Слышится взрыв статических помех, фоновое гудение усиливается до оглушительного. Хави вздрагивает и закрывает уши руками, сразу выглядя младше. На его обычно уверенном лице отражается тень испуга.
– Мы пока не добрались до завершения передачи, – комментирует ведущая, продолжая как ни в чем не бывало. – Нужно еще обсудить середину. Вечную середину, без начала, которое никто не помнит, и без конца, который нескоро наступит. Разве она не казалась магической? А шестеро ребят – идеально подобранными, как для круга, для помощи Господину Волшебнику, так и друг для друга, для всех маленьких зрителей? Вы вместе учились, росли и усваивали уроки. Разве ты не желал бы того же для своих детей?
Поза Хави меняется, становясь защитной. Больше не притворяясь расслабленным и не стараясь играть на аудиторию, он судорожно осматривается по сторонам, явно ощущая себя загнанным в угол под наблюдением камеры.
– Я стараюсь быть хорошим отцом. Мои дети в порядке, мне кажется.
– Тебе кажется? Или ты надеешься? Или же просто не замечаешь, что это не так?
– Я…
– Люди считают жизнь детей простой и легкой, но всё ровно наоборот. Любое окружающее событие влияет на них, тогда как они не обладают властью повлиять на окружающие события в ответ. Но на передаче вы обладали властью и могли изменить – в буквальном смысле – что угодно силой своего воображения. Могли получить всё, что пожелаете. Нужно было всего лишь вызвать Господина Волшебника и следовать правилам.
Хави вздрагивает, услышав имя, и вновь становится собой. Он прищуривается и наклоняется вперед, понижая голос:
– Ты кажешься крайне заинтересованной в передаче, которая закончилась тридцать лет назад.
– А ты нет? Разве она не влияла на каждое твое решение, принятое после?
– Зачем ты на самом деле взялась за этот подкаст? – продолжает гнуть свое Хави, не отвечая.
– Мы записываем его, потому что круг распался, разрушив и волшебство. Разрушив ваше детство. Разрушив вас. Вы покинули программу слишком рано, и это было нечестно. По отношению ко всем. Мы потеряли зрителей, которым следовало смотреть передачу еще много лет, и потому хотим снова собрать друзей. Ради вас самих и ради всех остальных.
– Не притворяйся, что на съемках творилась одна только магия, – Хави кривит губы, словно попробовал что-то противное. – Иначе Китти не погибла бы. Ты раскопала что-нибудь насчет ее смерти на площадке? И если да, то должна сообщить мне, если надеешься стать следующим Ронаном Фэрроу[4].
– Я не знаю, кто это. Ты помнишь какие-либо формы насилия над вами во время передачи?
Хави стискивает челюсти. Разжимает. Снова стискивает. Затем опять вскидывает и намеренно опускает подбородок.
– Нет. Я помню, что попадал в неприятности, согласно своей роли. Но они никогда… точно не тогда. Тогда не было никакого насилия.
– «Тогда». Интересно, что ты употребил это слово. Значит, насилие случалось позднее?
– Ты спрашиваешь, могло ли известное, уважаемое и невероятно богатое семейство плохо обращаться с одним из своих членов? И показывали ли когда-нибудь ребенку с кожей на несколько оттенков темнее принятого, на что именно готовы пойти, чтобы сломать его и удержать от дальнейших поступков, способных бросить тень на репутацию всего клана? – улыбка Хави сверкает ослепительной безупречностью. – Только не так, чтобы остались хоть какие-то доказательства.
– Значит, на передаче… – ведущая мурлычет под нос несколько нот, поощряя собеседника ответить.
Он всматривается в фон за ней. Чернота, абсолютная пустота вокруг контуров фигуры интервьюера как-то странно отражается в глазах Хави, будто вытягивает что-то из него, и он ничего не может с собой поделать, желая заполнить голодную бездну.
– Он давал понять, чего ждет от нас, и мы следовали правилам. Даже я. Это было так просто. Может, если бы я задержался на съемках подольше, то усвоил бы урок достаточно хорошо, чтобы избежать того, что случилось позднее. – Его плечи опускаются. Он выглядит слишком уставшим, чтобы и дальше проявлять настороженность. Зрачки наконец расширяются, поглощая радужку. – Знаешь что? Ты права. Я действительно хочу, чтобы мои дети могли смотреть такую передачу. Смотреть или даже участвовать. Не представляю, каким образом избавить их от того, на что обрек, каким образом преподнести им уроки в более мягкой форме, которая не сломает и не внушит страх навечно. У меня, взрослого, моя семья до сих пор вызывает ужас. Такой, что мешает избавить собственных детей от ее влияния. Наверное, отец Вэл поступил правильно, когда забрал ребенка и сбежал, не оглядываясь.
– А она кажется тебе счастливой? – голос ведущей становится резче, ниже. – Ты считаешь, он спас ее от чего-то?
– Нет, – качает головой Хави. – Не спас. Вэл сама на себя не похожа. Не похожа на ту, кем была раньше. Прежде она никогда бы… Никогда бы не бросила нас, понимаешь? Никогда. А теперь она напоминает привидение. Исчезло всё, что делало ее особенной. А еще она… она даже забыла Китти. Можешь в это поверить?
