Ресторан «Кюба» в доходном доме Руадзе по Большой Морской – это легендарное место. Посетителями за вечер там проедаются состояния, как в казино Монте-Карло они проигрываются. А буквально напротив располагается не менее дорогой «Дюссо» – видимо, на тот случай, если после «Кюба» остались деньги.
На голодный желудок да еще вчетвером, меньше, чем со ста рублями заходить туда особенного смысла нет. Можно обойтись и дешевле – но нужно ли? Только на пятьдесят рублей потянула бы рюмка французского «Мартеля», десяток императорских устриц – разумеется, свежих, под лимонным соком – к ним восьмирублевая бутылка бургундского Мерсо, котлета из молодой баранины, бутылка сухого «Поммери» за девять с полтиной, порция гурьевской каши да пряный имбирный кофе.
Спустя четверть часа вымуштрованные официанты стайкой черных грачей окружили стол. Антон Карлович, будучи человеком небедствующим, все равно кашлянул, как только заглянул в меню – но заказал паровую стерлядь и полубутылку Рислинга. Надворный советник, менее искушенный в кулинарии, спросил, не найдется ли тарелки борща и водки.
Официант едва заметно улыбнулся, хотя улыбкой это назвать трудно: он как-то снисходительно скривил уголок рта, но тотчас же исправился. Только выучка не позволила ему состроить презрительную гримасу: после стерляди на пару под Рислинг – и вдруг борщ с водкой. Это ли не оскорбление высокой кухни?
– Борща сегодня не имеем, – аккуратно и твердо ответил он, чтобы не ставить гостя в неудобное положение.
– А что из супов есть? Вот этот… – Владимир Алексеевич показал пальцем в меню, – «Претаньер» – это что?
– Суп мясной с обилием овощей различного рода: репы, моркови, спаржи белой, картофеля свежего урожая…
– Хорошо, давайте его. И рюмку водки.
Официант повернулся к свидетелю, посмотрел на потертый сюртук и суховато спросил: «Что прикажете вам подать?»
– Я? – поднял на него глаза Васильевский. – Я даже не знаю… Я никогда не пробовал… – он снова пару секунд смотрел в меню, а потом умоляюще взглянул на Каменева. Тот понял ситуацию и взял слово:
– Нам на двоих бутылку «Империаль» от «Моэт-Шандона», тарелку Бри и по порции «Персик Мельба». Только обойдитесь без фигуры изо льда – просто в креманках.
Официант не ушел и не убежал на кухню. Нет, пятилетняя выучка персонала в «Кюба» дорогого стоит – он как Сильфида незаметно и почти бесшумно упорхнул на кухню. Кто-нибудь сказал бы, что в своем искусстве перемещаться по залу он не уступает Марии Тальони. Впрочем, это сравнение хромает: любители балета с гневом отвергли бы его, отдав предпочтение великой балерине, а завсегдатаи «Кюба» были бы на стороне официанта.
– Итак, вы только что – от нас – узнали о смерти Дмитрия Павловича? – начал допрос Филимонов.
– Не совсем, ваше высокородие, – ответил Виктор. – О смерти кузена я узнал от нашего камердинера. Но об обстоятельствах трагедии я не знаю до сих пор. Что же случилось? Когда?
Уваров в нескольких словах сообщил в общих чертах о преступлении, умолчав только об одном – что это было двойное убийство.
– Да… – протянул Виктор. – Но позвольте – как он там оказался? Что касается бутылки шампанского, тут я вопросов не имею: мой кузен, он любил выпить. Но место? Пил много, но всегда в заведениях или дома. Мог он идти из какого-нибудь ресторана в другой?
– По всей видимости, нет, – ответил сыщик. – Он был абсолютно трезв, судя по экспертизе. Да и ресторанов поблизости от места преступления как-то не было.
– Странно… Это очень странно, господа. Чтобы Дмитрий Павлович был трезвым?
– Очень странно, – подтвердил Уваров. – Но он явно намеревался выпить – иначе зачем ему при себе бутылка шампанского?
– Ладно, это мы сейчас выясняем… – перешел к следующему вопросу Филимонов. – лучше скажите: кто бы мог хотеть смерти Дмитрию Павловичу? Кто бы выиграл от его смерти?
Виктор Васильевич склонил голову и уставился в креманку с «Персик Мельба». Статский советник уже хотел прервать эту мхатовскую паузу, спросить, понятен ли вопрос, но Васильевский вскинул голову и довольно отчетливо заявил: «Трое».
– Можете назвать этих троих?
– Конечно, – ответил свидетель и поспешил добавить, что имел в виду тех, кто действительно имел серьезный мотив для убийства. Просто дать пощечину могла бы половина Петербурга. Убийство с целью ограбления, учитывая сумму, всегда находившуюся в бумажнике Васильевского, могла совершить вторая половина. – Первым подозреваемым я бы назвал Званцева…
Сыщики так переглянулись, что свидетель невольно прервался.
– Что-то не так?
– Но он же с вами позавчера в опере был? – задал вопрос Филимонов. Это был единственный вопрос, который не давал раньше времени понять, что произошло двойное убийство.
– О, да вы все знаете! – развел руками Васильевский. – А я-то думал, что-нибудь придется рассказывать. Верно, были Званцевы, покойный Дмитрий Павлович и я.
