?
— Нет, конечно нет. Что за мысль!
— Так вот, Сесили, веди себя разумно. Если эта женщина давала тебе деньги, лучше скажи мне. Не забывай, дело еще не закрыто. Коронер вынес вердикт: предумышленное убийство неизвестным лицом или лицами. Следствие ведет полиция обеих стран. Они докопаются до истины — это лишь вопрос времени. В бумагах покойной, несомненно, остались записи всех ее операций. Если твоя связь с ней может выплыть, лучше приготовиться заранее. Необходимо посоветоваться об этом с Фоуксом.
«Фоуке, Фоуке, Уилбрахам и Фоуке» были домашними поверенными в делах, которые уже несколько поколений консультировали семейство Хорбери.
— Но я уже давала показания на этом чертовом суде и сказала, что никогда не слыхала об этой женщине!
— Не думаю, что тебе безоговорочно поверили, — сухо заметил муж. — Если у тебя были дела с Жизелью, можешь не сомневаться — полиция их обнаружит.
Сесили сердито приподнялась:
— Может быть, ты думаешь, это я убила ее — вот так ни с того ни с сего встала и стрельнула в нее из трубки. С ума сойти!
— Вся эта история кажется чистым сумасшествием, — задумчиво согласился Стивен. — Но я хочу, чтобы ты осознала, в каком ты положении.
— В каком еще положении? Нет никакого положения. Ты не веришь ни одному моему слову. Это отвратительно. И с чего это ты вдруг стал так обо мне заботиться? Можно подумать, тебе есть дело до того, что будет со мной! Ты меня терпеть не можешь. Ты меня ненавидишь. Ты будешь счастлив, если я завтра умру. Зачем притворяться?
— Не надо преувеличивать. Можешь считать меня старомодным, но я, между прочим, действительно забочусь о своем имени. И можешь меня презирать за столь несовременные понятия. Но что есть, то есть.
И, резко повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.
В висках стучало. Мысли одна за другой пробегали в сознании:
«Терпеть не можешь? Ненавидишь? Да, это почти так. Буду я счастлив, если она завтра умрет? О, Боже, да! Я бы почувствовал себя узником, выпущенным из тюрьмы. Какая странная, гнусная штука жизнь! Когда я впервые увидел ее в „Сделай это сейчас“, каким ребенком, каким прелестным ребенком она казалась! Такая светлая, такая милая… Молодой идиот! Я просто с ума по ней сходил — идиот… Она казалась очаровательной, нежной, а на самом деле все время была такой, как сейчас, — вульгарной, злобной, испорченной дурой. Теперь я даже не замечаю ее обольстительности».
Он свистнул, и к нему подбежала собака, спаниель, и посмотрела на него преданными обожающими глазами.
— Милая старая Бетси, — проговорил он и погладил длинные мохнатые уши. «Чудно, что женщину из презрения называют сукой, — подумал он. — Такая сука, как ты, Бетси, стоит чуть ли не всех женщин, каких я видал в жизни».