Взволнованный мосье Дюпон чуть не рухнул на стол:
— Вы… вы предлагаете это? Мне? Чтобы помочь нашим раскопкам? Но это потрясающе, великолепно! Столь крупных частных пожертвований мы еще не получали.
Пуаро откашлялся.
— Я должен признаться… не могли бы вы…
— Ах да, какой-нибудь сувенир — образчик керамики…
— Нет-нет, вы меня не поняли. — Пуаро поспешил перебить собеседника, пока того не понесло дальше. — Речь о моей секретарше — очаровательной девушке, которую вы сегодня видели, — не могла бы она присоединиться к вашей экспедиции?
Мосье Дюпон какое-то мгновение пребывал в замешательстве.
— Что ж, — сказал он, потягивая себя за ус, — это можно организовать. Мне надо переговорить с сыном. С нами еще поедут мой племянник и его жена. Предполагалось, что это будет компания родственников. Тем не менее, я скажу Жану…
— Мадемуазель Грей страстно увлечена керамикой. Особенно древней. Участвовать в раскопках — мечта ее жизни. Кроме того, она умеет чинить носки и восхитительно пришивает пуговицы.
— Весьма полезное качество.
— Не правда ли? Так вы мне рассказывали о… о керамике Суз…
Осчастливленный мосье Дюпон снова пустился излагать собственные теории о Сузах-I и Сузах-II.
Когда Пуаро возвратился к себе в отель, он наткнулся в холле на прощающихся Джейн и Жана Дюпона.
В лифте Пуаро ей сказал:
— Я нашел вам чрезвычайно увлекательную работу. Весной вы едете вместе с Дюпонами в Персию.
Джейн посмотрела на него с изумлением:
— Вы с ума сошли!
— Когда вам сделают это предложение, вы примете его с величайшим восторгом.
— Не поеду я ни в какую Персию. Я останусь на Масуэлл-Хилл или буду с Норманом в Новой Зеландии.
В глазах Пуаро слабо блеснул огонек.
— Мое дорогое дитя, — проговорил он, — до марта еще несколько месяцев. Выразить восторг еще не значит купить билет. Я вот тоже говорил о пожертвовании — но чек-то не подписал! Кстати, утром я должен добыть для вас что-нибудь о доисторической керамике Ближнего Востока. Я сказал, что вы страстно этим увлечены.
Джейн вздохнула.
— Быть вашей секретаршей — отнюдь нет синекура[80]. Что-нибудь еще?
— Да, я сказал, что вы умеете пришивать пуговицы и прекрасно штопаете носки.
— Это мне тоже нужно завтра продемонстрировать?
— Пожалуй, было бы недурно, если бы тут они поверили мне на слово, — сказал Пуаро.
Глава 23Анни Моризо
На следующее утро, а именно в половине одиннадцатого, в гостиную Пуаро вошел унылый мосье Фурнье и дружески пожал ему руку.
Впрочем, Фурнье был не так уныл, как обычно.
— Мосье, — сказал он, — я должен вам кое-что сообщить. Кажется, я наконец понял, что вас так удивило, когда говорили о найденной духовой трубке.
— А! — Глаза Пуаро вспыхнули.
— Да. — Фурнье сел на стул. — Я много раздумывал над вашими словами. Снова и снова я повторял себе: преступление не могло быть совершено предполагаемым способом ни при каких обстоятельствах. И наконец… наконец… до меня дошел смысл тогдашнего вашего вопроса.
Пуаро слушал внимательно, но ничего не говорил.
— В тот день в Лондоне вы спросили: «Почему мы нашли духовую трубку? Ее ведь ничего не стоило выбросить в вентилятор?» И я думаю, у меня есть ответ. Мы нашли духовую трубку, потому что убийца хотел, чтобы ее нашли.
— Браво! — воскликнул Пуаро.
— Стало быть, вы имели в виду именно это? Хорошо, так я и думал. И я сделал еще один шаг. Я спросил себя: «А почему убийца хотел, чтобы мы нашли ее?» Ответ напрашивался сам собой: «Потому, что духовой трубкой „не пользовались“».
— Браво! Браво! Вы просто читаете мои мысли.
— Я сказал себе: «Отравленный шип — да, но не духовая трубка. Стало быть, шип был пущен с помощью какого-то другого предмета — который можно спокойно поднести к губам, не привлекая ничьего внимания». И я вспомнил, как вы настаивали на подробной описи вещей, находившихся в багаже и при самих пассажирах. И тут примечательны, на мой взгляд, два момента — у леди Хорбери было два мундштука и на столике перед Дюпонами лежало несколько курдских трубок.
Мосье Фурнье сделал паузу. Он взглянул на Пуаро. Пуаро молчал.
— И то и другое можно, никого не опасаясь, поднести к губам, так что никто не заметит… Вы согласны?..
Пуаро помедлил, прежде чем ответить:
— Вы на верном пути, да, но сделайте еще шаг; и не забывайте об осе.
— Об осе? — Фурнье уставился на собеседника. — Нет, тут я вас не понимаю. При чем здесь оса?
— Не видите? А вот я…
Его перебил телефонный звонок. Он снял трубку.
— Алло, алло. А, доброе утро. Да, это я, Эркюль Пуаро. — И, прикрыв трубку рукой, он шепнул Фурнье: — Это Тибо… Да-да, разумеется. Очень хорошо. А вы? Мосье Фурнье? Совершенно верно. Да, он пришел. Он у меня. — И, опустив трубку, пояснил: — Он пытался дозвониться до вас и Сюртэ. Ему сказали, что вы ушли ко мне. Поговорите с ним. Кажется, он чем-то взволнован.
