Женя вышла на берег, встрепала мокрые волосы, чтобы быстрее сохли, и растянулась на полотенце. Загорать она не любила, но хотелось вернуться домой хоть с какими-то следами южного солнца на коже. Мгновенно навалившаяся горячая истома расслабила все мышцы, тело словно таяло и плавилось, а глаза заволокло золотым туманом. Блаженство…
Мысли тоже начали растекаться, Женя ещё пыталась на чем-то сосредоточиться, но теплая дрема поглотила все её усилия. О чем-то она не успела подумать, о чем-то важном, замеченном совсем недавно, очень странном. О чем? Вопрос испарился, словно капля воды с её спины, и наступил полный покой, которого ей так хотелось.
— Эй, соня, ты так совсем сгоришь! — кто-то топтался рядом, хрустя галькой. Голос был Митин. — Да Женька же! Нельзя спать на таком солнцепеке!
— Отстань! Мне хорошо, — Женя все-таки перевернулась на спину, нашарила свалившуюся с головы косынку и накрыла ею лицо.
— Ну и балда ты, Шереметева! — посетовал голос Ольги. — К вечеру будешь красная, как шкварка!
— Шкварки, вообще-то, коричневые, — уточнил Митя.
— А она будет красная шкварка. И пузырями пойдет, — злорадно сообщила Ольга. — Ладно, Мить, пусть полежит, а мы пока окунемся. А потом как следует обольем морской водой эту самоубийцу. Хорошее средство, чтобы разум вернуть.
Некоторое время они ещё переговаривались, потом голоса удалились. Купаться ушли. Женя, решив не дожидаться от друзей обещанного холодного душа, уселась по-турецки и огляделась. Солнце уже начало клониться к закату, но все ещё было обжигающе-жарким. Ветер опять стих, но появились небольшие, медленные волны, с легким шорохом набегавшие на берег. На террасе Женя заметила Васю, из-под руки глядящего в сторону моря. И на балконе, как всегда, маячила пушистая голова Инги.
— Ну и как ты? — подбежала мокрая улыбающаяся Ольга, обошла вокруг Жени, посмотрела на её спину. — Обгорела, конечно, но не сильно. Жить будешь.
— А Митька где? — забеспокоилась вдруг Женя, припомнив недавний разговор и желание Палия попасть на соседний участок.
— Да никуда не делся твой Митя, — Ольга подчеркнула слово «твой», — вон, за пирсом плавает. А у меня что-то нога разболелась, суставы, наверное, к перемене погоды ноют. Старенькая я уже.
— Ну-ну, старушка, — ухмыльнулась Женя, — ты полегче! Забыла, что я тебя на два месяца старше?
— Слушай, — предложила Ольга, подтаскивая лежак и укладываясь на нем, — а давай мы мою Ингу и твоего Сеньку поженим! И будут у нас внуки общие, и будем мы образцово-показательными бабушками…
— А что у Инги с шеей? — неожиданно спросила Женя.
— А что у неё с шеей? — удивилась Ольга. — Поцарапала где-то, теперь воротником прикрывает. Я ей по шее не давала, если ты это имеешь в виду. Я вообще на редкость демократичная мамаша и рукоприкладством не занимаюсь.
— Ладно, демократичная мамаша, пойду я тоже поплаваю немного.
— Вот-вот, остынь немного, — пробормотала Ольга, озабоченно роясь в пляжной сумке. — И куда это я очки подевала?
Женя прошла по пирсу и нырнула в воду. Они устроились на пляже слева, почти у самой ограды, подальше от того самого места. И плавали тоже тут, словно поделив и море, и берег незримой чертой между пирсами.
Открыв под водой глаза, она увидела дно, уходящее в прозрачную темноту, к камням, поросшим бурыми водорослями, пару больших медуз и шарахнувшуюся в сторону рыбью мелочь. Слегка размытый и пронизанный солнечными лучами подводный мир до боли напомнил о детстве, когда она вот так же плавала, вылезая на берег с покрасневшими глазами и переполненная счастьем. Вернуть бы это ощущение…
Она проплыла столько, сколько смогла, вынырнула и увидела Палия, спешащего ей наперерез размашистым кролем.
— Нет там никаких собак, я не видел! — сходу сообщил он Жене.
— Если майор сказал, значит, есть. Зачем ему врать?
— Может всё-таки попробовать прямо сейчас там высадиться? Неохота ждать до ночи.
— Митька, мы же договорились! И потом — как ты объяснишь свой визит? Приплыл, дескать, расспросить про русалку?
— Ну, в общем, да — так и скажу. А что?
— А то! Представь себе, пришлепывает к даме мужик в одних трусах и просит рассказать про русалку. Какой бы экзальтированной она не была, в её глазах ты будешь выглядеть просто чокнутым.
— Да уж…, — расхохотался Палий, едва не наглотавшись воды. — Значит, как стемнеет, приходи на пирс, — продолжил он, отплевавшись. — Только из девчонок никого с собой не тащи, а то устроите тут громкий треп и спугнете объект.
— Ладно, а теперь давай возвращаться к берегу, а то далеко уплыли, ещё решат, что мы хотим удрать в Турцию.
— Жень, погоди. Ответь мне только на один вопрос.
Настроенная на шутливый тон, Женя поморщилась, слишком серьезно прозвучал голос Палия. Неужели он все-таки сомневается, что это не она убила Сашку? А ей казалось…
— Давай! — она резко обернулась, бултыхнув ногой.
— Скажи, сейчас, если Марк решит вернуться, ты его простишь?
