Когда он вернется домой, мать покроет чистой скатертью стол. Он смотрел на свои белые, длинные, опозоренные руки. Он не вернется домой с пустыми, немужскими руками. Соседи не будут смеяться над ним.
Снова Вазир-Мухтар сидел, заложа ногу на ногу, перед шахом в полуторапудовой одежде, и шах задыхался.
Он сидел час, и какие-нибудь две минуты сидел на его месте перед Фетх-Али-шахом Якуб Маркарян, оскопленный в городе Тебризе.
Якуб Маркарян, который знал многое и у которого были руки полные, белые, унизанные перстнями.
По росту он был не ниже Вазир-Мухтара, по бесстрастному лицу не хуже.
Потом он виделся с Вазир-Мухтаром наедине, но ничего ему не сказал.
Когда же Алаяр-хан пригрозил Ходже, что будет его бить по пятам, сказал в раздражении, будто это Ходжа-Мирза-Якуб указал на его жен Вазир-Мухтару и что будто Ходжа-Мирза-Якуб был в стачке с его собственным евнухом, он решился.
Доля правды была в этом, Мирза-Якуб покрывал своего товарища, и Мирзу-Якуба будут, возможно, бить по пяткам.
Медленно, не торопясь, все взвесив и обдумав, действовал Мирза-Якуб.
Он совещался с Хосров-ханом и Манучехр-ханом. Они запирались по часам, и Хосров выходил с блуждающими глазами, а Манучехр – согнувшись.
Они колебались – может быть, действительно не стоило дожидаться смерти Фетх-Али и стоило перейти к Вазир-Мухтару. Оба они были русскими уроженцами.
Но Ходжа-Мирза-Якуб не колебался более. Ему казалось, что всю жизнь он только и думал, что о русском посольстве. И когда была дана прощальная аудиенция Вазир-Мухтару, он привел в порядок все свои дела: уложил все вещи в пять сундуков, а квитанции за вещи, купленные им для гарема, письма и деньги – в маленький сундучок.
Вечером он прошелся мимо русской миссии и слышал стук молотков и суетню во дворе.
В два часа ночи он был у Грибоедова.
И Александр Сергеевич Грибоедов, друг изменника Фаддея Булгарина, требовавший немедленной выдачи изменника Самсона, слушал рассказ Ходжи-Мирзы-Якуба.
Ходжа-Мирза-Якуб не был изменником, потому что по Туркменчайскому трактату уроженцы областей русских или отошедших по этому трактату к России имели право вернуться на родину.
4
Грибоедов запахнул халат и сжался. Было холодно в комнате. Он закрыл на минуту глаза. Потом он сказал:
– Я не могу вас принять тайно ночью – все мои дела должны быть известны и явны. Мне не нужны секреты персиянского двора. Поэтому теперь вернитесь в дом свой. Подумайте хорошенько. И если вы действительно желаете вернуться на родину, приходите в другой раз, днем, чтобы я мог принять вас под свою защиту.
Сашка в казакине, накинутом на исподнее платье, светил евнуху. Евнух спускался по лестнице.
Грибоедов видел, как он остановился у конца лестницы, посередине двора и потом медленно, нехотя пошел прочь.
В восемь утра принесли Грибоедову отказ шаха в выдаче Самсона.
В восемь часов пришел Ходжа-Мирза-Якуб с тремя слугами во второй и последний раз. Ходжа-Мирза-Якуб остался в русском посольстве, и ему отвели комнату во втором дворе. Комната выходила на юг.
5
– Скажите, пожалуйста, правда ли, что, когда гарем выезжает за город, даются сигналы ружейными выстрелами и все убегают с дороги, а неубегающие подвергаются тюремному заключению?
– Нет, это неправда. Когда мы выезжаем в Негеристан на гулянье, нет отбою от нищих и зевак.
– Да, но Шарден описывает это. Шарден – надежный источник.
– Вы забываете, господин доктор, что Шарден жил, когда существовали во Франции рыцари, а Россия, кажется, не имела даже императоров.
Доктор Аделунг сидел у евнуха и расспрашивал его о восточных обычаях.
– Я видел здесь у одной женщины бумажку на локте, даже несколько выше локтя, на веревочке. Что это такое?
– Изречение из Корана.
– Я так и думал, – сказал с удовольствием доктор. – Амулеты.
Евнух посмотрел на него и улыбнулся.
– Женского корана, доктор.
– Женского?
– Его величество поручил принцу Махмуду-Мирзе собрать и записать женский коран. Он во многом отличается от мужского.
– Но это совершенная новость, – сказал озадаченный доктор. – Чем же отличается?
– Когда прибудут мои книги и рукописи, я дам вам ответ.
– Вы – образованный человек… – сказал доктор, слегка озадаченный.
– Образование мое скудное.
– Вы образованный человек, – сказал доктор строго, – вы напишите свои воспоминания, мы вместе переведем ваши рукописи, и господин Сеньковский издаст их в Петербурге. Успех будет шумный.
Ходжа-Мирза-Якуб помолчал.
– У вас большая библиотека?
– Все мое имущество помещается в семи ящиках.
– Когда прибывают ваши рукописи и книги?