Раздается новый всплеск статического шума, такого громкого, что Хави вскрикивает и зажимает уши руками.
– Можешь выключить? У меня такое ощущение, точно что-то ползает по моим мозгам.
– Всё имело смысл, когда ты стоял в круге, – звучит шелковистый, мелодичный голос. – В отличие от последовавших лет. Раньше ты чувствовал себя любимым и цельным. Чувствовал себя в безопасности.
– Да, – Хави осторожно опускает ладони, явно не вполне уверенный, что угроза для слуха миновала. – И самое гребано извращенское… Прости, знаю – следи за языком. «Следи за языком и не ругайся никогда, Так и только так будешь счастлив ты всегда». В общем, я хотел сказать: хуже всего то, что, даже зная о случившемся с Китти, мне всё равно иногда хотелось бы дальше участвовать в съемках. Хотелось бы вновь стать тем беззаботным хулиганом, разыгрывающим друзей и нарушающим правила, когда ставки невероятно низкие, а упреки очень мягкие. Когда меня поддерживали остальные. Поэтому идея взять своих детей и найти собственного Господина…
Хави резко замолкает и закрывает глаза ладонью, загораживаясь от темноты на стене. А когда опускает руку, то радужки снова появляются, а на лицо возвращается ослепительная профессиональная улыбка.
– И, пожалуй, найти собственное волшебство. То, которое обеспечит близнецам идеальное детство, позволит им вырасти и стать лучше, чем удалось их родителям. Найти собственную магию, которая исправит вред, причиненный влиянием семьи, и подарит счастье, безопасность и защиту навечно. Может, именно поэтому ты до сих пор одержима программой, а мы слетелись сюда, будто мотыльки на огонь.
– Ты скучаешь по волшебству.
– Оно принадлежит детству, – саркастично перебирает пальцами в воздухе Хави, но когда опускает руку, то на лице появляется тоскливое выражение. Он шепотом повторяет фразу, но уже с оттенком ностальгии: – Магия детства, – затем хмуро комментирует: – А ты хорошо справляешься со своей работой. Я не планировал обсуждать нечто настолько важное. Как тебе удалось то, что оказалось не под силу десяткам психотерапевтов?
– Именно так, как ты и упомянул. С помощью магии детства. Ты бы хотел увидеть ее, Хави?
– Увидеть что?
– Магию.
– Ты имеешь в виду передачу? У тебя есть записи серий? – он с предвкушением голодающего подается вперед.
– Да, с самого начала и до самого конца. Но сперва ты должен кое-что для меня сделать, – голос ведущей становится игривым, даже проказливым. То же озорство, которое служило ролью Хави, теперь приглашает его присоединиться. – Заключим договор.
Он с подозрением щурит глаза, но всё же не откидывается назад, чтобы увеличить пространство между собой и экраном. Поскольку неважно, что говорит сам себе Хави, неважно, насколько он стал умным и циничным, – ему по-прежнему хочется вернуть волшебство.
– Какой договор? – спрашивает он.
На этот раз всплеск статического шума не оглушает, а звучит приветственным мурлыканьем.
Восемь
– У тебя всё в порядке с рукой? – интересуется Айзек, сворачивая с магистрали.
– Что? А, да. Просто небольшое раздражение. – Кожа на ладони Вэл покраснела и пошла пятнами, а следы ожогов воспалились, точно она подхватила крапивницу. – Это Благодать? Мы можем сделать остановку? – Не хотелось пользоваться туалетом в доме матери – слишком уж интимная просьба, хотя, пожалуй, мысль абсурдная, учитывая, что эта женщина ее родила.
– Конечно, сейчас заедем на заправку. Но это пока не Благодать. Кажется, это Гармония.
Городок представляет собой несколько домов, разбросанных на участках по бокам от шоссе. Похоже, местные обитатели искали недорогие жилища, где можно поселиться на пенсии. Вэл жалеет, что это пока не Благодать, а значит, остается еще немало времени для волнения и тревог.
Айзек паркует машину на заправке. Если позволить себе помечтать, то можно вообразить, что они вдвоем совершают путешествие, а после того, как купят что-нибудь перекусить, отправятся дальше к парку Зайон или Гранд-Каньону. Вэл всегда хотелось там побывать. А теперь ей еще больше хочется посмотреть на достопримечательности вместе с Айзеком. Она гораздо отчетливее представляет, как стоит бок о бок с ним на краю мира, чем встречу с собственной матерью. Это понимание вызывает укол вины. Только-только узнав о погибшей сестре и до сих пор живом родителе, Вэл уже старается о них снова забыть.
Когда она выбирается из автомобиля наружу, в лицо ударяет волна удушающего тепла, как от раскаленной духовки. Но, по крайней мере, вездесущее гудение пропало. Видимо, насекомые не живут в такой жаре. В здании заправки ничуть не холоднее и вдобавок очень тесно. На слишком близко расставленных друг к другу стеллажах разложена обычная для магазинчиков в маленьких городках мешанина самых разнообразных товаров, которые только могут понадобиться покупателям. Презервативы помещены рядом с зарядными устройствами, затем следуют детские