Повозка медленно, не привлекая внимания, тронулась. Ее провожал единственный взгляд любопытной курсистки. Впрочем, и она недолго смотрела вдаль, а вскоре совсем выкинула из головы странного профессора с ангельски красивым голосом.
Глава 5
Половину дороги сыщики молчали и только у наплавного Троицкого моста Уваров не выдержал: «Антон Карлович! Я и раньше в этом деле мало что понимал, а теперь вообще перестал хоть что-нибудь понимать. Вы тоже?»
– Не совсем, Володь. Сначала я мало что понимал, потом мне показалось, что я все понял – а теперь я ничего не понимаю, – ответил статский советник и изложил свое видение ситуации.
А ситуация была по меньшей мере странной: из чего они убиты? Иван Аронович говорит, что из револьвера или чего-то подобного. Николай уверенно опознал «Наган» – но это третий выстрел. И как одним выстрелом убить двоих? Или где еще один такой же, который нанес бы смертельное ранение второму убитому? И что с первыми двумя выстрелами? Откуда они взялись? Зачем дважды выстрелили?
Один вариант, впрочем, походил на правду – тот, что рассказали Ивану Ароновичу, и который доктор раскритиковал. Одного из фигурантов могли просто ранить. Теперь остается лишь добавить четвертого участника в это дело – и все становится возможным: и выстрелы, и траектории пуль.
– В общем, Володя, сегодня-завтра нужно будет докладывать, от нас потребуют рабочие гипотезы. Это как минимум. Ты сегодня подумай над разными вариантами, а завтра соберемся и обсудим – годится?
– Годится, – ответил не по правилам Уваров. – Мы сейчас куда после Театральной?
– Ты езжай к себе в участок, там уже должны быть первые данные насчет извозчиков. А я поеду в центральное управление, опрашивать агентов и составлять рапорт. Затягивать нельзя, подозрительно будет. Надеюсь, с извозчиками что-нибудь выйдет. И завтра же начнем опрос родственников.
Тем временем пролетка доехала до Театральной площади. Сыщики взяли под руки все еще лежащего в обмороке профессора и понесли к дверям. Путь им преградил внушительного вида швейцар, решительно заявивший, что пьяным сюда никак нельзя – не пивная и не бардак, все-таки, а приличный дом. Ни удостоверение сыщика сыскной полиции, ни даже мундир статского советника – а на гражданской службе это почти что генерал – на Цербера в ливрее не действовали.
– Он тут живет, – наконец догадался сказать Владимир Алексеевич и поднял за волосы голову тенора. – Музыкант, профессор Каменев. Плохо ему!
– Батюшки, Николай Константинович! – вскинул руки швейцар и невольно исковеркал фамилию прославленного итальянского певца. – Кальцорали наш! Что сразу-то не сказали? Пожалуйте, на третий этаж налево. Ай-ай-ай…
Высокого и худого тенора – с таким сложением ему надо было идти в басы и петь Базилио – без труда дотащили до двери, Антон Карлович нажал на кнопку звонка. Дверь открыла молодая женщина лет тридцати с длинными огненно-рыжими волосами.
– Здравствуйте, Варвара Георгиевна… – извиняющимся тоном начал статский советник, не очень понимая, что надо говорить. – Принимайте супруга… Вот.
Она бросила чуть надменный взгляд на сыщика – так местная прима смотрит на талантливого гастролера. «Прошу вас, господа, – сказала она шелковым – то есть красивым, мягким, но холодноватым голосом. – Что случилось? В его любимом “Роберте” кто-то сфальшивил?»
Тенора положили на кровать, где он, не приходя в сознание, уснул. Перебивая друг друга, Уваров с Филимоновым объяснили ситуацию во всех деталях, за теми только исключениями, что составляли тайну следствия.
– Выходит, завтра на дачу он поехать не сможет, – задумалась супруга, перелистывая календарь. На его листах попеременно возникали то каллиграфия с обилием росчерков и петель, то непонятный набор символов, за который не взялись бы все криптографы Генерального штаба. – Придется звонить хозяйке, завтра я не могу – «Трубадур» по расписанию.
Антон Карлович попытался возразить: почему же Николай не сможет? Обычный обморок, ничего серьезного. Отоспится – и завтра будет на ногах.
Варя со знанием дела ответила: «Вы моего супруга знаете, он человек увлекающийся. Если он завтра будет на ногах, то только у вас в управлении – будет решать эту вашу головоломку».
– Вообще-то там двое убитых. Вряд ли это можно назвать головоломкой, – возразил Уваров.
– Справедливая мысль, – согласилась супруга. – Для кого угодно справедливая – но не для него. Для него несправедливость – это как диссонанс: непременно надо разрешить. Вы же знаете Николая, Антон Карлович. Если он вздумал помочь, то как бульдог не отцепится. Помните, в его светлую голову пришла мысль найти рукописи Бортнянского по архивам? Говорили, что их нет, что пропали, сгорели – а он? Просматривал опись за описью, в неразобранных фондах копался, в трех хранилищах побывал – и нашел ведь. Не удивляйтесь, если и убийцу найдет…
На этом аудиенция была окончена. Все протокольные вопросы были решены, а бесчувственное тело сыщики передали жене на ответственное хранение. Супруга перелистнула пару листов в настенном блокноте, подняла с «кофемолки» трубку – все верно: так называли телефонный аппарат в форме цилиндра с ручкой – и попросила 20–20. Корделия Михайловна была не в восторге, что это барахло придется держать еще неделю, но вспомнила просьбу полиции и смилостивилась.
