—1 Она всегда относилась ко мне с исключительной добротой.
— Вы оставили институт — когда, мадам?
— Когда мне исполнилось восемнадцать, мосье. Я начала сама зарабатывать на жизнь. Какое-то время была маникюршей. Потом работала в ателье мод. С мужем я познакомилась в Ницце, как раз перед его отъездом в Штаты. Потом он снова приехал по делам в Голландию, и мы поженились в Роттердаме[82] месяц назад. К сожалению, ему пришлось вернуться в Канаду. Меня задержали здесь, но я собираюсь присоединиться к нему.
Анни Ричардс говорила по-французски бегло и непринужденно. Ведь, в сущности, она была больше француженка, чем англичанка.
— Вы узнали о трагедии. Откуда?
— Естественно, я читала об этом в газетах, но я не знала, то есть мне в голову не пришло, что жертва преступления — моя мать. Затем здесь, в Париже, я получила телеграмму от матери Анжелики, в которой она сообщила мне адрес мэтра Тибо и напомнила девичью фамилию матери.
Фурнье задумчиво кивнул.
Они еще немного поговорили, но было ясно, что миссис Ричардс мало может помочь в поисках убийцы. Она ничего не знала о жизни матери.
Выяснив, в какой она остановилась гостинице, Пуаро и Фурнье откланялись.
— Вы разочарованы, топ vieux, — проговорил Фурнье. — У вас ведь были какие-то соображения относительно этой девушки? Вы ведь думали, что она самозванка? А может, вы и до сих пор остались при своем мнении?
Обескураженный Пуаро покачал головой.
— Нет… я не думаю, что она самозванка. Доказательства, что она та, за кого себя выдает, достаточно убедительны… И тем не менее, у меня странное чувство, что я где-то ее уже видел — или что она кого-то мне напоминает…
— Сходство с покойной? — неуверенно подсказал Фурнье. — Конечно же нет.
— Нет, совсем другое… не могу вспомнить. Кого-то она мне определенно напоминает…
Фурнье взглянул на него с любопытством.
— По-моему, вас с самого начала заинтриговала эта скрываемая от всех дочь.
— Разумеется. — Пуаро поднял брови. — Если кто-то что и получает в результате смерти Жизели, так эта молодая дама, и причем звонкой монетой.
— Верно, но что это нам дает?
Пуаро погрузился в размышления. Наконец он заговорил:
— Друг мой — этой девушке переходит весьма большое состояние. Стоит ли удивляться, что с самого начала я начал подозревать именно ее. В самолете были три женщины. Одна из них, мисс Венеция Керр, в рекомендациях не нуждается и принадлежит к весьма почтенному роду. Но две другие? С той минуты, как Элиза Грандье высказала предположение, что отец ребенка мадам Жизели — англичанин, я не мог отделаться от мысли, что одна из двух оставшихся вполне может оказаться этой дочерью. Возраст у обеих подходящий. Леди Хорбери вышла из хористок, прошлое ее довольно туманно и выступала она под сценическим именем. Мисс Джейн Грей, как она сама мне сказала, воспитывалась в приюте.
— Вот оно что! — воскликнул француз. — Вот значит, от чего вы отталкивались. Наш друг Джепп сказал бы, что вы перемудрили.
— Это верно, он всегда говорит, что я все усложняю.
— Вот видите!
— Но он неправ — я всегда иду самым простым путем. И никогда не пренебрегаю фактами.
— Но вы разочарованы? От Анни Моризо вы ожидали большего?
Они входили в гостиницу Пуаро. Предмет, лежавший на стойке перед администратором, напомнил Фурнье об их утреннем разговоре.
— Я еще не поблагодарил вас за то, что вы указали мне на мою ошибку, — сказал Фурнье. — Я заметил два мундштука леди Хорбери и курдские трубки Дюпонов. Но было непростительным промахом упустить из виду флейту доктора Брайанта, хотя всерьез подозревать его я не могу…
— Не можете?
— Нет. Он не похож на человека, который смог бы…
Он осекся. Господин, разговаривавший с портье, повернулся, не выпуская из рук футляра с флейтой. Его взгляд упал на Пуаро, и его грустное лицо чуть просветлело.
Пуаро сделал шаг вперед — Фурнье предусмотрительно стушевался. Все же лучше, чтобы Брайант его не заметил.
— Доктор Брайант, — сказал Пуаро, кланяясь.
— Мосье Пуаро.
Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, двинулась к лифту. Пуаро бегло глянул ей вслед. Он сказал:
— Итак, monsieur le docteur, ваши пациенты какое-то время будут обходиться без вас?
Доктор Брайант улыбнулся грустной обаятельной улыбкой, которая так запоминалась людям. Он казался усталым, но странно умиротворенным.
— У меня теперь нет пациентов, — сказал он. Затем, перейдя к маленькому столику, пригласил: — Стаканчик хересу, мосье Пуаро, или какой-нибудь другой аперитив?
— Благодарю вас.
Они сели, и доктор сделал заказ. Затем он медленно повторил:
— У меня теперь нет пациентов. Я вышел в отставку.
— Внезапное решение?
— Не совсем.
