т. Просто потребовалось столько времени…
От наплыва эмоций кружится голова. Вэл осматривается по сторонам, жалея, что некуда сесть, и даже размышляет, не устроиться ли прямо на земле, в пыли, прибегнув к помощи гравитации, чтобы обрести равновесие. Потом вместо этого берет Айзека за руку, вероятно, слишком крепко сжимая его ладонь, но не в состоянии сопротивляться порыву.
– Погоди, ты хочешь сказать, что мой папа меня похитил?
Следовало раньше сложить вместе два и два, когда выяснилось, что мать жива. Но Вэл не способна представить отца злодеем. Он едва мог на нее смотреть: вряд ли подобное отношение свойственно родителю, настолько отчаянно желавшему сохранить при себе ребенка, что решился даже на похищение? Может, он сделал это в качестве возмездия, чтобы свести счеты с женой? Хотя никогда не проявлял склонности к жестокости. Ничего не сходилось.
Айзек выглядит удивленным. Он подыскивает слова, явно расстроенный и встревоженный.
– О, Вэл, извини, пожалуйста. Я предполагал, что ты уже знала, но осталась с отцом из чувства долга. Или с самого начала согласилась сбежать по собственной воле.
«Прекрати позорить меня, Валентина», – вспоминаются слова, заставившие ее содрогнуться.
– А мама меня искала? – Ей ли принадлежал голос, произнесший ту резкую фразу? – И обрадуется ли мне?
Эти вопросы причиняют боль, несут в себе страх – но также и надежду. Надежда опаснее, потому что способна разорвать изнутри даже легче страха.
– Твоя мать пережила тяжелые времена с момента всего случившегося. – Когда Айзек, наконец, отвечает, то очень осторожно подбирает слова. – Я давно ее не видел.
Вэл кивает. Конечно же, ее матери пришлось нелегко.
– Ужасно, что я всё забыла, но так отчасти и безопаснее, как ни странно. Иначе могло появиться множество фобий. Внутри меня таится страх вроде того, когда ходишь по самому краю пропасти и боишься упасть, а потом никогда больше не выбраться. Или еще хуже – что появившееся оттуда существо уже не будет мной.
Айзек снова отгибает угол одеяла, и на этот раз Вэл принимает приглашение и позволяет себе скользнуть внутрь уютного теплого кокона. Ощущение настолько знакомо, что она начинает гадать, как могла жить все минувшие годы без него. И без вызвавшего его мужчины.
Чтобы не расплакаться, ей приходится рассмеяться.
– Полное безумие, но ты мне кажешься ближе и роднее всех на свете. Безумие же?
– Мы были неразлучны. И в глубине души ты это до сих пор чувствуешь, – он констатирует это как непреложный факт. Сразу становится легче. Какое-то время они молчат. Айзек вскидывает голову, легчайшим прикосновением обхватывает Вэл за плечи. Не столько обнимая, сколько предлагая поддержку, в которой та отчаянно нуждается. Затем снова заговаривает мечтательным тоном: – Может, тебе действительно повезло. То время, когда мы детьми играли все вместе, было самым счастливым в нашей жизни. Я вижу похожую тоску по прошлому и в остальных. Безвозвратно утраченное, оно преследует нас. Потеряв тебя и почти сразу потеряв возможность участвовать в передаче, я окончательно потерял и смысл дальнейшего существования. Не исключено, что, забыв обо всём, ты позволила себе тем самым двигаться вперед.
– Двигаться вперед в сторону чего? – Горло перехватывает, и голос звучит хрипло, напряженно. – Я никуда не продвинулась с тех пор. Стояла на месте.
Несмотря ни на что, Вэл любила отца. И даже временами любила ферму: неожиданные капризы весны, горячее и липкое дыхание лета, умиротворенный покой зимы. А еще любила Глорию и детей из лагеря. Жизнь там казалась приятной, если не особо задумываться. Но эта жизнь была чужой. Ее выбирала не Вэл.
Она смотрит на звезды, желая очутиться в любом другом месте. Но только вдвоем с Айзеком. Его компания – единственное, что не хотелось бы изменить.
– Я никогда даже не подозревала, что папа меня похитил, так как считала виноватой себя в необходимости скрываться. Думала… Думала, что сделала нечто непростительное, и потому принимала как должное всё это.
Голос Айзека кажется легче сияния звезд над головой, но его объятие, ставшее крепче, противоречит словам.
– Вероятно, тебе не следовало приезжать сюда. Напиши лучше матери письмо или отправь сообщение. Возвращай себе жизнь постепенно, на своих условиях, а прошлое похорони. Мы же – те, кто помнит… неполноценны. Не знаю, как объяснить понятнее. Ты же можешь и дальше держать его в темноте, где и оставила.
– Кого «его»?
– Детство, – пожимает плечами Айзек. – Волшебство. Окончание всего.
Вэл ненавидит этот дом, это место, однако жаждет узнать, что именно утратила. И что сделала такого непростительного – если вообще хоть что-то сделала. Потому что продолжает жить с чувством вины, спрятанной в потаенных глубинах души. Не мог же стыд появиться исключительно из-за намеков отца, что-то же должно было произойти на самом деле? Вдруг, если всё вспомнить, получится освободиться от этого ощущения?
