первым делом хочется вцепиться в парашютные стропы.
На городском пляже под набережной, несмотря на то, что по меркам французского юга в Канне стоял уже холод собачий – двадцать два в тени, вода двадцать, – было не протолкнуться. По тому, как купальщики неистово мазались кремами и маслами – от загара, для загара, вместо загара, – можно было узнать русских. Раскинувшись на лежаке, но не снимая ни шортов, ни майки, наш герой лениво наблюдал за парой босс – секретарша, которая усердно, с серьезностью выполнения экзаменационного задания, втирала в себя какое-то эвкалиптовое средство. Быть может, то была попытка забыться. Потом они обнаружили другую страсть, присущую всем уставшим от жизни, от самих себя и от необходимости недешевого тяжелого отдыха путешественников мира – маниакальную тягу к самозапечатлению.
Русские и здесь давали фору даже японцам: в ресторане они снимали каждую перемену блюд, смуглых нагловатых официантов в белых перчатках, самих себя на фоне каких-нибудь спагетти, передавая камеру из рук в руки. Какова цель этих утомительных стараний, думал наш герой, но отгадать было невозможно: в конце концов родные и близкие посмотрят все это один раз и зевнут. Ошибочно в этом видеть и проявление нарциссизма, думал он, попытку создать фотомузей своего имени для потомков. Скорее отученные телевизором живо воспринимать окружающее, утеряв, так сказать, технику непосредственного впечатления, бедняги пытались компенсировать отсутствие глаза и памяти с помощью технических средств. Босс снял секретаршу, она запечатлела его. Парная съемка, по-видимому, не входила в их программу.
Мучаясь жаждой, герой побрел обратно в отель. Наверное, здесь должен был начаться какой-нибудь престижный международный конгресс, и в холле стояли разноплеменные группы участников – все, разумеется, в костюмах и галстуках, с кейсами, в которых, должно быть, были тексты докладов и слайды. Наш герой, лавируя, добрался до лифтов, и тут из кабинки вышла грация, обернутая на банный манер в большое махровое полотенце так, что оставалось лишь гадать – есть ли под полотенцем бикини? Под изумленными взглядами даже невозмутимых японцев она прошествовала куда-то в глубь холла, быть может, к бассейну, – и герой узнал переводчицу Олю-Алену. Она, казалось, его не заметила, но он быстрым наметанным глазом отметил, что ее ступни, на которых были резиновые шлепанцы, полноваты, будто опухли, а на ногтях не было лака. Быть может, она не знала, что в бассейн следует выходить, пользуясь внутренними лифтами. К тому же, близилось время обеда, уж не забыла ли она посмотреть на часы, вдруг заволновался наш герой.
Впрочем, что ему до этого, одернул он себя, не желая признаваться, что Оля-Алена в банном наряде показалась ему аппетитна…
Кормили их только в самых отменных местах. В Монте-Карло это была открытая веранда кафе Hotel de Paris, где однажды они вкушали ланч в одно время с принцем Альбертом и принцессой Стефанией, которая даже одарила нашего героя длинным и бесцеремонным взглядом – совсем как простая смертная немка, ищущая курортных развлечений… Все бывало шикарно настолько, что у героя стало плохо с аппетитом, поэтому перед каждой трапезой он отъединялся от других, чтобы перехватить в качестве аперитива пару порций кальвадоса в уличном кафе. Мало ела
Оля-Алена – делала она это как-то задумчиво. Молодожены наворачивали за четверых, но будто таясь. Однако больше всех ела и пила сопровождающая французская пара: русские далеко от них отставали.
Очень даже понятно отчего – за все платила их фирма, и грех было не попользоваться.
Здесь, в Канне, их пригласили в ресторан seafood, подавали какой-то морской коктейль, уху не уху, в огромных огненных котелках; внутри плавали лангусты, таращились каракатицы, топорщились гребешки, перекатывались на дне устрицы, ныряли какие-то игривые рыбки.
Принимающий француз все порывался говорить тосты, сам смеялся своим шуткам, но никто его не понимал. Его легконогая жена с каре умяла весь котелок под бутылочку прованского розового в один присест, пока русские только приглядывались с опаской к морским гадам. Когда она промокнула губы салфеткой, наш герой не без подковыки спросил ее с деланной галантностью: как при этом ей удается сохранять такую стройную фигуру? Кажется, она поняла и его английский, и сомнительность комплимента, потому что ответила кратко: habit! И достала пудреницу.
За обедом разыгралась еще одна милая сценка. Дело в том, что многие русские заграницей страдают двумя болезнями: крайней застенчивостью и неуместной отчаянностью. Эти состояния могут чередоваться с высокой частотой и являются на самом деле двумя сторонами одной медали – русского заграничного невроза. Начинает казаться, что тебя надули, – ведь от поездки так многого ждалось. Накатывает ностальгия. Охватывает острое чувство неудовлетворенности: вот это пыльное поселение и есть та самая хваленая Ницца? Иностранцы раздражают тем, что говорят непонятно. Их жаждется растерзать, когда они улыбаются, коли ты путаешь в разговоре bonjour и au revoir.
