– Я точно не знаю, – беспомощно пожимает плечами Айзек.
– Тебя разве не было рядом, когда это случилось?
– Всё… очень запутано. Воспоминания размыты. Мне уже не удается определить, какие из них реальны, а какие появились из кошмаров.
Он явно сожалеет, что не сумел ответить подробнее. Но разве Вэл имеет право обижаться на него за отсутствие четких воспоминаний?
– Несчастный случай, – мрачно цитирует она статью из Википедии.
– Да, – соглашается Айзек.
– И я тоже там была? – Горло Вэл перехватывает либо от желания закричать, либо от желания расплакаться, неясно.
– Нет.
– Что? – она хмурится, испытывая сомнение и замешательство. – Ты уверен?
– Это единственное, в чем я уверен. Всё произошло уже после того, как твой отец увез тебя.
Вэл хотелось бы, чтобы услышанное развеяло опасения, вот только не обязательно находиться внутри, чтобы поджечь здание. Она могла сделать это снаружи. Не исключено, что отец застал ее на месте преступления и именно поэтому увез и спрятал на ферме.
Картина вполне отчетливо вырисовывается в голове: юная версия Вэл, чиркающая спичкой, нагибается над растопкой. Но образ лишен красок, не содержит эмоций или ощущений, будто в выдуманной сказке.
Айзек ковыряет носком ботинка ссохшуюся землю.
– Итак, что будем делать дальше?
Вэл ощущает прилив благодарности, что собеседник по-прежнему включает себя в ее планы. Находиться рядом с ним гораздо легче, чем быть одной. Никогда и никто не вызывал подобных эмоций раньше.
– Давай поедем к моей матери и будем надеяться, что она знает больше нашего.
– Ладно, – длинно выдыхает Айзек. – Но мне кажется, я плохо подготовил тебя к встрече с ней. Особенно учитывая отсутствие у тебя воспоминаний о… многом. – Он снимает очки и протирает стекла о рубашку. Без них его лицо выглядит до странности незавершенным, будто слегка размытым. – У нее выдалась тяжелая жизнь.
– Ага, кто бы сомневался. Одна из дочерей погибла, а другая…
Вэл обнимает себя, жалея, что не может обнять Айзека, не создав тем самым неловкости. Ладонь всё так же чешется. В голову приходит мысль: интересно, а если взять его за руку, то зуд тоже было бы легче терпеть?
Айзек надевает очки, и его лицо снова становится прежним. После чего тем странным резким движением поворачивает голову и сосредоточивает взгляд на доме.
О чем хотел поговорить Хави? Вероятно, о Китти. Возможно, ему известно, что тогда случилось. Нужно пойти внутрь и спросить его. Либо Вэл просто пытается отложить неизбежное. Обсуждение прошлого с бывшим другом кажется более простой задачей, однако встреча с матерью должна быть приоритетом. Так правильно. Бедная женщина.
– Тогда пора выдвигаться.
Айзек отводит глаза от здания и резко вздрагивает, почти дергается. Его беспокойство, вызванное этим местом, позволяет Вэл почувствовать обоснованность и собственного неприятия. Они подходят к машине, и он открывает пассажирскую дверцу для спутницы.
– Постойте! – окликает Дженни с порога дома. – Куда это вы собрались? – и она бежит к ним, явно паникуя.
– Едем поговорить с моей матерью, – отвечает Вэл со своего сиденья.
– Думаешь, это хорошая идея? – Дженни смотрит на Айзека, задавая вопрос. – Если она опять сбежит… – Она начинает заламывать руки. – Наших усилий будет недостаточно.
– Для интервью от меня всё равно пользы нет, – снова объясняет Вэл. Она не желает обсуждать прошлое с какой-то посторонней под запись. По крайней мере, до тех пор, пока не узнает больше о том, что на самом деле произошло. А может, даже и потом. Вероятно, именно об этом и пытался предупредить Хави. Да и, в любом случае, особенно сказать и нечего. – В подкасте я не нужна.
– Ты была нужна мне тридцать лет назад, но бросила нас, – Дженни буравит собеседницу злым взглядом. – Бросила своих друзей и исчезла, и мы все поплатились за это.
Вэл с удивлением замечает слезы в ее глазах. Возможно, ее гнев и неприязнь происходили от обиды. Но прежде, чем успевает отреагировать, Айзек кладет ладонь на плечо Дженни, разворачивая ее обратно к дому, и что-то тихо произносит. Не слышно, что именно, но она немного расслабляется и коротко кивает, а когда водитель занимает место за рулем, кричит ему вслед:
– Не опаздывай на торжество!
Отгороженная от вездесущего гудения в машине, Вэл ждет, что оно уменьшится, и включает радио, желая окончательно заглушить его, но сигнал отсутствует, а помехи, кажется, только усиливают раздражающий гул.
Проходит почти час к тому моменту, как они возвращаются на асфальтированную дорогу и прибавляют скорость. А добираются до магистрали уже практически к полудню. По крайней мере, наступает блаженная тишина, которую Айзек не пытается заполнить разговорами. Кажется, он доволен и просто компанией Вэл, не настаивая на большем. Но ей как раз совершенно не хочется молчать. Она отчаянно желает отвлечься от навязчивых размышлений о том, чего не знает о прошлом, поэтому спрашивает, когда машина обгоняет одинокую фуру:
– Сколько лет твоей дочери?
