Однако ее саму уже не оберегает тепло любви круга. Холод вгрызается в кожу так глубоко, что обжигает. Наконец голова тоже оказывается на свободе.
Валентина вскрикивает от света, звуков и боли. Руки по локоть еще находятся за пределами этого мира, и кожа горит от пронизывающего мороза. Попытка разжать кулаки, чтобы оставить друзьям плащ, натренированный и привыкший выполнять указания, ни к чему не приводит. Онемевшие пальцы не слушаются. А потом уже слишком поздно.
Отец сжимает дочь в объятиях. Белая комната вокруг такая маленькая, такая ограниченная реальностью, что даже не верится. И они здесь одни. Валентина подвела всех. Поэтому она запирает двери и сидит во мраке своего разума, так как это единственное место, которое не вызывает ужаса. Единственное место, которое не разрывает на куски ее сердце.
Восемнадцать
Вэл открывает глаза. Слезы струятся по лицу, пока она рассматривает следы от ожогов на своих руках, после чего произносит:
– Теперь мне известна вся история. Всё это время я думала, что совершила нечто непростительное, и шрамы свидетельствуют о моей вине. Но я получила их, пытаясь удержаться там, и никогда не планировала покинуть вас. Просто оказалась недостаточно сильной, чтобы противостоять отцу, который забрал меня оттуда.
– Извини, – всхлипывает Дженни. – Я винила тебя, потому что не понимала, каким на самом деле было то место. Как оно на нас влияло.
– Всё в порядке, – Вэл распахивает объятия и прижимает подругу к груди. Маркус, Хави и Айзек присоединяются к ним, снова формируя их связь. А смешанное дыхание опять становится щитом против холода. – Всё в порядке, – шепотом повторяет она.
И наконец-то это действительно так.
Вэл ни в чем не виновата. Отец спас ее, но не сумел вытащить всех. Вот что он видел, когда смотрел на дочь: собственные сожаления, а не ее прошлые грехи.
Как бы ей хотелось, чтобы он поговорил с ней! Хотелось бы сохранить воспоминания, позволяя себе чувствовать. Если бы она не была такой упрямой… Но именно поэтому они все сейчас здесь. Поэтому мать послала ее на коррекцию в детстве. Всё из-за проклятого противостояния тому, чего не желала делать.
Постепенно всплывают воспоминания о том, каково это – быть непоколебимо уверенной и непокорной. Эти качества до сих пор при ней, несмотря на все усилия окружающего мира.
Похлопав Дженни по плечу, Вэл медленно высвобождается из группового объятия.
– Я одна заключила сделку, – объявляет она. – Вам следует выбираться отсюда и ждать своих детей снаружи. Попробуйте вразумить мэра. Или хотя бы выиграйте для меня время.
Хави качает головой. На его лице нет ни следа озорства, лишь испуг.
– Я не понимал, что творил, но тоже заключил договор, что спою песню, если ведущая позволит мне увидеть передачу.
– И я, – шепчет Маркус.
– Она не выполнила свою часть сделки, – Вэл ободряюще улыбается друзьям. – Так что вы вне опасности и можете подняться наверх, пока я разберусь здесь…
– А как, ты думаешь, мать Айзека сумела записать выпуски на кассету? – хихикает с экрана за их спинами ведущая. – Кто отправил видеоряд на телевизор? Я обещала, что они сумеют посмотреть передачу, и сдержала свое слово. Уговор есть уговор.
– Они не знали, на что соглашались! – возражает Вэл.
– Я знала, – Дженни обхватывает себя руками, едва не перегибаясь пополам и не поднимая взгляда. – Но хотела, чтобы мои… Нет, притворялась, что делаю это ради дочерей, хотя поступала так ради себя самой. Понимая, что мы участвовали вовсе не в передаче. И всё равно желая вернуться назад. Он мой отец, – ее словно вырвало информацией, которая гнила внутри слишком давно. – Ангел… Магия… Без разницы, что за существо… – Взмах руки кажется не просто жестом, а изображением парящего в воздухе плаща. – Оно питается энергией детей, исправляя их. Делая лучше, счастливее.
– Брехня, – отрезает Хави.
– Я просто рассказываю то, что сообщили мне, – качает головой Дженни, по-прежнему глядя в пол. – Чему учили всю жизнь. Что преподносили в качестве истины, считая, что мне удастся их понять. Они обнаружили сущность в пустыне много поколений назад, когда последовали на звук гудения.
– Значит, его издавал не кондиционер, – сухо комментирует Вэл.
– Основатели пошли на шум и обнаружили завесу, – продолжает Дженни.
– Завесу? – переспрашивает Маркус.
– Дыру в пространстве, прореху в реальности, – пожимает плечами она. – Там, где ткань мира истончалась, там, где они могли попасть в иной план бытия. И мы нужны, чтобы придавать гудению форму. Чтобы ангелы могли воплотиться и помогать нам. Первый человек, вошедший туда, сам стал таким воплощением. Дал сущности цель. Он был нашим главным столпом общества. Предводителем высших сил. И именно ему принадлежала идея призвать детей. Агнцев страждущих во имя избавления от страданий других невинных. Жители поселения отправляли за завесу своих дочерей и сыновей, чтобы волшебство исправило их, обучило следовать заветам. Показало, как быть счастливыми, послушными, – как просто быть. Посланные на воспитание трудные дети выходили оттуда идеальными, в точности такими, какими хотели их родители: смиренными и покладистыми. Поэтому старейшины решили поделиться даром со всем миром. Того же желало и гудение. Когда радиосигналы разнеслись по планете, оно последовало за ними, а после приспособилось и к телетрансляции. Мы помогали.