Он молча наблюдал за официантом. Затем, подняв бокал, произнес:
— Это вынужденное решение. Я решил уйти сам, не дожидаясь, пока мне официально запретят практиковать. — И продолжил тихим, отстраненным голосом: — В жизни каждого бывает такой момент, мосье Пуаро, когда ты оказываешься на распутье и должен решать. Я чрезвычайно дорожу своей профессией. Грустно, очень грустно навсегда распрощаться с ней. Но в жизни существуют и другие вещи… Личное счастье, например.
Пуаро молчал. Он слушал.
— Есть одна дама — моя пациентка, — я нежно ее люблю. Она ужасно намучилась с мужем. Он — наркоман. Если бы вы были врачом, вы бы знали, что это такое. У нее нет ни гроша, так что она не может с ним разъехаться… Какое-то время я пребывал в нерешительности, но теперь я сделал выбор. Мы с ней направляемся в Кению, чтобы начать новую жизнь. Надеюсь, что наконец она будет хоть немного счастлива. Она так настрадалась…
Он опять умолк. Затем деловитым тоном добавил:
— Я рассказал вам про это, мосье Пуаро, потому что вскоре это сделается предметом сплетен, лучше уж вам все знать заранее.
— Я вас понимаю, — ответил Пуаро и, помолчав, прибавил: — Я вижу, вы берете с собой флейту?
Доктор Брайант улыбнулся.
— Моя флейта, мосье Пуаро, — мой стариннейший друг… Они могут лишить меня всего, но музыка останется со мной.
Он любовно погладил футляр, затем с поклоном поднялся.
Пуаро тоже встал.
— Желаю счастья, вам, monsieur le docteur… и вашей жене, — добавил он.
Когда подошел Фурнье, его коллега заказывал телефонный разговор с Квебеком.
Глава 24Сломанный ноготь
— Что же теперь? — воскликнул Фурнье. — Неужели ваши мысли до сих пор заняты юной наследницей? Решительно, это у вас idee fixe.
— Ничуть, ничуть, — возразил Пуаро. — Но во всем должна быть система и метод. Сначала надо покончить с одним делом, а уже потом перейти к другому.
Он огляделся.
— А вот и мадемуазель Джейн. Может быть, вы вдвоем пойдете обедать. Я присоединюсь к вам, как только освобожусь.
Фурнье кивнул и вместе с Джейн проследовал в ресторан.
— Ну, какая она? — Джейн снедало любопытство.
— Чуть выше среднего роста, брюнетка, кожа матовая, подбородок заостренный…
— Вы словно записываете данные в паспорт, — сказала Джейн. — Надо сказать, паспортное описание моей внешности просто оскорбительно. Все у меня «среднее» и «обыкновенное». Нос — средний; рот — обыкновенный (интересно, как можно иначе описывать рот); лоб — обыкновенный; подбородок — обыкновенный.
— Зато глаза уж точно необыкновенные, — возразил Фурнье.
— Даже если они серые? Не слишком-то привлекательный цвет.
— Мадемуазель, кто сказал вам, что это не привлекательный цвет? — Любезный француз поклонился.
Джейн засмеялась.
— Вы великолепно владеете английским, — сказала она. — Расскажите мне еще про Анни Моризо — она хорошенькая?
— Assez bien, — осторожно ответил Фурнье. — Кстати, она не Моризо. Она Ричардс. По мужу.
— Он был с ней?
— Нет.
— Но почему же?
— Потому что он в Канаде или Америке.
И он вкратце описал ей историю жизни Анни. Как раз когда он заканчивал свой рассказ, к столику подошел Пуаро.
Он выглядел несколько обескураженным.
— Ну что, mon cher? — полюбопытствовал Фурнье.
— Я говорил с директрисой — самой матерью Анжеликой. Знаете ли, это романтично — трансатлантический телефон. Поговорить так запросто с человеком, который находится в другом полушарии.
— Фототелеграф — это тоже романтично. Наука вообще самая романтичная вещь на свете. Но вы начали говорить…
— Я пообщался с матерью Анжеликой. Она подтвердила все, что миссис Ричардс поведала нам о своем пребывании в «Инститю де Мари». Она совершенно откровенно рассказала, что мать Анни уехала из Квебека с французом-виноторговцем. Тогда она порадовалась, что дочь не попадает под влияние матери. С ее точки зрения, Жизель катилась по наклонной плоскости. Деньги она переводила регулярно, но никогда не стремилась к встрече с дочерью.
— Короче говоря, ваша беседа была повторением того, что мы слышали сегодня утром.
— Практически, да — разве что еще более подробно. Анни Моризо покинула «Инститю де Мари» шесть лет назад и пошла работать маникюршей, потом она получила место горничной у некой дамы — и в конце концов именно в этом качестве уехала из Квебека в Европу. Писала она нечасто, но мать Анжелика обычно получала от нее письма два в год. Прочтя в газете отчет о следствии, она сообразила, что убитая Мари Моризо — по всей вероятности, та самая Мари Моризо, которая некогда жила в Квебеке.
— А что насчет мужа? — спросил Фурнье. — Теперь, когда мы определенно знаем, что Жизель была замужем, упускать из виду существование ее супруга тоже не стоит.
— Я об этом думал. Это одна из причин моего телефонного разговора. Джордж Леман, беспутный муж Жизели, погиб в первые дни войны.
Он помедлил, а затем раздраженно спросил:
— О чем я только что говорил — нет, не о муже, а перед этим? Мне показалось, что, сам того не сознавая, сказал что-то очень важное.