Соня подергала Кошкину за рукав и, когда та повернула к ней лицо, произнесла шелестящим шепотом:
– Чайка.
– Чайка. Ну и что? – прозвучало возле самого уха.
Слишком неожиданно, да еще и в такой момент. И сейчас Соня действительно вздрогнула. Наверное, именно поэтому у нее и вырвалось независимо от воли:
– В дневнике тоже написано про чайку. Что она висела на дереве. Мертвая.
Кошкина предупреждающе ткнула ее в спину, но поздно. Во всех отношениях поздно. Соня уже сама поняла, что сболтнула лишнее, и слова уже вылетели, не вернешь, и все их прекрасно услышали.
– Вот зачем мы сюда поперлись? Вот зачем? – еще сильнее завелась Силантьева. – Лучше бы на месте остались, как я говорила. А здесь действительно дичь какая-то. Там все правильно написано. Дичь полная!
Настя опять подскочила к ней, опять ухватила за плечи.
– Валя. – Тряхнула легонько, повторила громче: – Валя! А ну успокойся. Что еще за истерика?
Силантьева вскинулась, сузив глаза, с неприязнью воззрилась на инструкторшу и, будто только что поняв и осознав, выкрикнула ей прямо в лицо:
– Это вы! Вы нас сюда завели. Специально. – Она резко передернула плечами, избавляясь от державших ее рук, отшатнулась от Насти. – Только вы сюда хотели, а больше никто не хотел. Зачем? Вот зачем? – Валя опять чуть присела, с досадой и злостью ударила себя кулаками по ногам. – Долбаный поход. Лучше бы я дома сидела.
Кошкина, не выдержав, подступила к ней.
– Валь, ну хватит. Это всего лишь…
Но Силантьева и ее оттолкнула, выкрикнула, перебив:
– Ты! Ты тоже. Отвали от меня. Вечно тебя куда-то несет. А я думала, мы подруги.
– Это-то тут при чем?
– Ну всё, всё! – неожиданно встрял Дмитрий Артемович, подошел, сочувственно изогнув брови, миролюбиво и благостно завел, как только он умел: – Ну что ты, правда. Ничего ведь особенного не случилось. – Положил ладонь Вале на плечо, наклонившись, заглянул в лицо. – Всякое же бывает. Ничего страшного.
И, как ни странно, на него орать Силантьева не стала и отскакивать не стала. Может, потому что он единственный из всех казался по-настоящему убедительным и надежным и на самом деле умел уговаривать.
Отведя руку за спину, Дмитрий Артемович замахал ей, давая остальным понять, чтобы расходились и не мешали. Настя гордо вскинула подбородок, поджала губы и первой двинулась прочь. Ребята тоже отошли.
– Макс, это опять ваши шуточки? – Кошкина грозно глянула на Рыжего.
– Какие шуточки? – озадачился тот, на всякий случай отступил опасливо.
– Пока мы в корпусе были, дохлую птицу нам в окно швырнуть.
Соня тоже вспомнила, что, когда они сидели в комнате и рассматривали дневник, что-то с силой ударило в стекло, прежде чем Рыжий завопил «Идите сюда!».
– Почему сразу я-то? – возмутился он.
– А сам не догадываешься? – въедливо заметила Соня.
– Это не мы, – вступился Киселев. – Да и где бы мы эту чайку взяли?
– Да кто вас знает, – прищурилась Кошкина. – Вечно где-то шаритесь.
– А сами-то, – с вызовом напомнил Рыжий. – Что у вас там за дневник?
– Не твое дело, – отрезала Соня, но Яна почему-то ее не поддержала.
– Дневник как дневник, – она вытащила тетрадь из-под майки. – В комнате нашли, в тайнике за плинтусом. Похоже, он там давно лежал. Еще с тех времен, как лагерь работал.
И опять все собрались тесным кружком, придвинулись поближе, обступили Кошкину, даже Соня втиснулась между Славиком и Мишей, хотя все уже видела и знала. Хотела рядом с Демидом, но в последний момент испугалась и застеснялась.
– А чего это там Силантьева несла про какую-то дичь? – поинтересовался тот.
Яна открыла тетрадь, отыскала нужную страницу.
– Вот.
Надпись по-прежнему притягивала взгляд, пусть Соня и видела ее не в первый раз. С одной стороны, она уже не удивляла и не пугала, с другой – наполнялась смыслом, но спокойней от этого не становилось, а, кажется, наоборот. И остальные тоже не отрываясь смотрели на нее, пытаясь разгадать: кто задумчиво, кто недоуменно, кто с недоверием, кто с напряжением и тревогой.
– Про чайку здесь тоже есть, – Кошкина отлистала несколько страниц. – Что все утром встали, а она на дереве висит.
– Так наша ж не висела, – заметил Рыжий.
– Ну а как повесить-то? – воскликнула Соня. – Если мы в любой момент заметить могли. – Предположила: – Вот кто-то и швырнул в окно и сразу убежал.
– Или подбросил, – подхватила Яна, опять недобро глянула на Рыжего. – Пока мы твой труп искали. Или обедали.
– Кто? – тихонько спросил Славик.
– Я-то откуда знаю, – досадливо выдала Кошкина.
– Так когда вы из корпуса выскочили… – начал Рыжий, потом потупился, уточнил гораздо тише: – Труп искать… – и опять повысил громкость, посмотрел сначала на Кошкину, затем на Соню, – она была или нет?
– А будто мы заметили, – возмутилась та. – Не до этого было. Ты ж орал как больной.