– Почему Званцев мог хотеть смерти вашего кузена?
– Ну тут лучше спросить у него самого, я только в общих чертах знаю эту историю. И прошу вас – не распространяйтесь о ней особенно, вы поймете, почему. Дмитрий Павлович был большим любителем до женского общества. Вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду? И для вас это, вероятно, уже не секрет?
Сыщики кивнули. Это не было тайной не только для Сыскного управления, которому по профилю работы положено узнавать секреты: в курсе был весь светский Петербург.
– И при чем тут Званцев? – спросил Уваров.
– Насколько я знаю, кузен соблазнил его невесту, – рукой, дрожащей еще пока что от волнения, а не от шампанского, он налил себе в бокал очередную порцию. – Потом, разумеется, бросил ее – но история всплыла, ее как смогли замяли… Они все равно сыграли свадьбу, но…
– Что «но»?
– Ну, как сказать? Понимаете, их отношения, кажется, несколько поостыли. Трудно было бы ожидать чего-то другого, но… В общем, вот так дела обстояли. Это, пожалуй, все, что я знаю – если говорить о фактах. Домыслить я могу что угодно, но вас ведь это не интересует?
Филимонов хотел задать еще один вопрос – слышал ли свидетель, чтобы Званцев угрожал Дмитрию Павловичу. Но сыщик не успел открыть рот, чтобы спросить, как сам свидетель на него ответил: не угрожал. Совершенно не в его стиле – он хороший добрый малый – но очень мягкий человек.
– Ясно, – ответил Антон Карлович. – Кто второй?
– Князь Гагаринский. Кузен проиграл ему в карты приличную сумму и не пожелал расплачиваться.
– И только? – удивился Уваров, отпрянув от вкуснейшего «Претаньра». – Из-за этого убивать?
– Не только. Неприятно, в высшей степени неприятно это говорить, – продолжил Васильевский. – Но Дмитрий Павлович ославил его на весь Петербург как шулера. Я не знаю, справедливо ли было это обвинение или нет, у его сиятельства не вполне безупречная репутация… Но впервые это в свете озвучил именно мой кузен. У него, знаете ли, что на уме, то на языке. За партией случился скандал: Гагаринский выложил трефового короля, а Дмитрий Павлович возьми, да и скажи: король-то вышел!
– Имя князя знаете? – надворный советник вытащил «Уотерман».
– Сергей Сергеевич. А что? – спросил он, опрокидывая очередной бокал шампанского.
– Ничего, продолжайте, – буркнул Уваров, не отрываясь от блокнота, куда заканчивал писать ответ.
– Да продолжать особенно и нечего. Тот вскочил из-за стола, опрокинул его и рванул к стене. Все как-то не придали этому значения – думали, он в другую комнату хотел выбежать – а он схватил со стены саблю и бегал за кузеном, желая порубить его на куски. Игроки, конечно, взяли его под руки, выхватили саблю – но как знать, вдруг вспомнилось… Тут мотив, конечно, совсем другой, чем у Званцева.
Васильевскому налили очередной бокал шампанского, от которого он не только не хмелел, но, кажется, даже стал излагать мысли еще отчетливее, чем без него.
– Как полагаете – он имел больше оснований желать смерти Дмитрия Павловича? – осведомился Филимонов.
– Не знаю… – протянул Виктор Васильевич. – Нет такого эталона в палате мер и весов, чтобы измерять ненависть. Может быть, что Званцев имеет больший мотив – все-таки дело касалось не только его чести, но и его супруги. Другое дело, что он мягкий, покладистый человек. А Гагаринский, напротив, вспыльчив: в состоянии аффекта мог и убить. Не знаю, честное слово. Я бы предположил, что одинаковой силы мотивы. В отличие от третьего, кстати – у него оснований желать смерти было куда как больше…
– И кто третий?
– Не буду от вас ничего скрывать, скажу откровенно: это я.
Глава 8
Сыщики, в общем, не удивились подобному заявлению: слишком часто виновный на первом же допросе заявлял, что имел мотив совершить преступление. Такому преступнику нельзя отказать в уме: по крайней мере, эта стратегия лучше, чем отрицать очевидное или надеяться, что ничего не вскроется.
– Вы ненавидели кузена? – поинтересовался Уваров.
– Зачем же? Мы были в нормальных отношениях.
– Нет, речь не о том, ругались вы или нет. Речь о внутреннем ощущении, понимаете? – надворный советник попытался объяснить вопрос. – О том, как вы относились к убитому, когда вокруг никого не было, не на публику.
– Понимаю. Но и вы поймите, – сказал свидетель. – При всем желании вы не сможете проверить мои слова. Как вы сможете сказать, любил я кузена или ненавидел, если будете опираться лишь на мои показания? Это, впрочем, неважно. – Он махнул рукой и на секунду замолчал. – Дмитрий Павлович был очаровательным человеком, талантливым до невероятности. Я читал некоторые его сочинения и уверенно говорю: история, литература, музыка потеряли большой талант.
– У него в комнате мы нашли очерк по нецензурной поэзии… – вставил Филимонов.
– Да, Митя был большим знатоком неприличных сочинений. Но видите ли в чем дело: талант – не защита от пороков. Слишком часто талантливый человек – раб своего гения. Тот управляет человеком как захочет, как обычный человек властвует пальцами рук. Можно восхищаться талантом и…