– Его могли отправить на тот свет марксисты? – внезапно спросил Уваров и пояснил. – Я поспрашивал на их счет. Говорят, радикалы, ратуют за переустройство мира – и, кажется, даже силовые методы допускают. Почему бы им таким способом не пополнить партийную кассу? Не очень значительная сумма, но хоть что-то.
– Да зачем им его убивать, он им живой нужен был – один раз заберешь куш и все. А он бы им мог каждый месяц давать деньги – зачем убивать тогда?
– Хотел прекратить финансирование, они повздорили… Эти деятели подумали, что на прощание можно и обокрасть. Рабочая версия, мне кажется.
Эту версию, ничем, впрочем, не подкрепленную, все равно приняли к рассмотрению. Спустя два часа, когда сыщики вернулись из покойницкой, их ждали два отчета, которые задали новое направление в деле. Первый сообщал, что Званцев был оппонентом на защите у барона итальянского происхождения по фамилии Тускатти. Второй отчет был выпиской из адресного стола: барон Паоло Аугусто Тускатти проживает по… Впрочем, улица и дом значили для следствия гораздо меньше, чем имя барона. Это было имя нового подозреваемого.
– Володь, как закончишь с нашим бароном, приезжай сюда – обсудим, кто что узнал.
– Антон Карлович, я не знаю…
– Сколько бы времени ни заняло, возвращайся, буду ждать здесь. Хоть в ночи – время дорого.
Профессор Каменев между тем не терял даром времени. Вернее сказать, он так думал: если бы сыщики узнали, чем занят их главный консультант по музыкальной части и чему предпочел допрос подозреваемых, они бы, пожалуй, вызвали медицинскую карету с парой крепких санитаров и посоветовали бы тенору принять душ Шарко. Главный свидетель, на показаниях которого держалось если не все дело, то уж точно его половина, поехал в Консерваторию и сел у входа неподалеку от дверей, напротив швейцара. На недоуменные взгляды и реплики, полные сарказма, тенор не отвечал, а только смотрел на руки и торс входящих, совершенно не обращая внимание на выходящих из здания.
Когда прошло полчаса такого сидения, даже швейцар, знавший о странных привычках Николая Константиновича, не выдержал. Обычно он не лез не в свое дело, но в этот раз хранитель двери нарушил правило. Он подошел к тенору, помахал перед лицом рукой и спросил: «Господин профессор, с вами все в порядке?» Тот несколько раз тупо кивнул, не переводя остекленевший взгляд с дверей и неожиданно низким голосом произнес в сторону горшечной пальмы «Все хорошо…»
Швейцара это не убедило и тот потрепал Каменева по плечу: «Вы здоровы?» Тенор взвизгнул и, вскочив со стула, вылетел на улицу, повторяя «Вот она, вот еще одна деталь!»
Глава 13
На входе в Английский клуб, куда статский советник явился в поисках князя Гагаринского, дорогу сыщику преградил облаченный в ливрею детина, запросивший членский билет.
– Мне не требуется, – буркнул Филимонов и попробовал обойти молодца. Недремлющий стражник как Аргус воспрепятствовал этому тактическому маневру.
– В клуб допускаются только его члены или те, за кого поручился член клуба, – начал он воспроизводить правила. – Исключением выступают…
– Мне нужен князь Гагаринский, – выговаривая каждое слово преувеличенно четко, сказал сыщик – и вдруг вспомнил, что он сейчас не в мундире, а удостоверение сотрудника полиции забыл в кабинете на столе. Если его сейчас спросят, кто он вообще такой, ему и сказать будет нечего.
– Вы кто такой? – столь же четко артикулируя, передразнил его привратник. Но что-то щелкнуло в голове Антона Карловича и он уверенно пробасил:
– Лорд Пальмерстон, премьер-министр Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии.
Швейцар до того опешил, сознавая, что перед ним фигура такого масштаба, что без звука отступил и даже поклонился английскому премьер-министру, который не только говорил на чистейшем русском языке, не только не знал английского – но и с 1865 года лежал в гробу.
Тридцать лет такого отдыха нисколько не убавили у покойного сил и даже не смогли сбить румянец с его пухлых щек. Бодрой походкой тот проследовал в комнату для гостей и, уже заходя туда, приказал швейцару доложить о нем: он ждет Гагаринского немедленно. Потом, чтобы совершенно походить на англичанина, он поправил пышные усы и сказал «yes». Это было настолько неправдоподобно и неожиданно, что даже показалось убедительным: швейцар испарился и уже через минуту в комнату зашел какой-то господин.
Вообще, как представляют себе человека, который бегает за другим с саблей, имея самые кровожадные намерения? Это должен быть высокий и широкоплечий красавец, похожий на кавалергарда. Говорить он должен густым басом или, на худой конец, драматическим баритоном. Короче говоря, в его облике должно быть что-то лихое и гусарское…
Человек, который вошел в комнату, напоминал всем своим видом невысокий комод – и даже голос его походил на скрип несмазанной дверцы.
– Вы желали меня видеть? – деловито спросил Гагаринский.
– Я… – только и успел сказать сыщик, как князь прервал его на полуслове.
