– Спасибо, вы очень добры, – ответила она, явно не привыкшая к комплиментам. – Я приложила все усилия, но, честно говоря, предпочла бы провести вечер в тишине четырех стен. Устала от всей этой киношной суеты. Думала, что уже все кончено.
– Дни тянутся, это уж точно, – согласился Ричард, наливая вина собеседницам – и себе побольше.
– А сколько апломба, – добавила Валери, поджимая губы так, будто надкусила лимон. – Сколько маленьких человечков, которые думают, что они большие.
– Дело не только в этом, – с досадой произнесла Аморетт. – Я просто хочу, чтобы они назвали картину художественным вымыслом, – и дело с концом.
Она отпила вина.
– Знаете, изначально фильм планировался о Второй мировой войне, но они передумали. Лучше бы они этого не делали. Люди здесь до сих пор помнят войну, и закрывать глаза на факты не так-то просто.
– Я не знал.
Вскинув брови, Ричард глянул на Валери, которую в этот момент представляли актеру Жильбертину. Он выглядел очень эффектно в поварском колпаке, toque blanche, лихо заломленном, но, на взгляд Ричарда, пуговицы на белом кителе держались с превеликой натугой. Французские актеры – совсем другая порода, подумал Ричард, им нравится выглядеть обычными мужчинами, которые всегда плотно кушают. Валери он, похоже, понравился.
– Так много неправильного, так много неточностей! – продолжила Аморетт Артур, прерывая размышления Ричарда. Видно, решила выложить все, что наболело. – Сплошное разочарование для историка. То есть Наполеон не путешествовал со своей матерью, это нелепо. Некоторые костюмы и декорации на столе – прискорбный анахронизм. И вообще, где пленные испанцы? Это же Валансейский договор тысяча восемьсот тринадцатого года, положивший конец Пиренейской войне, а тут нет ни одного испанца.
Аморетт осушила бокал, Ричард вновь его наполнил. Валери тепло беседовала с Жильбертином, который рассказывал о меню, указывая на него и фотографию месье Корбо, его украшавшую. Будто каким-то образом развил в себе кулинарные способности, играя роль Антонина Карема.
Ужин прошел довольно приятно. Рене превзошел самого себя и подал daube de boeuf[21], вероятно вспомнив опыт в качестве повара-заключенного в различных парижских тюрьмах. Готовка на большое количество народа была его сильной стороной.
За главным столом, прямо напротив Ричарда и Валери, сидел мэр, а рядом с ним – Фридман. Тем временем Ноэль Мабит сновал по залу, раздражая людей, как оса на пикнике. По другую сторону от мэра сидела Лионель, что явно доставляло высокопоставленному лицу немалое удовольствие. Справа от Лионель обмяк в кресле Бердетт. За ним расположился Тернбулл, а вот Дженнифер Дэвис – по другую руку от Фридмана, вместе с Сашей, которая в кои-то веки смеялась, разговаривая с Сэмюэлом. Было заметно, что женщин разместили подальше от Рида Тернбулла, вероятно, по указанию Фридмана. Какая же все-таки досада, что утром Тернбулл не собирался уезжать. Брайан Грейс и Стелла Гонсалес сидели где-то в зале, разговаривали с местными шишками, вымучивая тут и там улыбку, но никого ею не обманывая. В перерывах между блюдами почти все вставали и перемещались по залу. Актеры и съемочная группа общались с людьми, все, кроме двух главных актеров, и местные, казалось, вздохнули с облегчением, что им не пришлось перед ними несколько минут лебезить.
Жильбертин извинился перед Валери, сказав, что его ждет работа, и поправил свой нелепый поварской колпак.
– Развлекаешься? – немного натянуто поинтересовался Ричард.
Валери надула щеки.
– Не особо, – ответила она. – Неужели актеры всегда говорят лишь о себе? Очень утомительно. Неудивительно, что у Саши такой скучающий вид.
Ричард посмотрел на режиссера, пребывавшей в угрюмом настроении. Она и правда скучала и бесконечно теребила меню, избегая разговоров.
– Наверняка нужно иметь особый склад характера, чтобы целыми днями возиться с актерами и киношниками. Мне так ее жаль.
Жильбертин вернулся из кухни с огромным блюдом, на котором красовался великолепный croquembouche – высокая пирамида из профитролей, изобретение Антонина Карема. Их скрепляли сахарная вата и карамель, и зрелище заставило гостей ахнуть. Актер поставил десерт перед хмурым «Наполеоном» и почти ничего не понимающим «Талейраном», после чего раскланялся под аплодисменты толпы.
– Эй! – В дверях кухни появился Рене, который плевать хотел на все эти расшаркивания. – Отдавай должное тем, кто это заслужил.
Жильбертин замер посреди поклона.
– Дамы и господа, – гордо произнес Рене, – «Крокембуш» приготовила мадам Жанин!
Из кухни робко вышла Жанин, пекарь из Сен-Совера, подруга Ричарда и Валери, и кивнула гостям.
– Да, браво! – воскликнул сдувшийся Жильбертин. – Браво!
Сорвав колпак, он ушел на свое место.
– О, я обожаю профитроли! – воскликнула Аморетт, и Ричард налил еще вина.
