даст? Новую крышу? Кирпичные стены? Трубчатый колодец? Образование? Она не осмеливалась планировать, но было приятно оттого, что появилась возможность мечтать. Лицо Тилу проплыло в сознании, как цветок по грязной реке. Вечная ничтожность бытия, изможденная физиономия, сгорбленные плечи — неизбежность поражения правила его душой и отпечатывалась на теле. Лали открыла глаза.
— Не так уж плохо. Надо немного поработать с подсветкой, и, думаю, из этого что-то получится, — сказал Рэмбо Соне.
Белокурая головка склонилась к темной, набриолиненной голове Рэмбо, заглядывая в крошечный экран камеры.
— Ладно, мне пора, дорогой, — сказала Соня.
Рэмбо расплылся в улыбке, обескуражившей Лали. Соня повернулась, и светлые волосы скользнули по его предплечьям. Лали вгляделась в лицо Рэмбо — в нем читалось отпущение грехов. Он быстро отвел глаза, и Лали изумленно моргнула. Похоже, идиот Рэмбо тоже глубоко увяз в этом болоте.
Позже, стоя в темном углу, пока Соня кружилась в вихре разноцветных огней, Лали почувствовала острую колющую боль где-то глубоко внутри. Высокая блондинка сверкала, словно редкий драгоценный камень, ее осыпали банкнотами, как богинь осыпают измельченными лепестками календулы. Голубой лиф и розовая вышитая гхагра[33] добавляли соблазнительности безупречному белому телу, пуповину идеального живота украшали золотые цепочки. Мужчины за столиками глазели на нее, хлопали в ладоши вместе с ней, бросали и бросали конфетти из банкнот к ее ногам. Самые пьяные, пошатываясь, выходили вперед и пытались подтанцовывать, неуклюже двигаясь под странную экзотическую музыку, как недоразвитые приматы. Соня улыбалась им терпеливо и непринужденно, пронзала их чарующим взглядом, в котором Лали безошибочно распознавала острие ножа.
Лали наблюдала и за Рэмбо. Половину его лица освещали блики света от подержанного прожектора, а другая половина светилась каким-то внутренним огнем, опасным и неудержимым. Люди гибнут из-за глупой любви или из-за жадности. Лали почувствовала, как сгустился воздух вокруг — то ли танец богини так подействовал на нее, то ли денежный дождь. В тот миг она возненавидела всех разом. Соню, Рэмбо и этих зажравшихся сластолюбцев, сорящих деньгами в буквальном смысле слова. Банкнот на полу валялось больше, чем Лали когда-либо видела, больше, чем семьи, известные ей, заработали бы за год. Интересно, как Соне и Рэмбо вообще удавалось вести учет того, сколько они выручили, а сколько затерялось в затхлой темноте под диванами, на радость крысам и уборщикам.
Время от времени к Рэмбо подходили мужчины и заводили разговоры. Лали наблюдала, как их головы склонялись друг к другу, каждый пытался прокричать что-то в ухо другому. Рэмбо скалился, доставал свой телефон и что-то показывал. Лали догадалась, что он пролистывает фотографии девушек, но мужские спины закрывали ей обзор, и она не могла разглядеть лиц. Ей стало интересно, не торгует ли сутенер и ее фотографиями. Она почувствовала нерешительность, страх и крайнюю подозрительность, когда Соня и Рэмбо привели ее в ту комнату и попросили попозировать перед камерой. Соня присела на кровать, убедила Рэмбо оставить их ненадолго и очень спокойно объяснила Лали, что клиенты, которых собирались привлечь для нее, — клиенты, интересующие мадам, — не станут платить большие деньги, пока не увидят «товар лицом». Блондинка не стала вдаваться в подробности, предоставив Лали самой включить воображение, искаженное жадностью, желанием, отчаянием и завистью. Лали не то чтобы растерялась, просто не смогла устоять перед этим мощным коктейлем. Когда она сдалась, Соня невозмутимо поправила ей платье и макияж и пригласила Рэмбо обратно в комнату.
Соня была профессиональной танцовщицей. Оглядывая зал и наблюдая, как мужчины накачиваются алкоголем, а официанты с каменными лицами ненавязчиво стоят по углам, Лали решила, что разгадала секрет ее успеха. Та покоряла танцем и обслуживала богатых мужчин, а Рэмбо выступал в роли некоего посредника. Эти двое обо всем договорились между собой, действовали четко и слаженно. Неудивительно, что Рэмбо так поднялся в последнее время, и, если уж такой дурень выиграл по-крупному, можно только догадываться, какие барыши получает мадам. Наверняка таких Сонь немало, и зарабатывают они куда больше, чем девушки категории «Б» вроде Лали, и, может, даже больше, чем девушки категории «А», такие как Майя.
