Лали обливалась слезами, когда рядом с ней зашагала Малини. Она положила руку на спину Лали, и, побуждаемые этим скромным проявлением доброты, слезы хлынули с новой силой.
Те первые дни никогда не оставались для нее далеким прошлым. Лали шагала и думала о том, сколько дел впереди. Надо сходить в ломбард и обменять часть того золота на наличные, сделать покупки на рынке Нью-Маркет, отведать китайской еды, посидеть с Тилу на лужайках мемориала Виктории. Сумка с сокровищами хранилась у него дома. Никто не стал бы искать ее там, и Тилу был единственным человеком, кому она могла доверять. Нежная привязанность накрыла ее, будто одеялом. Встревоженное лицо Тилу промелькнуло перед глазами. Она купит ему новую пару чаппал, дорогие кожаные чаппалы, которые не порвутся так скоро. Тилу заартачится из-за цены, но Лали шикнет на него, запретит перечить ей, и он, хмурый и побежденный, выйдет из магазина с новой парой удобных сандалий.
Глава 50
Лали двигалась вместе с медленной, длинной очередью к темному окошку билетной кассы, как лунатик. Вечная вокзальная суета — толпы нетерпеливых людей, распихивающих друг друга локтями, мелкие споры и стычки, фоновый шум объявлений, — казалось, не трогала Лали. Она закрыла глаза и увидела поле, яркое солнце в зените, старое баньяновое дерево, грязную дорожку, что вела к ряду домов. Она почти чувствовала, как жар от земли обжигает ее босые ступни, маленькие, коричневые, пыльные ступни ребенка. В конце улочки должен был стоять скромный домик, всего три комнаты, где жили она и ее пятеро братьев и сестер.
Она открыла глаза и задалась вопросом: все ли будет так же спустя семнадцать лет? Нет, наверняка многое изменилось. Новая комнатенка здесь, крыша из соломы там… да и она сама изменилась. Узнает ли она свой дом, когда увидит его? Узнает ли он ее? Узнают ли братья, сестры? Почувствует ли мать свою кровинку?
Усталый мужчина по ту сторону окошка спросил обреченно:
— Куда?
Лали захлопала ресницами — она унеслась в своих мыслях так далеко, думая о месте, которое раньше называла домом. Только вот теперь не могла вспомнить названия. Куда? В самом деле, куда?
— Деревня Калипур, — сказала она.
— Где это? — спросил мужчина с кислым видом, жестом призывая ее отойти в сторону.
— Панча, — поспешно сказала Лали, — в Пурулии.
Мужчина сдвинул очки на переносицу и начал печатать на машинке.
— Пятьдесят три рупии и пятьдесят пайсов, — сказал он, не глядя на нее.
Лали протянула ему банкноту в сто рупий; он вернул сдачу и вручил билет. Люди в очереди загалдели, пока крупная женщина не оттолкнула ее локтем, прогоняя от окошка.
Она убрала билет в сумочку и попыталась вспомнить, как добираться домой. Этому ее учил отец, когда она была еще ребенком, на случай, если заблудится. Название деревни, местная почта, район. Должно быть, отцу это казалось краем света, подумала Лали и попыталась воссоздать его портрет, но ничего не вышло. Отец был долговязым, насколько она могла припомнить. Всегда носил белую курту и короткие белые дхоти. Одежда пахла свежестью. А вот лицо ускользало из памяти.
В миле ходьбы от станции Калипур — таким был путь домой. Одна миля на восток. Это было очень давно. Наверняка за это время проложили более удобный маршрут, и не нужно будет топать пешком.
Она огляделась в поисках Тилу и увидела его под старой аркой с большими часами на железнодорожной станции Хора. Построенной англичанами, подумала она. Бывал ли здесь когда-нибудь ее отец? Видел ли он эту станцию? Она медленно подошла к Тилу и встала рядом с ним. Посреди суетливой толпы только они двое стояли неподвижно.
— Взяла билет? — спросил Тилу.
Лали кивнула.
— Я могу поехать с тобой, — сказал он, — если так будет легче. Ты можешь сказать, что я твой муж… или что-то в этом роде… — Он запнулся. — Им не нужна правда.
— Мне нужна, — сказала Лали тихим шепотом.
— Тогда я буду ждать. Пока ты не вернешься, — Тилу украдкой взглянул на нее. Он не знал, вернется ли она, но отчаянно надеялся, что вернется. Попытался произнести это как утверждение, но в воздухе повис вопросительный знак. — Когда ты вернешься, тебе не нужно будет идти в Сонагачи. Ты можешь остаться со мной…
Лали посмотрела на него и уже приготовилась возразить, но Тилу опередил ее мысли.
— Нет, нет, я не имею в виду… я не собираюсь… — После неловкой паузы он продолжил: — Просто приезжай и останься со мной. У меня достаточно места, и никто ни о чем не спросит. А потом, когда ты будешь готова, сможешь уйти, если захочешь. — Он посмотрел на свои истрепанные сандалии, не в силах встретиться с ней взглядом.
Лали улыбнулась, но Тилу этого не заметил.
— Посмотрим, — сказала она, — но звучит заманчиво. За все, что ты сделал… — Лали пыталась подобрать слова. Но это был чужой язык, она не знала, как выразить словами теплоту и веру.
Лицо Тилу вспыхнуло. Он поднял глаза и заметил торговца, расхаживающего по платформе с чайниками и пластиковыми чашками. Заказал две чашки чая и протянул одну Лали.
