нни. Она хватается за пряжку у горла, чтобы расстегнуть ее и отпустить ожившую вещь на свободу.
Внезапно сквозь тьму раздается звонкий голос Валентины – ближе и громче, чем у остальных:
– Стоп!
Всё замирает, повинуясь приказу. Помещение прекращает сжиматься. Плащ опадает, снова безжизненный и плоский. Дженни роняет руки, мелькнувшее на ее лице раздражение быстро сменяется самодовольной ухмылкой.
– Я тебя нашла.
– Нет, не ты. Айзек.
И действительно, они шагают из-за кадра в пределы видимости вдвоем, держась за руки.
Айзек шепчет что-то Валентине на ухо, и она кивает. На ее серьезном лице расцветает широкая игривая улыбка.
– Вы меня нашли! Молодцы! Вы не сдавались, даже когда стало сложно и немного страшно. Иногда так бывает. И именно в такие моменты мы нужны друг другу больше всего. Я горжусь вами! А теперь игра окончена, пора завершать представление.
– Но… – Дженни надувает губы, ее усы обвисают. – Я хотела, чтобы он…
– «Если не справимся все вшестером, Только тогда мы его позовем», – поет Валентина и протягивает руку за плащом, а получив его обратно, улыбается недовольной подруге: – А мы прекрасно справились, верно? Вместе нам по плечу любое задание! А теперь – за уборку!
Дженни подчиняется, снова повеселев. Айзек координирует усилия по наведению порядка, и вскоре всё сверкает чистотой. Не остается ни следа от разрушений, да и сам храм исчезает. Китти допевает последние слова про уборку, и друзья снова оказываются посреди черного пространства.
– Может, позвать его, чтобы он пожелал нам спокойной ночи? – с надеждой предлагает Дженни.
Ее усы пропали, как и у Хави. Дети опять одеты в свои обычные шорты и футболки неоновых оттенков.
– Ты же знаешь, что он приходит только тогда, когда нужно преподать урок. Который нам не нужен, потому что сегодня мы прекрасно справились, – Валентина обнимает Дженни. – Ты прекрасно справилась.
Та кивает. Тогда Вэл передает подругу Маркусу и начинает сворачивать плащ. Он становится меньше, меньше и меньше – таким маленьким, что это само по себе похоже на фокус. Когда ткань помещается на ладони, девочка сжимает кулак и что-то шепчет, а когда снова размыкает пальцы, то плаща уже нет.
Все шестеро облегченно выдыхают и резко обмякают, будто кто-то обрезал держащие их нити. В последнюю секунду перед тем, как экран чернеет, Валентина смотрит прямо в камеру. На этот раз во взгляде не видно беззвучной мольбы – лишь бесконечные усталость и обреченность.
Свет гаснет. Дети исчезают.
Тьма мигает, и они возвращаются, веселые и счастливые. Дженни с Маркусом учат остальных новой игре: хлопать в ладоши в определенном темпе, напевая без запинки мотив про важность делать то, что велено.
Прячься с глаз долой
– Какого хрена, – шепчет Вэл и нажимает на ускоренную перемотку: детские игры, веселье и волшебство вихрем мелькают на экране.
Затем останавливает воспроизведение.
Картинка замирает на моменте, где дети оказываются на нарисованном пляже. Море такое синее, что едва не мерцает, песок – ярко-желтый, пальмы тянутся ввысь прямыми линиями с зелеными зубчатыми листьями наверху. Дженни закопала Китти по горло и теперь сооружает русалочий хвост, пока Валентина, Маркус и Айзек играют в мяч, а Хави крадется позади них с ведром холодной воды.
Это же просто бессмыслица!
Насколько может судить Вэл, перерывов в съемке нет. Только камера ведет запись, каким-то образом перемещаясь и запечатлевая детей с самых невозможных ракурсов и углов. Микрофонов или другого оборудования тоже не видно в кадре. Никто не подбегает к юным актерам, чтобы поправить грим или поменять костюмы. Даже музыки не слышно, если не считать пения самих детей. Это можно было бы объяснить в случае с необработанным материалом, но тут уже наложены спецэффекты. Поразительно хорошие для того времени.
Вэл бросает взгляд на часы и снова чертыхается. Прошло уже семьдесят минут. Разве для одного выпуска это не слишком долго? Тем более без вступительных титров и рекламных вставок. Связной истории тоже нет. История просто разворачивается по мере того, как персонажи играют. Похоже на обычное наблюдение за детьми, если бы только можно было попасть в их воображение. И опять же – какие потрясающие спецэффекты!
Вэл видела не так много передач, но, судя по украдкой подсмотренным на ферме, здесь слишком уж высокий уровень обработки для начала девяностых. Нечто подобное по тем временам было сделать просто… невозможно. Да даже по нынешним временам. По крайней мере, без астрономического бюджета. То, как Маркус рисовал декорации, и они тут же возникали, выглядело не просто органично, а красиво. Роскошно и волшебно.
Вэл откидывается назад, стремясь отстраниться от телевизора. Стекла экрана недостаточно, настолько реальным кажется происходящее по ту сторону.
Настолько реальным оно ощущается.