– А по-моему, она сама в стекло врезалась, – предположил Киселев, добавил поучительно: – Так часто с птицами случается. Просто очень сильно. Поэтому насмерть.
– Да вполне, – согласилась Кошкина. – Но почему именно чайка?
Странное, конечно, совпадение, но ведь и правда, скорее всего, просто совпало. Тут же не город и даже не деревня, людей давно нет. Значит, привычным галкам, воронам и голубям тоже тут делать нечего. Они же обычно по помойкам побираются. А тут река близко.
И все равно как-то неуютно. Словно им прислали знак из прошлого, но не самый приятный.
Рыжий кивнул на дневник.
– А там написано, что та птица значила и откуда появилась?
Кошкина пробежала взглядом нужную страницу и следующую.
– Не-а, – сообщила разочарованно. – Только предположения. Что это могло быть предупреждение. Только совсем непонятно, о чем тут предупреждать.
– А про что там еще? – поинтересовался Рыжий с нескрываемым любопытством, а Киселев попросил:
– Ян, почитай.
Глава 9
«11 июля
Здесь однозначно творится что-то не то. Еще одно утро тоже началось странно. Кусты возле линейки были опутаны какими-то простынями и верёвками. Со стороны походило на паутину и огромные коконы, и сначала даже подумалось, что внутри них кто-то есть. Ну, как в кино, в ужастиках. Раздвинешь ткань, а там мертвый человек или вообще какое-то непонятное существо. Реально жутко. Тем более день выдался такой хмурый. Давно рассвело, но темно, словно еще вечер. И ветер. И эти коконы колыхались, будто и правда живые.
Клуша опять подумала на Денисова, прибежала в отряд и начала при всех орать, что яблоко от яблони недалеко падает, что сыночек пошел весь в мамашу с папашей, которых не просто так лишили родительских прав, и что, если другого способа справиться с ним нет, она заставит вожатых привязывать его ночью к кровати. Как в психушке.
Никто, конечно, в ее угрозы не поверил, и Ксюша с Лилей ни за что не стали бы так делать. Но даже не в этом дело. Я бы на месте Алика сквозь землю провалилась. Или набросилась на Клушу. Плевать. Он бы, наверное, тоже набросился, но его с одной стороны Шептунов держал, а с другой Никита и что-то постоянно говорил на ухо. Потом уже и Ксюша вступилась. Сказала, что Денисов ни при чем, что в отряде все простыни на месте, а веревки вообще никогда не хранились. Клуша пообещала ей, что еще обсудит это на вечерней планерке и ушла.
А ночью… Ну я не знаю, что это было. Может, мне и правда всего лишь приснилось? Но я не верю. Особенно после чайки и этих тряпичных коконов на деревьях.
Сначала я точно заснула. Ну как заснула, погрузилась в какое-то подобие сна, когда вроде и снится что-то, и слышишь всё, что вокруг происходит. Вот я и услышала. Скрежет гравия под окнами, отчетливые такие шаги. Но не уверенные, а будто крадется кто-то. Я глаза открыла, прислушалась.
У нас корпуса невысокие. Стоя под окном, можно запросто в комнату заглянуть. А занавески совсем тоненькие, только для вида. Их и не задергивает никто. Смысл? От света они все равно не защищают. Ну я и посмотрела на окно. А там – человек. Ну, наверное. На голове капюшон, лицо в тени, ничего не рассмотреть. Только глаза поблескивали.
Нет, я точно это видела наяву. Что я, совсем ку-ку, сон с реальностью перепутать?
А потом он еще руки вскинул, сложив пальцы лодочкой, прижал ребром ладони к стеклу, козырьком ко лбу, уставился прицельно. На меня. Губы, похожие на темную черточку, шевельнулись, и я…
Я, скорее всего, завизжала. Или закричала. Я не знаю. Лицо исчезло, а девчонки в кроватях зашевелились, некоторые засопели недовольно. Алла вообще приподнялась. У нас с ней кровати рядом. Спросила:
– Василевская, чего орешь? Кошмар приснился? Или приколоться решила?
Я ей сказала, что там кто-то в окне был, и она опять спросила:
– Кто?
Я ответила, что не знаю.
Алла же любит строить из себя самую крутую и взрослую. Вот и тут усмехнулась, предположила, что это наши пацаны дурака валяют, потом добавила:
– Завтра скажу Никите, чтобы разобрался кто и по шее навалял. Спи давай. Не обращай на идиотов внимания. И другим не мешай.
Зевнула, опять плюхнулась на подушку и вроде бы заснула сразу. А у меня не получалось. Все время представлялось, что, как только я глаза закрою или засну, в окно опять заглянут. И смотреть в него было страшно, и все равно прям тянуло. И совсем непонятно, что мне больше хотелось увидеть: опять кого-то или пустоту? Я даже замерзла немного, внутри зябко подрагивало, и ноги почти закоченели. Пришлось надевать носки. И рубашку тоже. Иначе я бы так и не согрелась. Наверное, я бы и свитер надела, если бы висел на кровати. Хотя и понимала, что это не от холода, а от волнения. Или страха.
Меня даже сейчас передергивает, когда вспоминаю. Сижу в беседке, пишу, а сама без конца прислушиваюсь. Но единственное, что слышно, – как вопит малышня из пятого отряда на игровой площадке. И все равно кажется, будто кто-то бродит рядом. То есть не совсем рядом и не совсем бродит. А что он все-таки есть. И что он посторонний, не лагерный.