– Можете ничего не говорить, я не идиот – в отличие от швейцара. Лорд Пальмерстон – это вы остроумно подошли, с фантазией. Надо полагать, что вы из полицейского департамента? Не отвечайте, это элементарный вывод, который напрашивается. У меня был конфликт с Дмитрием Павловичем – и он труп.
– Откуда…
– Кто ж этого нынче в Петербурге не знает? Подумаешь, тайна следствия… Не буду скрывать: не сильно огорчен этому обстоятельству, лично пришел бы плюнуть на его могилу – да все недосуг.
Филимонов удивленно наблюдал за этой исповедью и не мог сообразить: неужели тот клонит к тому, чтобы по собственному признанию из зала суда уехать в Туруханский край лет на десять?
– Потом я посетил дом Васильевского-старшего – и он в тот же вечер отправился к праотцам. Об этом тоже не могу сказать как о большой трагедии и невосполнимой утрате. Ничего удивительного, что следователь хотел бы со мной поговорить – в его глазах я, должно быть, настоящий ангел смерти, предвестник несчастий. Все так?
Сыщик заметил для себя: пусть он в припадке гнева бегал с саблей за Васильевским – но это явно человек умный и расчетливый. С ним надо держать ухо востро, лишнего ему не говорить. А лучше сыграть на самолюбии – такой тип не может не любить себя.
– Вы, конечно же, их не убивали, – утвердительно сказал сыщик: он ждал реакции, а не ответа на вопрос, на который так легко соврать.
– Вы, конечно, не поверите мне. Еще бы, с чего бы вам мне верить: две ссоры – два трупа. Но на вопрос, который вы так и не задали, я все же отвечу: нет, не убивал.
– Почему?
– Странный вопрос… простите, как вас величать?
– Филимонов Антон Карлович, статский советник, – представился он.
– Начальник столичного сыскного управления лично делом занимается… – удивился князь. – Похоже, я и представить себе не мог, сколько шуму это дело произвело там, наверху. Антон Карлович, позвольте задам встречный вопрос: а почему их не убили, например, вы?
Сыщик открыл рот, будто немедленно хотел дать ответ, но прозвучал только некий странный звук: на полуслове Филимонов дал понять, что буквально любой ответ будет плохим. Если он сейчас скажет «А зачем мне это делать?», Гагаринский перейдет в наступление: «А мне тогда зачем?» – и допрос подозреваемого превратится в допрос сыщика. Если же Антон Карлович заявит, что у него есть алиби на оба случая, тот может начать допрос статского советника с посылом «докажите» – или просто прекратит неприятный для него разговор фразой «У меня тоже».
А прекращать разговор не время и не место: Гагаринский, если он и в самом деле невиновен, становился ценным свидетелем по делу о смерти Павла Андреевича. Если основным подозреваемым становится барон Тускатти, на показаниях князя будет строиться половина дела – а то и сразу все целиком. Если же виновен сам Гагаринский, прекращать допрос тем более смысла не имеет.
– Хороший вопрос, – ушел от неудобной темы статский советник. – Вы, пожалуй, и впрямь не при чем, так может поступать только невиновный: любой нормальный убийца вел бы себя тихо и мирно, отвечал бы спокойно на вопросы – а вы тут же в контратаку на меня пустились – да как!
Гагаринский улыбнулся: очевидно, победа в этом небольшом поединке в самом деле потешила его самолюбие. Он не стал спорить, хотя мог спросить: «а вдруг я ненормальный убийца?» В конечном счете, зачем провоцировать подозрения против себя? Поэтому Сергей Сергеевич милостиво позволил продолжить допрос: что вам хотелось бы узнать? Спрашивайте, не стесняйтесь. Постараюсь удовлетворить ваш профессиональный интерес.
– У вас есть алиби на время убийств?
– Не уверен, скорее всего нет. Даже и было бы – не вспомнил бы: не запоминаю, где и с кем бываю. Когда они произошли?
Филимонов вытащил из внутреннего кармана записную книжку и сообщил.
– Я, конечно, проверю свое расписание, но вряд ли у меня найдется какое-никакое алиби.
– Вы желали смерти Дмитрию Павловичу? – задал прямой вопрос статский советник.
– О, в первые минуты, когда он ославил меня как шулера – да. Знаете ли, какой-то нервный припадок случился даже. Вы знаете об этом инциденте, полагаю. – Филимонов кивнул. – Потом я успокоился – и перестал этого хотеть. Желание сломать ему нос не прошло, но мысли об убийстве отступили. Посадят-то ведь как за человека, прости Господи…
Сыщик внимательно посмотрел на князя и понял, что именно его смущало во всей этой ситуации разговора в клубе: само присутствие в нем Гагаринского.
– Но вас по-прежнему принимают в этом клубе после того, как…
– Да, Дмитрий Павлович извинился, – проскрипел князь.
– Извинился? Как давно?
– Да буквально за два дня до гибели. Прямо здесь, вот… нет, в соседней комнате.
– Это кто-то может подтвердить?
– Члены клуба, человек двадцать было… Их слова достаточно?
– Вполне, – ответил мрачнеющий Филимонов. – Мотивы убийства его отца у вас были?
– Никаких, – небрежно бросил князь. – Мы едва знакомы были. Симпатий особенных не испытывали друг к другу, но и откровенной вражды не было до того дня. Впрочем…