– Я хочу остаться. Да и потом, уже слишком поздно уезжать. И было слишком поздно с той секунды, как я увидела тебя. Что-то вырвалось наружу, и мне уже не под силу его похоронить.
– Так ты меня узнала? – с грустью спрашивает Айзек.
– В каком-то смысле да. Как и ты меня.
– Я бы узнал тебя везде. И в любом случае тебя нашел бы. К добру или к худу.
Его вздох придвигает их ближе друг к другу, и вместе они могут противостоять тьме и холоду.
«Всё предопределено», – думает Вэл. Слова выдергивают ее из ощущения безопасности и возвращают к ступеням и к подвалу, ждущему внизу. «Всё предопределено», – снова всплывает в сознании мысль. Вот только ее произносит чей-то чужой голос.
Последний круг, автор Забытая во тьме
Господин Волшебник
Господин Волшебник: Детская телепередача, Господин Волшебник, Хаос, Кошмар, Насилие над детьми, Смерть ребенка
Комментарий автора: Я видела последнюю серию передачи. Тогда мне было всего шесть лет, но до сих пор меня преследуют кошмары. И не надо говорить, что программу транслировали не в прямом эфире, – я и сама знаю. И то, что ее всё же выпустили, ужасает еще сильнее. Мы обсуждали это с психотерапевтом так много раз, что она пришла к выводу: я создала ложное воспоминание в качестве копинг-механизма[3] для проработки горя. Но мне кажется, она не права. Честное слово. Потому что слишком уж яркие образы у меня остались в сознании. Отчетливо помню, как сидела на потертом коричневом ковре перед телевизором: так близко, что ощущала исходивший от него гул помех, слышала гудение электричества. Иногда я клала ладонь на экран, когда друзья формировали круг, чтобы вообразить себя его частью. И поняла, что творится нечто неладное, сразу, как только началась серия, потому что дети стояли неправильно. Тошнота поднималась от одного взгляда на них, как всегда от сильного испуга. С какой стати мне придумывать такое? И зачем создавать воспоминание о том, что случилось дальше? В общем, именно поэтому я выложила этот пост, пытаясь описать увиденное в формате истории. В передаче даже песенка была в тему: «Расскажи ты сказку, Совсем как у меня, И живи внутри нее, Волшебство творя».
Но в последней серии волшебство вовсе не творилось, а творился кошмар. Кошмар, в котором мне пришлось жить все эти годы. Как и вам.
Язык: русский Слов: 222 Комментариев: 6 Репост: 0 Нравится: 298
Мусор собирай
Они стоят там, пока рассвет не изгоняет ночь из пустыни. Вэл не хочет возвращаться, да и Айзек тоже не слишком этого жаждет, судя по его медленным шагам.
Она не может сказать наверняка, пугает ли дом больше или меньше при утреннем свете. Здание определенно выглядит куда абсурднее, возвышаясь в гордом одиночестве. За бесконечным гудением не слышно ни звука. Может, гул издают какие-то насекомые вроде цикад. Они слишком маленькие, чтобы их увидеть, но слишком шумные, чтобы их игнорировать.
Интересно, далеко ли отсюда шоссе? Хотя воздух начинает прогреваться, Вэл всё равно поражена, что такой холод возможен летом. Здесь почти нет живых существ. Земля промерзла, нет никакой надежды на перемены. Грязь и камни вокруг имеют буроватый оттенок, внося минимальную лепту, чтобы скрасить унылый пейзаж. И дом высится над ним, наблюдая. Выжидая.
«Выжидая – чего?» – гадает Вэл.
Они с Айзеком идут плечо к плечу, всё замедляя и замедляя шаг по мере приближения к зданию.
– Я приму душ и поедем? – она ощущает лишь ужас, а вовсе не предвкушение от перспективы встречи с матерью.
Но, пожалуй, именно поэтому торопится побыстрее разрешить вопрос, пока не передумала. Вэл отлично известно, как хорошо ей удается переубедить себя и затем придерживаться сделанного выбора до самого конца.
Айзек кивает. Мягкие рассветные лучи красят его в оттенки синего, придавая слегка призрачный вид. Вэл жалеет, что не умеет рисовать. Лицо спутника можно было бы запечатлеть только акварелью.
– Я уточню у Дженни, – говорит он, – но уверен, что не обязательно строго придерживаться графика.
Вэл, наоборот, убеждена, что у бывшей подруги всё расписано по секундам, но не хочет придираться к той, с кем только недавно встретилась.
Они оба застывают в нерешительности на последней ступеньке крыльца. Дверь распахивается.
– Типичное поведение, – комментирует Дженни, закатывая глаза. В одной руке она сжимает миску, а другой энергично помешивает содержимое. – Ну, заходите же. Вы же не хотите напустить мух?
Мух поблизости нет. Как и вообще каких-либо животных. Вэл следует за Айзеком внутрь и опирается на стойку рядом с Дженни, оттягивая момент, когда снова придется оказаться на лестнице.
– Ты постоянно повторяешь про типичное поведение. К чему эти слова относились сейчас?
Собеседница прекращает помешивать содержимое миски.
– Вы двое вечно так делали. Ты исчезала, а Айзек отправлялся за тобой. И спустя очень-очень долгое время приводил обратно. Мы никак не могли понять, куда ты убегаешь. Только он умел отыскать тебя.