– Завидовать? – перебил его Уваров.
– Нет, не завидовать, – улыбнулся тот. – Я не претендую на роль Сальери, который травит гения. Я говорю честно, что не одарен в той же степени, как Дмитрий Павлович. Но в таланте я ему не завидовал, тут вопрос другой…
– Ревность? Месть? – предположили по очереди сыщики.
– О нет, все куда как прозаичнее: денежный вопрос. Вернее, вопрос о богатом наследнике – моем кузене – и бедном родственнике. Это, как вы догадались, я.
– Вы, князь Васильевский? – и вдруг бедный родственник? – удивился Филимонов.
– Да, представьте себе – неимущий, – вновь улыбнулся Виктор и осушил очередной бокал. – Мой покойный отец часто играл на бирже и, в конечном счете, доигрался до того, что состояния младшей ветви Васильевских как ни бывало. Единственное мое богатство – мой ум. Только благодаря ему я служу у Павла Андреевича секретарем. Неформально, разумеется – с княжеским титулом служить в секретарях негоже, но голодать еще хуже. Двести рублей в месяц – это сумма для такой должности не просто порядочная, огромная. Но она – ничто по сравнению с состоянием Васильевских.
– То есть ваш мотив – деньги? – уточнил Уваров.
– Совершенно верно, – кивнул Васильевский. – Давайте на минуту предположим, что я каким-то образом убиваю Дмитрия Павловича. Тогда после смерти дяди я получаю громадное состояние.
– Если только он не женится или не оставит завещания, где передаст все кому-то третьему.
– По завещанию… поскольку я веду все дела Павла Андреевича, я в курсе его завещания: там нет ничего такого. Кроме того, наше законодательство позволяет наследовать родовые имения по закону первых очередей, так что в отсутствие прямого наследника я должен буду получить как минимум поместья. Мне, конечно, невыгодно, чтобы дядя женился – но даже в этом случае я получаю очень солидный капитал, вот уж поверьте. До конца жизни хватит, даже если не экономить. Если же он не женится, то я остаюсь единственным наследником.
– О какой сумме идет речь?
– Боюсь, точной цифры не скажу.
– А приблизительно? Тысячи, десятки тысяч, сотни?
– Десятки миллионов рублей, – ответил Виктор и, достав записную книжку, несколько секунд что-то изучал. – Нет, с ходу точнее сказать не смогу, но этого и не требуется, порядок величин вы понимаете. Даже если я ошибся и преувеличил в сто раз, наследство остается огромным: это сумма баснословная для кого угодно, не только для меня. Так что я для вас идеальный подозреваемый.
Обычно странно слышать от человека речь, которая может в самом недалеком будущем посадить его лет на десять. Все-таки людям присущ некий инстинкт самосохранения – и как только речь заходит о темах, обсуждать которые чревато, он бьет во все колокола. Не задумываясь о последствиях говорят смельчаки, нигилисты да те еще, кто говорит что требуется.
– Знаете, создается ощущение, что вы сами на себя наговариваете. Или – простите, конечно – стараетесь отвести от себя подозрения мнимой честностью, – оценил откровенность Васильевского Антон Карлович. – Так часто говорят, когда действительно совершили преступление…
– Чтобы выглядеть в глазах следователя невиновным? Понимаю, не дурак. Но вы в любом случае это узнаете. Лучше, если я сам откровенно обо всем расскажу, а там уж проверяйте сколько вздумается.
– Еще вопрос…
– Буквально секунду, – перебил свидетель. – Я должен сказать еще одну вещь для понимания ситуации. Деньги – не единственный мой мотив. Получение наследства позволило бы мне моментально выйти в свет. Сейчас я секретарь – хоть и с княжеским титулом – а состояние Павла Андреевича тут же превратило бы меня в богатого жениха и желанного гостя на любом приеме. Положение в обществе и слава – это ли не мотив? Какой у вас следующий вопрос?
– Вы не знаете, почему ушли Званцевы? – спросил Уваров.
– Куда ушли?
– После третьего акта.
– А, из ложи? Нет, не знаю: ни словом, ни жестом они об этом не обмолвились. Лучше спросите у них.
– Кто-нибудь заходил в ложу? Передавал письмо, записку?
– Нет, вот тут уверенно могу сказать – никто не заходил, писем не было. Только шампанское принесли – но это после второго акта.
– Ясно, последний вопрос: куда вы направились после оперы?
– Мы с Митей заглянули в ресторан. Он взял бокал «Шато-Марго», а я, по понятным причинам, ограничился недорогим Рислингом.
– Дальше…
– Дальше? – смутился Виктор. – Дальше мы взяли еще… Я, право же, весьма смутно помню этот момент. Видите ли, в опере мы выпили по паре бокалов шампанского под легкую закуску, потом этот Рислинг… Я, кажется, пошел пройтись на свежем воздухе. Да, я довольно долго гулял где-то вдоль каналов. Потом под утро вернулся пешком домой и упал в кровать. Отсыпался примерно до полудня, дальше занялся поручениями князя – и вот застал вас. В общем, так себе алиби.
Уваров густо покраснел, вспомнив, что не далее как вчера сам невольно обеспечил себе такое «алиби» перед начальством. Надо было что-то сказать или спросить, поскольку пунцовая краска на лице становилась все более заметной.