Они молча пили чай, и Тилу шумно прихлебывал. Лали ухмыльнулась — Тилу никогда не жаловал сладкий чай с молоком, и на тебе. Она огляделась вокруг и подумала о том, сколько девушек, сколько женщин, прибывающих на эту станцию, уже через неделю могут оказаться в Сонагачи.
Лали вглядывалась в каждое проходящее мимо лицо, пытаясь запечатлеть их в памяти.
— Какой все-таки странный этот город, — сказала она.
— Правда? — оживился Тилу, и Лали увидела, что его глаза сияют светом, которого раньше не было.
Он смотрел на город как на собственное творение, свой шедевр. «Мы любим всякие странности», — промелькнуло у нее в голове. Вспоминая свою убогую комнатку в Сонагачи, она поняла, что, несмотря ни на что, благодарна тому дому, ее убежищу.
И еще она знала, что будет скучать по ощущению собственной принадлежности, пусть даже и к такому месту, как Сонагачи. Родной дом тоже бывает странным.
Через несколько минут она исчезнет в кишащей толпе, сядет в поезд и отправится в другое место, а если повезет, то и в другой этап своей жизни.
А пока, в гуще потного пятичасового безумия на станции Хора, она смотрела на далекий предсумеречный горизонт и напевала себе под нос песенку.
До того…
— Мне это не нравится, я не согласна, — Мохамайя ждет на том конце трубки, пока Дипа запинается, комкает фразу.
В комнате душно, и гладкая поверхность телефона прилипает к щеке. Снаружи Амина что-то объясняет Лали. Руки взметаются в воздух, отчаянно жестикулируя, силуэты девушек четко вырисовываются на фоне меркнущего неба, на фоне раскрашенного курятника и мигающих огней.
Майя улыбается, чего Дипа никогда не увидит.
— Ты много говоришь о выборе, Дипа-ди. Когда я впервые увидела тебя на занятиях в Коллективе, ты говорила о выборе. Тогда я этого не понимала, но думаю, что понимаю теперь. Но и ты тоже должна в это верить. Я решила пойти.
— Phir bhi[73], — говорит Дипа, и Майя находит ее упрямицей, но думает об этом с нежностью. Такая уж она, Дипа-ди, никогда не уступит, будет биться до конца.
— Ты была там совсем одна, и, если бы я знала, я бы тебя не отпустила, — Дипа тяжело дышит в трубку. — Мы так близки к успеху. Нет никакой необходимости рисковать… Криминальный отдел велит нам подождать. Они не хотят, чтобы что-то помешало их операции. Послушай, когда они отправятся в рейд, начнется бунт. Я не могу гарантировать твою безопасность, когда…
Майя обрывает ее. Говорит снисходительно, с оптимизмом молодости:
— Дипа-ди, видишь ли, у меня двое детей. Они далеко отсюда. Никто здесь не знает, где они находятся. У меня есть немного денег в банке Коллектива, но еще какие-то деньги спрятаны в другом месте. Я обо всем позаботилась, ты же знаешь. Если не я, то кто же это сделает? Они просили меня, умоляли пойти в ашрам. Было бы очень глупо упустить эту возможность — увидеть своими глазами, что там происходит. Кроме того… — Майя переводит дыхание, колеблется на пороге уверенности. — Моей дочери почти одиннадцать лет. Я видела там таких маленьких девочек, Дипа-ди. Ты просишь меня подождать? А ты бы стала ждать? Если бы ты могла сделать что-нибудь, да что угодно, для другой такой девочки?
Дипа молчит. Шум города пронизывает линию связи. Кружит, приплясывает на далеких телефонных вышках, мерцает на проводах, сияет, как пыль в сумерках. Она дышит в трубку. Уже половина седьмого вечера, и Калькутта синеет, как повесившаяся из-за разбитого сердца. Дипа смотрит вдаль, на машины такси цвета охры, застрявшие в пробках, на мужчин, которые невозмутимо высовываются из красных и желтых микроавтобусов, спокойные перед лицом смерти. Она смотрит на небо, поверх перепутанных электрических проводов, туда, где вороны собираются в сумерках. Глаза щиплет, и она думает о чертовой экологии, вытирает слезы и яростно сглатывает, чтобы Майя не услышала, как у нее перехватывает горло.
— Где ты сейчас находишься? — спрашивает Дипа, сжимаясь от страха. — В Сонагачи?
Майя тихо смеется. Куда еще она могла пойти? Все ее деньги здесь, немного наличных разбросано тут и там. Одежда, которую она покупала, когда могла себе это позволить. Позже она свяжется с Кооперативным банком Коллектива, но все же жизнь накапливает свои безделушки, свои сувениры. Она здесь временно, и никто об этом не узнает.
— Я приеду и заберу тебя сейчас же, Майя, это небезопасно, — кричит Дипа в трубку. — Я еду, я еду, — выдыхает она.
— Все в порядке, Дипа-ди. Приезжай завтра, я пойду туда, куда ты решишь, хорошо. Но сегодня вечером соберу все свои вещи. Знаешь, я, наверное, никогда сюда не вернусь, да?
Амина сгибается пополам от смеха, ее хихиканье перекрывает громкие болливудские мелодии и уличный гам. Майя хочет узнать, что ее так рассмешило.
Она чувствует легкое нетерпение, но они с Дипой еще не закончили. Даже Лали слегка улыбается, наблюдая за Аминой.