— Знаешь, — подумав, ответила Женя, — не прощу. Вернее, простить могу, но жить вместе — нет. Даже ради Сеньки. Марк мне стал… неприятен, и ничего тут не поделать.
— Понятно, — Палий резко взмахнул руками и поплыл к берегу.
— А ну, стой! — ринулась за ним Женя. — Ты почему такие вопросы мне задаешь?
— Потому что переживаю за тебя, дурочку! — бросил через плечо Палий, прибавляя скорость.
Он первым доплыл до пирса и вскарабкался по лесенке. Женя могла бы его догнать и даже обогнать, но зачем? Мужчина должен постоянно получать подтверждения своего физического превосходства, и щелчки по самолюбию тут совершенно ни к чему. Куда приятнее, когда тебе потом помогут взобраться по ступеням, протягивая руку, словно ты бессильное анемичное существо и сама бы никогда не осилила подъем на метровую высоту. И, если честно, разве не умиляют такие трогательные условности?
Прыгая на одной ноге, чтобы вытрясти из ушей воду, Женя заметила на дне рядом с пирсом те же ракушки, что и в прошлый раз. Но лезть обратно не хотелось. Ладно, потом — море, вроде бы, штормить не собирается, а раз их не унесло прошедшими отливами, то никуда не денутся.
Нужно было возвращаться в дом и чем-то там заниматься, разговаривать, ужинать. Ничего этого не хотелось. И мысли были какими-то путанными, метались, словно в загоне, из которого не было выхода. Лучше всего было бы вообще не думать, но как этого добиться?
Вечер надвинулся стремительно, словно бесконечно тянувшийся день устал, наконец, и решил, что пора бы и честь знать. За ужином все были непривычно молчаливыми и какими-то потухшими. Молча ели, пили терпкое красное вино, почти не разговаривали. Инга отчего-то дулась на Ольгу. Глаза её были красные, словно она недавно плакала. Митя попытался рассказать что-то веселое, но реакция была такая вялая, что он умолк и принялся складывать из салфеток полотняных журавликов. Майор был грустен и даже тосклив. Женя решила, что он получил нагоняй от начальства.
Алина выглядела словно тень, и за все время, проведенное за столом, не проронила ни слова.
Черт возьми, и это их веселая компания, которая знавала всякие времена, но никогда не унывала. Никогда. Даже в ту весну, когда они ревмя ревели после похорон Кристины, не было такой гнетущей атмосферы. А сейчас они словно навсегда расставались друг с другом, думая только об одном — кому будет хуже всех? И только один из них знал, кому.
От такой обстановки хотелось поскорее сбежать. Женя вышла на террасу, закурила и решила забрести куда-нибудь подальше. Она теперь знала, насколько разнится парк справа и слева от дома. Слева — заросший могучими старыми деревьями, кустарником и лианами. А справа — изысканно-восточный, ухоженный и просторный. Конечно же, она полезла в заросли, в аллею с облупленными скамеечками и гнущимися под тяжестью дикого винограда и плюща беседками. Огонек сигареты привлекал наивных светлячков, и они проносились почти у Жениного носа, заставляя её вздрагивать.
Хорошо, что она улизнула одна. Митя, наверное, отправился на пирс караулить свою пловчиху-писательницу. Женя обещала, что тоже придет. Хотя, собственно, зачем? Но раз обещала… Только немного погодя. Послоняется тут, пытаясь понять, что с нею творится. Нужно не раскисать, разложить мысли по полочкам, как она всегда привыкла делать: ничего не забыть, все обдумать, знать, как поступить и что будет в результате. А может, она все это время зря так делала? Однажды Марк обронил фразу: «Ты не женщина, ты органайзер!» Это в том смысле, что у неё все всегда было распланировано и расписано по дням и часам, осталось только расставить галочки «выполнено». Она забывала о том, что нужно быть женственной, взбалмошной, непредсказуемой, вот ему и захотелось… Господи, о чем это она? Опять о Марке? Женя помотала головой. Ну точно — словно вычеркнула из списка… Ужас.
Она растоптала остаток сигареты и решила не злиться на себя. Ну что поделаешь, если она такая? Что бы было, если бы она жила, как Марк — только сегодняшним днем? Ничего хорошего. Опять Марк?! Если уж ты вычеркиваешь, дорогая, то делай это старательно. Иначе можно подумать, что Митька не зря задавал ей тот вопрос. Наверное, у него тоже было такое, когда все мысли сводились только к одному — вычеркнуть.
Митька. Слишком много он стал значить для неё в последние дни. И зачем только она придумала эту дурацкую мистификацию со сланцами? Хотя и до этого умудрилась выплакаться ему в жилетку. Не могла, что ли, привлечь для этой цели Ольгу или Динку! Динуська была бы в самый раз — утешила бы, посочувствовала, надавала бы кучу советов по восстановлению семейного союза. Но подвернулся умный, красивый, разведенный Митя, и пожалел её. А Женя очень не любила, когда её жалели. Или любила, просто не знала об этом? Или знала, но делала вид, что не любит? И вообще, при чем тут Митя, если нужно думать о том, чем всё это безобразие с убийством может закончиться. Вот они с ним вдвоем и думают. Пинкетоны.
Женя зачем-то свернула на тропинку, ведущую к гаражам, прошла мимо ограды, свернула к дому и по лестнице спустилась к пляжу. Запоздало подумала, что лучше бы выйти через японский садик — так меньше шансов встретить кого-нибудь. Но и тут было пустынно.