От этой мысли у Лали снова защемило сердце. Майя снова стояла перед глазами. Распавшееся лицо, фонтан крови из горла и этот запах. Лали почувствовала, как закружилась голова. Подступила тошнота. Зал погрузился в темноту, воздух пропитался зловонием пота и выпивки, а теперь наполнился еще и отвратительным запахом горящей плоти. Лали знала, как горят люди. Охваченный огнем человек пытался бежать, упал, прополз несколько шагов, снова поднялся и снова попытался бежать. Когда-то мирная деревня опасно балансировала между индуизмом и исламом. Хватило одного уголька, и деревня обуглилась. Лали это знала, но не помнила. Это было похоже на сон, который случился с кем-то другим. Прошлое больше не имело к ней никакого отношения. Жизнь Лали началась заново, без истории и родословной, когда она пробудилась в маленькой комнате за фанерной перегородкой, где молодая мадам Шефали держала железный шкаф, полный блестящих синтетических сари и гхагра чоли. И где нескончаемым потоком, словно воспроизводя древнее проклятие, мелькали девочки вроде Джигри, появляясь в ее жизни и исчезая навсегда. Как Майя.
Глава 17
Наскар маячил в дверях позади щуплой фигуры Балока-да и массивной спины Самшера. Они загораживали обзор, но он не осмеливался подать голос. Оба его начальника старались не высовываться, скрывая свои лица в тени под козырьком. Толпа женщин во дворе заметно разрослась. Раз или два, когда поблизости не было ни Балока-да, ни офицера Сингха, Наскар выносил женщинам фляжку с чаем. Но чаще раздавал бутылки с прохладной водой. В конце концов, стоял июнь, и не хватало еще, чтобы кто-то из них рухнул в обморок прямо на пороге полицейского участка. Ускользнуть от вездесущих глаз Балока-да и сети его шпионов было куда труднее, чем избежать выговора от офицера Сингха. Сааб офицер не заморачивался житейскими событиями, да и мелочным не был. А вот Балок-да представлял гораздо более серьезную угрозу в мире Наскара.
Ему все-таки удалось кое-что разглядеть: журналистка с телевидения оказалась довольно симпатичной. Она беседовала со всеми протестующими. В тот день к толпе присоединились женщины, которых Наскар раньше не видел, но Балок-да однозначно навесил на них ярлык «дамочек из НПО». Миловидная журналистка поправляла дупатту[34], стоя перед камерой. Она постучала по микрофону и заговорила. Наскар мог ясно слышать ее речь, но интервью часто прерывалось замечаниями Самшера Сингха. К каждой реплике журналистки или женщин Самшер добавлял собственный комментарий.
— Мы ведем репортаж с улиц Сонагачи.
— Это полицейский участок Буртоллы, идиотка, — вставил Самшер.
— Эти женщины объявили забастовку…
— Какая забастовка? Идиотка. Здесь тебе не гребаный Дом писателей[35].
— …и протестуют вот уже несколько дней. Они требуют, чтобы полиция провела справедливое и тщательное расследование преступления, совершенного в отношении их подруги, молодой матери и работницы секс-индустрии, Мохамайи Мондал, убитой третьего июня.
— Бнара наток! «Справедливое и тщательное расследование». Гребаные медиа, гребаная журналистка.
— С нами старший сотрудник Нари Шакти Вахини[36], она присоединилась к этим женщинам из Коллектива в их борьбе с несправедливостью. Мадам, почему вы здесь? Каковы ваши требования?
— Наши требования очень просты. Мы хотим, чтобы общественность и полиция осознали реальность ситуации. Такие женщины, как Майя, ежедневно подвергаются жестоким нападениям и насилию. Сколько девочек и сколько женщин должны умереть, прежде чем мы проснемся?
— Как вы думаете, мадам, какие меры необходимо предпринять?
— Рейды — спасение — реабилитация. Другого пути нет. Полиция должна честно проводить прозрачные рейды и не выгораживать виновных. Нам нужно разыскать этих девочек, спасти и защитить их, а затем направить все наши ресурсы на их реабилитацию, чтобы они могли найти свое место в обществе. Торговля людьми — организованная преступность, и мы должны так же организованно бороться с этим явлением.
— По вашему мнению, мадам, насколько плоха нынешняя ситуация?
— Вы сами можете видеть, насколько все плохо. Мохамайю, умную молодую девушку, привезли сюда против ее воли. У нее было двое детей, и она хотела дать им хорошее образование, обеспечить достойное будущее. Она пыталась оставить прошлую жизнь и двигаться вперед, но тех, кто торгует женщинами и девочками, это не волнует.
— Как же, жертва сама рассказала тебе историю своей жизни, чертова соцработница.
— Каждый мужчина в белой униформе в районе Сонагачи зарабатывает на горбу этих женщин. Либо напрямую, либо штрафуя клиентов, либо получая долю от девушек, мадам и сутенеров. Они знают все, что там происходит. Скажем, им доподлинно известно, что недавно прибыла свежая партия девушек. Живой груз из Непала, Бангладеш, Бихара и даже из Мьянмы. Мы расставили посты в разных точках за пределами Сонагачи. Среди новеньких есть семилетние девочки… Семилетние! Исходя из опыта, я дам им год жизни. Мало кто из них протянет дольше. И все же наша доблестная полиция предпочитает спасать хищника, а не жертву.
Самшер круто развернулся и чуть не сбил с ног стоявшего позади Наскара — тот, вытянув шею, ловил каждое слово. Самшер бросил на него взгляд, который в прежние времена сжег бы парнишку дотла. Рейд — спасение — реабилитация… ишь, чего придумали. Они что же, решили, будто он целыми днями только и делает, что выщипывает волосы на своем члене?