– Значит, твоему отцу… несколько сотен лет? – уточняет Вэл.
– Что? Нет. Это безумие.
– В отличие от твоего совершенно рационального объяснения? – скептически вздергивает бровь Хави.
Дженни издает свой фыркающий смешок, но тут же снова становится серьезной.
– Спустя некоторое время, проведенное за завесой, взрослые ломаются. Потому что нечисты их помыслы, – она явно сражается с давно затверженными истинами, прежде чем поправиться. – Хотя я не знаю, из-за чего так происходит на самом деле. Нужен специально избранный Господин Волшебник, чтобы удерживать в себе гудение, направлять его так, чтобы оно учило детей и обрабатывало их характеры до совершенства, а не поглощало целиком. Подобно тому, как мир сожрет наших дочерей и сыновей, если не показать им верный путь. – Дженни на мгновение умолкает, растерянная. – Так мне говорили. Что мы спасаем невинных малышей. Дети всегда проходят за завесу первыми, чтобы подготовить пространство согласно своим потребностям, и только тогда новый Господин Волшебник может последовать за ними и занять свое место в кругу. Однако возвращаются оттуда только чистые душой дети. Это священное призвание, благородная жертва… – она прикусывает губу. – Неправда. И мне это известно. Известно даже слишком хорошо. Старейшины заверили меня, что выбрали моего отца за его благородство. Он был частью круга в детстве и усвоил все уроки, всегда следовал правилам, поэтому ни секунды не колебался, услышав, что так сумеет лучше помочь детям. И пошел туда ради меня. Ради остального мира. Чтобы стать эталоном для нас.
– Твой отец, – недоверчиво произносит Маркус.
– Вот только там это был уже не он. Не совсем, – Дженни снова обхватывает себя руками. – Мне хотелось этого сильнее всего на свете, но даже я понимала, что ситуация улучшилась, когда Вэл отобрала контроль.
Айзек щурится, но взгляд кажется расфокусированным и будто сосредоточенным на какой-то удаленной точке в темной комнате.
– Что происходит, если никто не берет на себя эту роль?
– Предполагаю, именно то, чему мы стали свидетелями, – Хави машет рукой вверх, в сторону телевизора, распластанного на полу первого этажа подобно жабе перед прыжком. – Без священных жертв и пропавшей Вэл никто больше не контролирует это… – он умолкает, не зная, как описать то, что и сам не понимает.
– Оно становится голодным, – комментирует ведущая, сонно зевая.
Они с ужасом оборачиваются к ней.
– А ты вообще кто такая? – спрашивает Маркус доброжелательно и мягко, словно беседуя с маленьким ребенком.
– Те мужчины обещали, что мы сумеем отдохнуть, если поможем им загнать вас внутрь. Поторопитесь. Мы очень устали.
– Охренеть, – Хави трет руки, точно пытается избавиться от чего-то липкого и мерзкого. – Это оно. То существо. Программа. Прямо здесь, на экране. И мы разговаривали с ней всё это время.
Вэл расправляет плечи. Если она усмиряла дикого коня и не менее диких родителей воспитанниц, то что для нее значит альтернативное измерение с голодной тьмой?
– Значит, я могу ее контролировать. Это моя задача. Никому больше не нужно идти.
– Ты явилась сюда только потому, что я обнаружил твое убежище, – Айзек встает между экранной стеной и Вэл. – Потому что привез в это место. Прости меня. И я тоже понимал, на что соглашаюсь, заключая сделку. Мои воспоминания сохранились лучше, чем ваши. Конечно, тоже не все, но достаточно, чтобы знать наверняка – мы не просто снимались в детской передаче. Однако послушно отправился на твои поиски в обмен на обещание… – он наклоняет голову, волосы падают вперед, скрывая его лицо. – Обещание вернуть Шарлотту. Только так я мог обеспечить ей безопасность. Ценой всех остальных. Поэтому позвольте мне пойти.
Айзек выглядит уменьшенной, грустной версией себя. Той версией, которую из него сделала тьма. Ребенком, смотревшим туда, куда укажут, и поступавшим так, как велят. Тем, кто должен научить и других следовать его примеру.
Он думал, что ищет Вэл по требованию фанатиков снаружи, но она тоже нуждалась, чтобы ее нашли. Иначе так бы и жила по-прежнему на ферме, довольствуясь малым, заперев заветные мысли за закрытыми дверями. И Китти так и осталась бы потерянной как для мира, так и для старшей сестры.
Айзек не так уж изменился за минувшее время. Он и сейчас заботится о друзьях, чувствует ответственность за них и отчаянно пытается помочь слабым любым доступным способом. Они до сих пор совершают те же ошибки, что и в детстве: путают послушание с любовью, соблюдение заветов – с настоящей праведностью. Играют свои роли, чтобы не получить наказание.