Вот только теперь эти ошибки влекут за собой куда более серьезные последствия.
Да, Айзек солгал и заманил Вэл сюда. Но… она сама хотела приехать. А он много раз предлагал увезти ее подальше. И сделал бы это. Поэтому ей самой принадлежало решение принять приглашение.
Решение находиться рядом с ним.
Она сцепляет их мизинцы в детской клятве – единственной, которой они когда-либо обменивались. Самой нерушимой в мире, данной от всего сердца.
– Я прощаю тебя. – Айзек ошеломленно моргает. Вэл обхватывает ладонями его любимое лицо, затем по очереди обводит взглядом друзей. Самых старых. Единственных. Тех, кто мог понять, что сделало их такими, как сейчас. – Нас всех обманули. Заточили неизвестно где с целью вырезать нашу суть и превратить в послушных и удобных марионеток ради собственной выгоды. Мой отец пытался меня спасти, но в итоге лишь повторил ошибку. Поменял только тюрьму. Если единственный способ вырваться из замкнутого круга и освободить ваших детей – это встретиться лицом к лицу с тем существом, которое убило…
Она осекается и резко оборачивается к экрану. Ведущая наблюдает за сценой широко распахнутыми синими глазами с бесстрастным выражением лица. Мэр заверял, что Китти не умерла. Настаивал, что ни один ребенок не погиб.
– Моя сестра до сих пор там? – спрашивает Вэл.
– Никогда не уходила, – отвечает ведущая, дернув себя за каштановый локон.
Китти – маленькая девочка из мечты – по-прежнему жива в том проклятом месте.
– Я отправляюсь туда, – заявляет Вэл. – Сейчас.
В ней еще теплится та упрямая искра, которую не сумела погасить ни мать, ни обстоятельства. Пусть теперь эта искра разгорится огненным шквалом, способным спалить то место дотла. Пора спасти сестру.
– Вот черт! – шепчет Хави. – Черт, черт, черт.
– Я иду с тобой, – решает Маркус. – Мы друзья и должны встать в круг вместе.
– Вместе, – эхом поддерживают Айзек и Дженни.
Они все берутся за руки. Единственное пустующее место принадлежит Хави.
Тот уже тянется к Маркусу, но потом проводит ладонью по лбу и выдыхает:
– Вы хоть понимаете, насколько наша затея безумна? Мы же все сдохнем, – они одновременно пожимают плечами. Хави заливается похожим на кудахтанье сорванной с насеста курицы смехом и тоже встает на свое место в линии. – Ладно. По крайней мере, я умру, делая то, что люблю больше всего: принимая наихудшее из возможных решений в наилучшей из возможных компаний.
Дженни хихикает. Айзек качает головой, но снова улыбается. Он с восторгом смотрит на Вэл, словно не в состоянии отвести взгляд. А ей не хочется отгораживаться от чувств – любых чувств – больше никогда. Она кладет свободную ладонь – левую, которой вырвала волшебство и контроль у магического места, присвоив себе, как собиралась поступить и сейчас, – на щеку Айзека, приподнимается на цыпочки и прижимается губами к его губам легчайшим поцелуем. Как обещание между обретшими убежище друг в друге детьми, которые превратились во взрослых. Во взрослых, которые надеялись сделать то же самое.
Айзек отвечает на поцелуй Вэл: печальный, нежный и щемяще-горький, как цвет индиго. Как цвет вечера, когда свет сменяется тьмой. Как цвет завершения. И, возможно, нового начала.
– Индиго, – бормочет Айзек.
Их мысли идеально согласованы.
– Если никто не будет меня целовать, то можно уже выдвигаться? – горестно вздыхает Дженни.
Вэл поворачивается и целует подругу: в этот раз не в качестве обещания, а ради веселья. Хави хватает удивленного Маркуса и поддерживает всеобщий обмен поцелуями.
– Ну вот, теперь я еще сильнее разозлилась из-за того, сколько всего пропустила из-за тупого пустынного культа, и готова крушить и ломать, – комментирует Дженни.
– Ладно, – произносит Вэл, снова соединяя руки с Айзеком и притягивая его ближе. – Пора покончить с этой мистической чушью так, как следовало еще тридцать лет назад. Вместе.
– Вместе, – хором повторяют друзья и опять формируют линию.
– Погодите, – хмурится Маркус. – Мы же не знаем, как туда попасть.
– Я столько времени пыталась вам это показать, – раздраженно фыркает ведущая. – И говорила, что нужно практиковаться. В хоровод быстрей вставай, за руки возьмись… – она протягивает ладонь вперед.
Остальные по-прежнему образуют соединенную линию с Вэл впереди и начинают подпевать. В этот раз в присутствии главного звена, действительно вкладывая душу, и, закрыв глаза, подключают воображение. Вспоминают. Наконец осознавая, какой огромный кусок реальности формирует вера. Вэл представляет себе желе пудинга, такого податливого, через который так легко прорваться. А потом, не открывая глаз, тянется к экрану, не ощущая его. Она была права, когда сразу подумала, что это дверь.
Затем ладони касаются крошечные ледяные пальчики и с неожиданной силой дергают.
Дорогая Шарлотта!