– Шесть, – отвечает Айзек, не отрывая глаза от дороги.
– Какая она?
– Мы не виделись уже год, – вздыхает он даже слегка иронично. – Я не могу найти способ встретиться с собственной дочкой, учитывая свою работу частным детективом.
Вэл невесело усмехается.
– На похоронах я думала, что вы с Хави – полицейские или сыщики, но ты не выглядел похожим на них.
– Из-за бурных рыданий? – уголок губ собеседника поднимается в полуулыбке.
– Отчасти, ага.
– Все прошедшие годы я представлял в точности, что скажу тебе, когда отыщу, а вместо этого уронил стакан и ударился в слезы, – он качает головой, но его полуулыбка превращается в искреннюю ухмылку. – Если честно, во мне никто не распознает частного детектива, что бывает иногда удобно. Я специализируюсь на похищениях детей родителями. – Не успевает Вэл спросить, не ее ли поиски положили начало карьере, как Айзек подтверждает это: – Да, ты стала первопричиной. Твое исчезновение оказало на меня сильнейшее воздействие. На всех нас, само собой. Как бы там ни было, мое единственное стереотипное качество детектива – алкоголизм. Пошел по стопам родителей. Мама сумела взять под контроль зависимость, когда мне исполнилось двадцать, но папа так и не смог. Кайли – моя бывшая – не имела ничего против меня пьяного, потому что тогда я не следил за ее собственным состоянием и не возражал насчет походов по клубам. А вот стоило мне завязать, как она решила со мной порвать. И поскольку мать выглядела более благонадежной по документам, ей отдали опеку над дочерью. Ради Шарлотты я бросил пить, но всё равно потерял ее. И с тех пор стараюсь вернуть.
– Сочувствую от всей души.
– Она заслуживает лучшего. Лучше, чем Кайли, и лучше, чем я. Заслуживает всего самого замечательного в мире. Мне просто… – костяшки на руках Айзека, сжимающего руль, белеют, на стиснутых челюстях проступают желваки. – Я стараюсь изо всех сил. И сейчас могу заключить сделку.
– Всё уладится, – Вэл кладет ладонь на предплечье спутника – напряженное, со сведенными мышцами. Но от этого прикосновения он расслабляется. – Я точно знаю. И если хоть чем-то могу помочь… – она замолкает, ругая себя за глупые слова: что она способна предложить?
Однако Айзек быстро кивает.
– Спасибо. Для меня это очень много значит.
Вэл не жалеет, что спросила его про дочь, хотя беседа получилась вовсе не такой легкой, как хотелось. Неудивительно, что прошлой ночью он отзывался о детстве как о лучшем времени в жизни. И эту часть жизни у него отняли. Сама же Вэл впустую потратила свои годы, скрываясь. Какой груз давит на Маркуса, Хави и Дженни?
Пейзаж за окном по-прежнему состоит из холмов и гор, рыжеватого оттенка камни почти не разбавляет зелень. И всё же здесь, на дороге, опасность чувствуется меньше, чем в уединенном здании посреди пустыни.
– Интересно, каков на вкус оранжевый цвет? – задумчиво произносит Вэл.
– Ты это помнишь?
– Что именно?
– Цветной дождь, – Айзек бросает на нее взгляд, из-за улыбки от уголков глаз разбегаются морщинки. Приятно это видеть. – На передаче мы называли разные оттенки, которые лились на нас – каждый со своим вкусом.
Вэл отрицательно качает головой, но на самом краю сознания действительно что-то всплывает. Намек на воспоминание на самом кончике языка.
– Это так странно. Я всегда смотрела на цвета и представляла себе их вкус. А однажды даже заявила детям Глории, что пробовала зеленый. Они дразнили меня целый год. Да и до сих пор иногда припоминают.
– Ты каждый раз выбирала этот цвет. – Морщинки от улыбки Айзека становятся еще заметнее. – Дженни обожала розовый. Маркус знал больше оттенков, чем любой из нас. Я и сейчас не в курсе названий некоторых из них. А Хави постоянно выкрикивал самые странные, какие мог придумать, пытаясь наткнуться на противный вкус и нас разыграть.
Вэл почти вспоминает. Ощущение похоже на сквозняк из-под двери, намекающий на то, что скрыто за ней. Но о Китти Айзек не сказал ни слова, и это тоже не ускользает от внимания. Какой бы цвет выбрала сестра?
– Блестящий, – шепчет Вэл, хотя это и не имеет смысла.
– Ага, блестящий, – улыбка собеседника угасает. – Но вообще-то Дженни бы разозлилась, если бы узнала, что мы обсуждаем передачу, хотя нужно сначала дождаться интервью.
– Вот только я не могу повлиять на твои воспоминания, не имея собственных. – Вэл отворачивается и смотрит в свое окно. – Интересно, как организаторы сотворили цветной дождь? Слишком дорогостоящий трюк для детского шоу.
Она очень хочет знать, как они это провернули, потому что теперь никак не может избавиться от вкуса зеленого цвета на языке. Причем ни капли не похожего на незрелое яблоко, мятный или лаймовый. Скорее уж на весну, торжество жизни, которое вырывается на свободу после зимы.
– Даже не представляю, – отвечает Айзек. – Я помню настоящий дождь. Мы притворялись так хорошо, что всё воспринимается реальным.