Если участие в съемках производило такое же ошеломляющее впечатление, неудивительно, что остальные никак не могут забыть то время. Вот только где же сам Господин Волшебник? Он ни разу не появился за весь выпуск. И почему дети из кожи вон лезли, лишь бы не встретиться с персонажем, в честь которого названа передача?
Вэл поражена этим взглядом в прошлое. Не из-за Китти и не из-за вида собственного лица на тридцать лет моложе, с отчаянием повернутого к камере. Остальные никогда не пытались сломать четвертую стену. Но юная Валентина словно умоляла о чем-то. О чем?
«Мы каждый день наблюдали за тобой, – заявила мать. – И видели, что передача действует. Видели, как ты счастлива».
Но теперь, тоже посмотрев запись, Вэл понимает: она вовсе не была счастлива. Уж свое-то лицо ей известно достаточно хорошо.
Зачем женщина с парковки дала эту кассету? И откуда вообще взяла ее? Если верить форумам в интернете и словам недавно встреченных друзей, материалов со съемок не существует.
Вэл подавляет первое побуждение рассказать обо всём Айзеку, снова чувствуя, как от мыслей о его предательстве разбивается сердце. Тогда Хави. Она верит, что он предупредил об опасности, не преследуя дурных целей. Хочет верить. Поэтому осторожно прокрадывается на этаж юриста и на цыпочках пробирается в его комнату, которую освещает мерцание темного экрана телевизора, теперь стоящего на полу. Почему Хави не убрал его в кладовку, как планировал?
Ответ обнаруживается почти сразу. Кровать пуста. Это означает, что обитатель комнаты либо до сих пор на улице, либо решил переночевать в чьей-то еще постели. Разочарованная Вэл поворачивается обратно к ступеням, но вздрагивает, когда меняется освещение. Она ожидает разоблачения, однако это всего лишь телевизор. Теперь на экране появились цветные полосы испытательной таблицы.
Чувствуя себя под наблюдением, Вэл спешит вернуться наверх. Ей хотелось бы задержаться на этаже Айзека, скользнуть в его кровать. Хотелось бы никогда не отвечать на звонок Глории. Хотелось бы отправиться назад в прошлое и согласиться на игры возле костра вместе с друзьями, точно беззаботные подростки, какими им не довелось быть в свое время.
Создается ощущение, что гравитация увеличивается по мере подъема, словно подвал с удвоенной силой притягивает непокорную гостью к себе. Шестой этаж кажется невозможно далеким. Она останавливается на пятом, раздумывая, возвращаться ли к видео, которое будто отравляет сознание. Нарисованные юным Маркусом образы уже чудятся более живыми, чем окружающая реальность. Всё выглядит выцветшим, запыленным, сломанным по сравнению с тем, что довелось испытать в детстве, в кругу друзей.
Вэл рада, что ничего не помнит, что прошлое хранится в записях, а не внутри нее. Но еще больше счастлива, что получила возможность увидеть Китти, поэтому сейчас заползает в постель и закрывает глаза, надеясь, что во сне снова встретит сестру. Однако ощущение чьего-то чужого взгляда так и не исчезло. Не исключено, что всё дело в эффекте после просмотра выпусков передачи, после наблюдения за собой со стороны, как мог бы простой зритель. О боже, ведь это действительно видели тысячи зрителей! Кто знает, сколько человек следили за каждым шагом маленьких Валентины и Китти. Это неприятное понимание накрывает словно маслянистой пленкой, от которой нельзя отмыться. Весь мир имел возможность поглазеть на них еще до того, как они выросли достаточно, чтобы в полной мере осознавать смысл происходящего.
И точно мысли об этом недостаточно раздражающие, возвращается еще и зуд в ладони. Жжение лишь усиливается, чем дольше Вэл старается лежать неподвижно.
Она садится на краю постели, отбросив попытки заснуть. Испытательная таблица на экране обеспечивает достаточное освещение, чтобы рассмотреть расчесанную ладонь. Под кожей, под бугрящимися красными шрамами что-то есть. Вэл содрогается от отвращения. В центре воспаленного участка видно нечто похожее на черную нить. Неужели она выбилась из одежды и как-то попала под нарыв?
Зажав инородное тело между пальцами, Вэл пытается вытащить его, но нить всё не кончается. Тянется и тянется на половину дюйма, на дюйм, на три дюйма. Ощущается запах гниения и заражения.
Она продолжает тащить. Следовало бы пойти в ванную, где светлее и можно промыть ранку. Но останавливаться нельзя. Нужно как можно быстрее избавиться от нити. Однако та никак не заканчивается и, кажется, соединена с чем-то большим.
Всхлипывая, Вэл тянет и тянет, высвобождая новые и новые лоскуты мягкого черного материала, который скапливается на коленях, источая зловоние. Наконец она дергает изо всех сил и, оборвав нечто жизненно важное, соединенное с собственным телом, выдирает остатки ткани.
Хочется вышвырнуть эти мерзкие ошметки из окна и никогда больше их не видеть. Никогда больше о них не вспоминать. Но, не способная противиться тому же неестественному побуждению, Вэл хватает черный ужас, вытащенный из ладони, и расправляет его.
Это плащ.
Знакомый как собственные пять пальцев. Или как собственная рука в данном случае.