Я прячу это письмо в твоей любимой книге, которую мы раньше читали вместе. Ты этого, возможно, уже не помнишь, но я – да. Надеюсь, тебе удастся обнаружить послание, если когда-нибудь доведется перебирать мои вещи. Либо оно так и останется ненайденным. Кажется абсурдным рассчитывать на благополучное развитие событий, но мир вообще абсурдное место.
В детстве всё воспринимается бессмысленным, наполненным сложными правилами и непонятными инструкциями, которым следуешь лишь потому, что так велят окружающие взрослые. Они просто выдают ничем не обоснованный набор законов, и им нужно неукоснительно подчиняться.
Возможно, тебе, как и мне в свое время, также навязали бога, чье неусыпное око наблюдает за всем и чьи дополнительные правила тоже нужно выполнять лишь для того, чтобы всё шло по плану – в этой жизни и в следующей.
Не исключено, что тебе достался родитель, не соблюдающий никаких правил, не слишком озабоченный твоим благополучием и бросивший тебя на произвол судьбы, позволив самой разбираться, как выживать в этой беззаконной и бессмысленной реальности.
Возможно, и бога ты получила такого же. И теперь цепляешься за правила как за способ обезопасить себя. Это даже работает до поры до времени, пока всё не рушится.
Либо же ты, наоборот, сопротивляешься жестким рамкам, желая навязать собственную волю миру. Это никогда не работает.
В любом случае, правила, определяющие эту жестокую и одинокую реальность, гнут и прессуют тебя, прежде чем сломать. И все уверяют, что тебе так будет даже лучше, что ты это заслужила, потому должна проявить благодарность. Ведь бог или общество, или какая-то извращенная комбинация из них наблюдает.
Кто-то всегда наблюдает.
Извини меня, если что не так. Жаль, что я не сумел предложить тебе ничего сверх того, что отдал. Надеюсь, однажды ты сможешь простить меня. Единственное, чего я когда-либо хотел, – чтобы ты стала лучшим человеком, чем твой отец. Ужасно возлагать такой груз ответственности на ребенка, верно?
Итак: счастье. Я желаю тебе счастья и радости, в какой бы форме они ни проявились, в каком бы месте ты их ни обрела. И очень надеюсь, что в сердце у тебя всегда имелся уголок, где бы ты чувствовала себя в безопасности. Без вечного присмотра, но вечно любимой.
Чистоту соблюдай
Вэл крепко стоит на ногах впервые за очень долгое время. Теперь она вспоминает ощущение от пребывания тут. Холод царит вокруг, но будто опасается прикасаться к ней.
Это очень приятное чувство. Безопасное.
К ней возвращается восторг перед возможностями этого места. Здешняя чернота похожа не на тьму ночи, а на пустоту. Пустоту, содержащую бесчисленные варианты. Чистый лист для воображения, где способны воплотиться любые мечты.
Нет, неправда. Детям не позволяли свободно лепить мир по своему желанию. Скорее, это из них что-то лепили по собственному подобию. И до сих пор пытаются. Вэл вглядывается во мрак и различает ведущую. Та отступает назад, становясь всё меньше и разделяясь, пока тени не сливаются с темнотой и не остается всего один ребенок. С лицом сестры. Не деформированным, а реальным. Малышка кажется такой же, как в день, когда они виделись в последний раз.
– Китти? – нерешительно окликает Вэл, не способная сопротивляться, даже если это очередной трюк.
– Я устала, – сестра садится, и тьма поднимается, укутывая так, что снаружи остается только лицо с оттопыренной в обиде нижней губой. – Так нечестно. Вы все меня бросили.
– Я не бросала, – Вэл делает шаг ближе, но Китти отдаляется, находясь чуть-чуть вне досягаемости. – Меня забрал папа. Иначе я бы никогда тебя не покинула.
Айзек опускается на колени, полностью воспроизведя позу из последней сцены на кассете. Он снова возвращается в жадные объятия отчаяния.
– Прости меня. Я пытался тебя удержать.
Дженни издает стон, обхватывая себя руками.
– Его здесь нет. А я так хотела увидеться…
– Дерьмо. Дерьмо! – Маркус поворачивается вокруг своей оси. – Дверь исчезла. Пропала хрен знает куда!
– Не выражайся! – паникует Хави. – По правилам ругаться запрещено, а если мы их нарушим…
– Тогда он появится, – Вэл оглядывается по сторонам, но нигде никого нет, кроме них.
По крайней мере, насколько удается различить в темноте.
Хави кладет руку на плечо Маркуса, но тот отдергивается, словно от ожога.
– Не прикасайся ко мне! Не здесь, – затем снова воспроизводит свой жест, не прекращая вращаться и обшаривать взглядом окружающую пустоту. – Он появится и снова заставит притворяться тем, кем я не хочу быть, – растерянное лицо бывшего актера кажется до боли юным.
– Я не позволю ничему плохому случиться с тобой, – Хави хмурится, словно бросая вызов, но поза выдает страх: подбородок плотно прижат к груди для защиты от длинных пальцев, способных поднять голову и упрекнуть за проделку.
Зрачки Дженни расширены, уподобляясь окружающему мраку. Она удивленно вскидывает брови, заметив Китти, но сразу улыбается так широко, как только способна.