Сыщики в свою очередь попрощались с Варварой Георгиевной и вернулись в пролетку.
– Снежная королева какая-то, – заметил Уваров. – Только волосы подвели.
– В смысле? – Филимонов не сразу понял собеседника.
– Ей полиция привела мужа без чувств, а она даже бровью не повела. Не мое это дело, конечно, но, кажется, она его не очень-то любит.
– Ошибаешься, Володь – очень любит. И он ее. Только у них это как-то странно, не понимаю я этого. Казалось бы, он – тенор, романтический герой. Вертер – как у Гёте. Она – меццо, как Лотта у того же самого Гёте. Должны быть бурные объяснения, обнимания, поцелуи – а их нет. И не было никогда, насколько знаю… Впрочем, это действительно не наше дело. Тебе где остановить?
– До участка добросите? – уже первые отчеты, наверное, есть.
– Не вопрос!
Пролетка неуклюже затормозила у дверей, задержалась там на секунду и налегке бросилась вперед, точно это она спешила опросить агентов, а не растянувшийся на заднем сидении пассажир.
Владимир Алексеевич поспешно миновал пустую стойку дежурного и направился в кабинет. За прошедшие полтора часа там ничего не изменилось, только на столе возник листок бумаги. Красивые, хотя довольно неуклюжие буквы сообщали, что к опросу извозчиков подключили всех, кого возможно – и даже сотрудников из других участков.
Уваров недовольно поморщился на этом моменте – не потому, что его заела гордость за свой родной участок, а из соображений чисто практических: «Растрепали! А ведь Антон Карлович просил…»
Он продолжил читать рапорт и постепенно оттаивал: дежурный писал, что никому не говорили подробностей и ограничились тем лишь, что «возможно убийство». Это «возможно» было особенно к месту. И правда: возможно, что да – но черт его знает – может статься, что и нет.
Просто идеальный вариант: если найдут что, так зацепка будет – и не просто зацепка, а доказательство. Если не найдут, так и спрашивать не будут, а спросят – можно и не отвечать: с какой это стати, вы же ничего не нашли. Тайна следствия и всё тут.
Тем временем приближался обеденный перерыв, и, поскольку сообщений о новых злодеяниях не было, сыщик со спокойной совестью отправился в новый трактирчик на углу. Там он заказал какой-то недорогой и на удивление вкусный восточный суп, пару печеных, маслянистых, еще горячих пирожков и кружку пива. Во-первых, что с ним станет от одного стаканчика? Тем более, что с закуской. Во-вторых, есть повод: хорошо поработали сегодня. И в-третьих – а почему бы и нет?
Но пиво произвело эффект необыкновенный: вместе с наваристым супом – жирным и пряным, – золотистыми пирожками с картошкой и зеленью, оно на редкость сильно ударило в голову. Со второго глотка Владимиру Алексеевичу внезапно стало тепло и уютно, в голове носился приятный шумок, который не позволял серьезным мыслям не только задерживаться, но даже появляться. Холодное пиво, проливаясь в желудок, казалось по-своему обжигающе-горячим и странно напоминало кипяток – вот только пузырьки совсем мелкие.
На лице сама собой расплылась довольная улыбка, которая бывает у человека, впервые узнавшего вкус шарантского коньяка или «Понсарден-Клико». С одной кружечки – поллитровой, не больше – Уваров развеселился и как-то неожиданно заказал вторую. Немного позднее, направляясь к участку, он не только зарекся пить в обед, но даже стал довольно чисто, хотя и не в меру громко, напевать «Я люблю вас, Ольга».
По возвращении выяснилось, что обед растянулся на полтора часа – но донесений по-прежнему не было и заниматься было нечем. Оно понятно – извозчиков в столице море разливанное, и пока их всех опросишь.
Владимир Алексеевич сел на диван и, сам себя не контролируя, тут же наполовину лег – а потом, чтобы устранить недосказанность, лег полностью. Не прошло пяти минут, как он задремал, позабыв и про убийства, и про сегодняшний выезд, и даже про чудаковатого профессора, который все еще казался ему странным, но теперь почему-то вызывал у него симпатию.
А пока холодное пиво в трактире переливалось из высокой конической бутылки в пузатый бокал и осаждалось сверкающим янтарем под белой пенной шапкой, пока оно смешивалось с горячим, только с огня, супом, Антон Карлович ждал у себя первого агента.
Тот заставил себя ждать с полчаса: высокий, но из-за своей сутулости кажущийся много ниже ростом письмоводитель библиотеки робко заглянул в кабинет: «Разрешите? Виноват-с, начальство не отпускало, ваше высоко…»
– Видел кого из них? – Филимонов протянул чиновнику две фотографии с убитыми.
– А как же-с? Видел, обоих знаем-с. Первый – это сын господина профессора Званцева, регулярно видели в читальной зале. А второй – сын Павла Андреевича Васильевского.