Часты расстройства сна. Солнце светит не так и не оттуда. Не получаются романы с лифтом и телевизором, а кондиционеры доводят наших дам до истерики. Ближайшую пальму-уродку хочется задушить собственными руками… Это состояние изживается разными способами; так, в нашей компании малышка-лесбиянка, по-видимому, глубже других страдала этим недомоганием, но у нее оно превратилось в болезненную требовательность и разборчивость, подогреваемую тем, что старшая подруга всячески потакала ее капризам… В одном из отелей душ был зафиксирован, невозможно было взять его в руку и помахать над головой, и малышка устроила сопровождавшим французам настоящую истерику; на пляже в Жуан Ле Пене, лучшем местечке в Антибе, на дне моря росли водоросли, и это пугало ее до икоты, как ребенка; в
Negresku – самом знаменитом отеле Ниццы – она была просто удручена плачевным состоянием тамошней мебели, даже комод был весь рассохшийся, и, заплакав, принялась утверждать, что здесь над русскими издеваются; оказалось, к лесбиянкам хотели подластиться и поместили в номер, обставленный под старину, с мебелью, на которую были нанесены передающие дух времени кракелюры.
За обедом в Канне малышка для начала, с загодя уже будто заплаканными глазами, меланхолично, но решительно забраковала розовое вино и потребовала белого, но не смогла объяснить – какого; ей принесли легкое мюскаде, и она обиделась на то, видно, что оно оказалось в наличии, и демонстративно отодвинула бокал. Реванш пришелся на десерт: она потребовала не суще-ствующего в меню ромашкового чая, оскорбляясь, что ее не понимают; тут Ольга-Алена с мокрыми после бассейна слипшимися волосами – в д?ше, очевидно, она не была – перевела что-то официанту, и наш герой в первый и последний раз услышал ее французский: она говорила горлом, но сипловато и мило спотыкаясь, получалось вполне сексуально. Принесли чай; капризница отхлебнула и разразилась слезами – чай оказался с мятой. Кажется, она была безутешна, и старшей пришлось увести ее наверх, на набережную; напоследок обе окинули взглядом спутников – старшая негодующим, младшая полным смиренного страдания Пьеро, которого только что отлупили на глазах у публики… Впрочем, сопровождающие сделали вид, что ничего не заметили. Подали сыр, потом груши и кофе, по гомеопатической дозе какого-то диковинного коньяка в огромных глубоких рюмках. И новобрачная, уже красная и потная от обильной жратвы, совсем попунцовев и конфузясь, спросила себе пирожное…
Оставался лишь день пути и последний привал в отеле Апельсин, стоявшем на холме над Сен-Тропе. День был посвящен экскурсии по трем средневековым кварталам старого города, то есть того, что остался от крепости, некогда построенной здесь генуэзцами из соображений следования знамениям – типа чудесной самодоставки по воде мумии некоего рыцаря, ну и так далее. Здесь было прозрачно, стены домиков на горе – разноцветны, море лазурно, вино розовопенно, как в
“Одиссее”, и было вполне понятно, отчего именно здесь Ж. Сёра изобрел пуантилизм. Впрочем, как перевела новобрачная своему суженому – шепотом, но достаточно громко – из объяснений гида: художники всегда любили это место, потому что здесь хорошая жизнь.
Гид сказал beautiful light, но этот мотив выбора места постояльства был неясен жительнице Иванова, и ей перевелось так, как желалось…
Ночью в его дверь постучали. Дверь была не заперта, открылась сама, он едва успел включить ночник, разглядел фигуру Оли-Алены. Она была в своем обычном черном платьице без рукавов. Простите, у вас не будет маникюрных ножниц, я сломала ноготь. Он посмотрел на часы: было начало второго. Может быть, она пьяна, подумал наш герой, поскольку только что им всем был задан прощальный ужин. Она говорила гортанно, с южным волнующим прононсом. Ножниц у него не оказалось.
А аспирин у вас есть? Аспирин был; не вставая с постели, он извлек из тумбочки зеленую пластмассовую трубочку Упса. Она подошла совсем близко к его кровати, строгая и не такая юная в ночном полусвете – зрелая, сильная женщина. Наверное, у нее есть ребенок, отчего-то подумал он. Она принялась откупоривать пробку лекарства,
не надо, возьмите, вернете завтра… Она извинилась, пожелала спокойной ночи и невозмутимо удалилась. Он вышел на балкон. На темные холмы Прованса светила луна. Там, за ближним лысым гребнем, жила в своей вилле Брижит Бардо с дюжиной домашних животных, включая козу, – так сказал сегодняшний гид… Вернулся в номер, достал бутылочку джина из мини-бара, чувствуя себя одиноким. Но заснул быстро, сквозь дрему размышляя о том, что, наверное, Бардо живет без мужика, потому что уже стара, стара…
В аэропорту Ниццы было еще одно, последнее приключение: Оля-Алена что-то сказала провожавшим их французам, роясь в кармашке маленькой дорожной сумки на одной бретельке. Она оставалась невозмутима, тогда как легкомысленный француз мсье Марэ буквально побелел. Оказалось,
Оля-Алена забыла свой паспорт в отеле, что было катастрофично: обратно в Сен-Тропе до отлета было никак не успеть. Выручила жена француза: она бесцеремонно выхватила из рук девицы сумку, вывалила содержимое на пол и, беззвучно ругаясь, выудила багряный паспорт из мокрого комка, составленного купальными трусами, грязным махровым полотенцем, позаимствованным в одном из отелей, и – тут наш герой пригляделся – пачкой презервативов, на которой отчетливо значилось