На самом деле он начал понемногу расслабляться, хоть и не так качественно, как Доминик Бердетт, и увидел, что актер шатко поднимается на ноги. Ричард предположил, что тот отправится на поиски уборных, и подумал, не стоит ли ему как секьюрити проследить за звездой. Нет, решил Ричард, этим вечером он возьмет отгул. А эти по большей части ужасные люди пусть позаботятся о себе сами.
Бердетт встал, слегка покачиваясь, но не отошел, а легонько постучал ложечкой по бокалу с вином.
– Mesdames et messieurs[22], – заплетающимся языком протянул Бердетт, – как Шарль Перигор Саган Талейран…
Аморетт громко цокнула языком: актер, несмотря на полное погружение в образ, напортачил с его именем. Ричард мог бы заметить, что он полностью погрузился в кое-что другое, но промолчал.
– Как-то мы снимали фильм о войне, – Бердетт рыгнул, – печальное событие, гибель любого из детей Франции.
Тут он, предположительно, должен был разразиться поминальной речью в стиле начала восемнадцатого века в честь месье Корбо, но, увы, он тоже упал, в буквальном смысле слова, обратно на свое место.
– О, ради всего святого.
Теперь уже поднялся Рид Тернбулл, вытерев руки и ополоснув их в чаше – дань уважения традициям начала девятнадцатого века.
– Наполеон спасает Талейрана. Настоящий мужчина. – У Аморетт, сидящей слева от Ричарда, тоже начал заплетаться язык.
А Валери, по правую руку, принялась поигрывать острыми столовыми приборами, и Ричард понадеялся, что речь Тернбулла будет краткой.
– Очевидно, мы собрались тут почтить память старого…
Он указал на большой портрет месье Корбо.
– Э-э-э, вон того парня. Ну, – Рид Тернбулл уставился в никуда, – каким я могу представить старика…
Его лицо вдруг исказилось от боли, он схватился за грудь и повалился вперед, утягивая за собой стол. Что ж, подумал Ричард, если вот так Рид решил представить старого месье Корбо, то это на редкость безвкусная идея.
Глава тринадцатая
Брайан Грейс создал прекрасное освещение, тонкое и сдержанное, отражавшее всеобщий настрой. Мягкие тени, несколько искусственных свечей, которые мерцали, словно на сквозняке, в окна лился естественный свет луны, отражаясь от стратегически верно расположенного зеркала. Сама площадка была разделена на три зоны, и актеры по большей части сидели, лениво ожидая своего выхода. Посередине стоял обеденный стол, все еще накрытый, за которым Дженнифер, Саша, Стелла, Брайан и Жильбертин играли в покер. Лионель лежала на кушетке во все еще «собранном» типичном будуаре в углу, а Талейран развалился в кресле в своем «кабинете» на другом конце импровизированной студии. На его груди лежала маленькая бутылка воды, а в левой руке он сжимал бутылку виски. Ален стоял у двери, скрестив на груди руки, и походил не столько на волка, сколько на музейное чучело медведя.
Издалека все это могло показаться кинематографическим макетом известной картины об упадке регентства, вот только этого не было в сценарии. Нет нужды готовить реплики, а напряжение куда гуще, чем нависшие тени. Бен-Гур Фридман жевал незажженную сигару и смотрел в окно. Он то и дело поглядывал на телефон, ожидая новостей от своего племянника, Сэмюэла, уехавшего вместе со скорой. Аморетт Артур с тревогой на лице стояла у искусственного камина, а Валери примостилась на краю кушетки Лионель, время от времени поглядывая на Ричарда, который не мог усидеть на месте и нервно проверял, как там Талейран. Если это и впрямь был Талейран. Ричард начал приходить к осознанию, что трезвый Доминик Бердетт – это Талейран, а пьяный Доминик Бердетт – это Доминик Бердетт. Что, конечно, сбивало Ричарда с толку, и одному богу известно, какая же каша царила в голове самого актера. На взгляды Валери Ричард отвечал мрачно сведенными бровями и догадывался, что теперь она тоже убеждена, что смерть Корбо наступила не от естественных причин.
Медик скорой, одетая в гражданское, поскольку ее «униформа пропала», как она раздраженно сообщила Ричарду, теперь считала его проклятым: «Это ваш второй сердечный приступ за три дня, месье. Когда мой свекор в следующий раз будет в городе, пожалуй, приглашу вас на ужин». Валери д’Орсе терпеть не могла совпадения, в отличие от бывшего супруга, комиссара Анри Лапьера, который сразу же списал остановку сердца Тернбулла на стресс, хотя и многозначительно заметил, хмуро глянув на Ричарда, перед тем как уехать со скорой, что «ему было не сто два года!».
Дженнифер Дэвис бросила карты на стол.
– Я больше не могу выносить это ожидание! – произнесла она чуточку драматичней нужного. – Бен, есть новости?
– Нет, – тихо ответил обычно полный энтузиазма продюсер, продолжая бдение у окна. – Сэмюэл сказал, что выйдет на связь как только, так сразу.
– Бедный Рид! – Дженнифер, по мнению натасканного в сфере кино Ричарда, в этой сцене переигрывала. Все были в курсе, что они с Ридом друг друга ненавидят.
– Я не очень хорошо его знал, – произнес юный Жильбертин, и его певучий английский акцент придал фразе невинности, возможно, притворной. – Познакомился с ним лишь на этих съемках.