– А Дмитрий Павлович?
– Он выпил свой бокал, потом еще один и… Знаете, я не заметил. Пошел домой, наверное – или продолжил гулять.
– Пошел или поехал?
– Не могу ручаться, не видел. – Видно было, что Васильевский хочет сказать еще что-то, но то ли боится, то ли подбирает нужные слова. Он уже открыл рот, но воспользовался им не так, как ждали сыщики – просто допил бокал шампанского, и снова приготовился говорить.
– Ну давайте, решайтесь уже! – ткнул его Уваров. – Что там такое?
– У меня в связи с этим делом к вам просьба, господа. Понимаю, что не имею на это законных прав, но я бы очень просил вас… Вы, вероятно, будете опрашивать всех, кто прямо или косвенно связан с этим делом? Я бы очень просил вести допрос Эльзы тактично, насколько это возможно. Она и без того пережила многое, а эта новость ее шокирует.
– Эльза – это…
– Это та самая несчастная супруга, которая поддалась чарам кузена.
– Не переживайте, мы будем предельно вежливы и… – начал статский советник и остановился на полуслове. – Подождите, я не сразу сообразил. Алексей ведь не был женат?
– Вы про Званцева? Да, Леша не женат. А почему был? Эльза – это супруга Михаила, его брата.
– Алексея убили вместе с вашим кузеном.
– Алексея? – выпучил глаза свидетель. – Простите, вы не ошиблись? Его решительно никто не мог убить, он же совершенно безобидный человек. Работает по ученой части в Министерстве народного просвещения, занимается разработкой учебных пособий.
– Никого не подсидел на службе?
– Да господь с вами, нет – наоборот от повышения отказывался.
– Трудно поверить.
– Вы его просто не знаете. То есть, не знали. Он помогал всем, кому мог – мне с магистерской диссертацией… Хотя я ему – никто. И ни копейки не попросил. Бывал вспыльчив, но только если был повод – он не терпел несправедливостей, заступался за всех. Знаете, это мало про кого можно сказать, но у него не было врагов. Даже если ссорился с кем-то, его все равно уважали за честность, принципиальность.
– А с кем он ссорился в последнее время?
– Ссорился? Так, чтобы потом не помириться? Затрудняюсь сказать… хотя… Не очень хорошо знаю это дело, но был прецедент с неделю назад, Алексей тогда был кем-то вроде оппонента на защите диссертации и он резко высказался.
– По выводам? – уточнил Филимонов.
– По тому, что в диссертации, говоря языком науки, было множество некорректных заимствований.
– Плагиат?
– В науке не очень любят это слово, но по сути вы правы.
– Кто защищался знаете?
– Нет, Алексей промежду делом рассказал эту историю. Просто возмущался, что какой-то человек хочет пробиться в науку – а ему там делать нечего. Но имен не упоминал. Просто сказал… секунду буквально, я даже вспомню дословно, как он говорил…
Он побарабанил пальцами по столу и к нему моментально подлетел официант: «Еще что-нибудь желаете?» Васильевский страшно занервничал, что отвлек этим жестом человека от работы.
– Нет-нет, благодарю вас. Простите, я случайно, привычка, знаете ли. Простите, что побеспокоил. Так вот, Леша закончил речь такой формулировкой: «Итак, дамы и господа, эта работа совершенно превосходна как хрестоматия – то есть набор чужих цитат, но как диссертация она не имеет права на существование». Не знаю, поможет ли это в поиске, но больше мне ничего не известно.
На этом допрос завершился. Уваров закончил уплетать «Претаньер», Каменев разлил остатки шампанского по бокалам.
– Вы доберетесь до дома сами? – спросил тенор. – А то шампанское – штука коварная. Когда я впервые его попробовал после дебюта…
Впрочем, уголовному делу о двойном убийстве совершенно все равно, как профессор музыки впервые выпил пару рюмок шампанского после триумфа в «Пуританах», и что в результате этого произошло.
– Ну, это уже кое-что, – постучал по блокноту Уваров, когда свидетель, слегка качаясь, вышел из зала. – Кажется, есть с чего начать. Не слишком много, но…
– Но прежде любых гипотез – к Званцеву. Николай, с нами?
Тот хотел ехать, но когда вынул из кармана жилета часы, начал сокрушаться, что к Званцеву никак не попадет. Дело в том, что ему жизненно важно было присутствовать на репетиции «Отелло»: двое его студентов принимали участие в спектакле, их надо было проверить и поддержать.
Казалось бы, ну очередной спектакль, все всё выучили – зачем же лично присутствовать? Но случай был необычным.
– Видите ли, из Турина приехал Таманьо – тот самый Таманьо, который вместе с Морелем пел на премьере «Отелло» восемь лет назад. Он однажды приезжал в Москву, и я попал на него. Это неописуемо!
Далее последовал монолог о том, что такой стихийной силы голоса сейчас нет ни у кого другого, что только Тамберлик и Дюпре могли бы с ним соревноваться. Продолжалось все воспоминаниями о московском дебюте – как в Большом театре Таманьо, подобно трубе Иерихона, выдал первую фразу, от которой сбился оркестр, а часть публики упала в обморок.