Фурнье взял трубку.
— Алло, алло. Да, это Фурнье… Что? Неужели… Да, разумеется… Да… Да, я уверен, он тоже. Мы сейчас же приедем. — Он повесил трубку и взглянул на Пуаро: — Дочь. Дочь мадам Жизель.
— Что?
— Да, она явилась за наследством.
— Откуда она взялась?
— Насколько я понял, из Америки. Тибо попросил ее зайти еще раз в половине двенадцатого. Он предлагает нам немедленно приехать к нему.
— Конечно, конечно. Едем сию же минуту… Я оставлю записку мадемуазель Грей.
Он написал:
«Мне неожиданно пришлось уйти. Если позвонит или зайдет мосье Жан Дюпон, будьте с ним полюбезнее, Говорите о пуговицах и носках, но о доисторической керамике — повремените. Он в восторге от вас, однако голова на плечах у него есть!
— А теперь вперед, друг мой, — сказал он, вставая. — Я этого ждал — появления на сцене той неведомой личности, присутствие которой я ощущал все время. Теперь недолго — наконец-то все прояснится.
Мэтр Тибо принял Пуаро и Фурнье чрезвычайно приветливо.
После взаимных приветствий и вежливых комплиментов адвокат с ходу повел разговор о наследнице мадам Жизель.
— Вчера я получил письмо, — сказал он, — а сегодня утром ко мне пришла сама юная леди.
— Сколько лет мадемуазель Моризо?
— Мадемуазель Моризо — или, вернее, миссис Ричардс, ибо она замужем, — ровно двадцать четыре года.
— Она принесла документы, подтверждающие ее личность? — спросил Фурнье.
— Конечно-конечно.
Он раскрыл папку, лежавшую на столе.
— Для начала вот это.
Эта была копия свидетельства о браке, заключенном в 1910 году, между Джорджем Леманом, холостяком, и Мари Моризо — уроженцами Квебека[81]. К ней прилагалось свидетельство о рождении Анни Моризо Леман. Здесь же было много других бумаг и документов.
— Это проливает некоторый свет на прошлое мадам Жизели, — заметил Фурнье.
Тибо кивнул.
— Насколько мне удалось узнать, — сказал он, — когда Мари Моризо встретила этого Лемана, она была белошвейкой или гувернанткой в детском саду. По-видимому, он оказался негодяем и бросил ее вскоре после женитьбы, и она вернула себе девичью фамилию. Ребенок появился на свет в «Инститю де Мари» в Квебеке, где его и оставили. Вскоре после родов Мари Моризо, или Леман, уехала из Квебека — подозреваю, с мужчиной — и оказалась во Франции. Она регулярно посылала в Квебек некоторые деньги, а спустя какое-то время перевела довольно крупную сумму, с тем чтобы ее вручили дочери по достижении ею совершеннолетия. В то время Мари Моризо, или Леман, вне всякого сомнения, вела бурную жизнь и считала за благо не поддерживать личных отношений с дочерью.
— Откуда девушка узнала, что она — наследница крупного состояния?
— Мы поместили кратенькие объявления в различных газетах. Вероятно, одно из них попалось на глаза директрисе «Инститю де Мари», и она написала или телеграфировала миссис Ричардс, которая в это время была в Европе, но собиралась возвращаться в Штаты.
— А что представляет собой Ричардс?
— Полагаю, американец или канадец из Детройта — занимается изготовлением хирургического инструмента.
— Он тоже приходил?
— Нет, он пока в Америке.
— Может ли миссис Ричардс пролить свет на возможную причину убийства ее матери?
Адвокат покачал головой.
— Она ничего не знает о Жизели. И в самом деле, она не помнила даже девичью фамилию матери, хотя директриса и упоминала ее когда-то.
— Похоже, ее появление не поможет нам разгадать загадку убийства, — заключил Фурнье. — Должен сказать, я никогда на это и не надеялся. Я в данный момент разрабатываю совсем другую версию. Мои расследования сузили круг подозреваемых до трех персон.
— Четырех, — поправил Пуаро.
— По-вашему, четырех?
— Я отнюдь не настаиваю на четырех, но согласно вашей собственной теории вы не можете ограничиться тремя. — Он внезапно взмахнул руками. — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Друг мой, не забывайте о флейте.
Фурнье, видимо, собирался что-то возразить, но в этот момент дверь открылась и пожилой клерк прошамкал:
— Дама возвратилась.
— Ну вот, теперь вы сами познакомитесь с наследницей, — проговорил Тибо. — Входите, мадам. Позвольте представить вам мосье Фурнье из Сюртэ, который здесь, во Франции, расследует убийство вашей матери. Это мосье Эркюль Пуаро — может быть, вы о нем слышали, — он любезно согласился помочь нам, мадам Ричардс.
Дочь Жизели оказалась шикарной молодой брюнеткой. Одета она была просто, но чрезвычайно элегантно.
Она всем по очереди протянула руку и пробормотала несколько подобающих случаю фраз.
— Боюсь, господа, что не выкажу перед вами дочерних чувств. Ведь я всю жизнь прожила, в сущности, сиротой.
В ответ на расспросы Фурнье она тепло и с благодарностью вспомнила мать Анжелику, директрису «Инститю де Мари».