– Я жду их с часу на час. Мои слуги, слуга господина Грибоедова и двое ваших чапаров отправились за ними.
Прошло полчаса.
– А скажите, пожалуйста, – спросил доктор, – есть ли в женском коране расхождения по поводу омовений?
– Есть, – ответил Мирза-Якуб и выглянул в окошко. Сашка, курьеры, Рустам-бек и его люди стояли на дворе.
Сашка разводил руками. Вид у него был серьезный. Вещей евнуха с ними не было.
Рустам-бек передал Ходже-Мирзе-Якубу письмо от шаха. Письмо было ласковое и приглашало Якуба вернуться для переговоров.
6
Так они сидели и разговаривали о женском коране, и Ходжа-Мирза-Якуб становился литератором, товарищем Сеньковского.
Ничего не изменилось в Тегеране.
Разве только опустела площадка перед русским посольством.
Но она пустела исподволь, родители, получившие детей своих и не получившие их, – разъехались, армяне с прошениями рассеялись. А сейчас не стало и торговцев.
По ночам три больших машала освещали вход в русское посольство, и дым от машалов бежал пылью по красным и как бы нагретым лужам.
Тряпки, смоченные нефтью, сухими выстрелами трещали в железных клетках, на длинных древках машалов.
Дверь была наглухо замкнута, и у двери стояли сарбазы.
За дверью говорили о женском коране.
Ничто не изменилось за дверью.
Но изменилось, нарушилось нечто по ту сторону ворот.
Доктор Макниль был бледен, его дрожки стояли то у дворца Алаяр-хана, то у дворца шаха.
Государство английское менялось в эти дни: его восточная политика была в руках белых, немужских, унизанных перстнями, опозоренных человеческих руках. И не только в них: она была уже в узких, длинных, цепких пальцах русского поэта, действовавшего в силу трактата.
И были уже разграблены семь сундуков Ходжи-Мирзы Якуба, запечатанные Манучехр-ханом. Исчезли квитанции на вещи, купленные евнухом для гарема, исчезли рукописи и записки.
Исчезли и письма разных лиц – в том числе и доктора Макниля. Не было, стало быть, и того женского корана, которым так интересовался доктор Аделунг, желавший издать его под редакцией Сеньковского.
7
– Послать сарбазов и взять Ходжу из посольства. Таково было мнение шах-заде Зилли-султана.
– Но это явное нарушение трактата, и пропадет восемь куруров.
Но Зилли-султан ночей не спал именно из-за этих куруров, заплаченных изменником Аббасом.
– Вернуть Ходже все его имущество и наградить по-царски. Склонить обещаниями. Когда же он выйдет из посольства, убить его, – было предложение Алаяр-хана.
Доктор Макниль еще утром в разговоре с Алаяр-ханом одобрил этот план.
– Он не поверит.
– Выдать кяфиру Самсон-хана, и тогда он согласится на выдачу Ходжи, – было мнение Зилли-султана.
Самсон мозолил ему глаза. Если друг Аббаса не будет охранять отцовского дворца, Зилли-султан много не потеряет.
– Я ему послал уже дестхат о выдаче Самсона. Дестхат у него. Он не хочет выдавать Ходжу.
– Вызвать к себе на загородную дачу Грибоедова, – и в это время убить евнуха, – предлагал Алаяр-хан.
– Это явное нарушение трактата.
Но этого бы и хотелось Алаяр-хану. Каджарская династия пусть повоюет еще раз.
Абдул-Вехаб, дервиш с лицом Никиты Пустосвята и колтуном нечесаных волос, внес тихое предложение:
– Вызвать его на духовный суд.
Доктора Макниля на этом совещании не было. Курьеры день и ночь скакали в Тебриз.
8
Дело перешло в духовный суд.
Якуб Маркарян был собственностью шаховой. Собственность эту охраняла сила, более могущественная, чем государство, шах и его сарбазы: шариат.
Старый человек с крашеной бородой, невысокого роста, сидел в Тегеране для того, чтобы охранять шариат. Имя его было Мирза-Масси.
Ему были известны все повеления шариата, закона, под которым ходит сам шах.
Мулла-Мсех, человек с бледным жирным лицом, человек святой жизни, служивший в мечети Имам-Зумэ, был его правою рукою.
Когда Иран нищал от войны и податей, наложенных кяфиром, Мирза-Масси молчал: это было наказание Божие, наложенное на Каджаров, которые лицемерно подчинялись шариату, но действовали исподтишка по-своему. Не он воевал с кяфирами.
Когда жены Алаяр-хана перешли под русский кров, Мирза-Масси сказал: нечистые суки ищут нечистых кобелей. Обе они были кяфирками. Мирза-Масси не одобрял обычай брать женами кяфирок. Не он писал мирный договор с кяфирами.
Теперь евнух, пятнадцать лет исповедовавший ислам, убежал к кяфирам, чтоб ругаться перед безбородыми и безусыми, как он, кяфирами над исламом.
Мирза-Масси и Мулла-Мсех сидели у шаха.
Не они воевали, не они писали мирные договоры.
Но они сидели над шариатом. Дело перешло в духовный суд.
В тот же вечер шах услышал слово, которого долго не слыхал: джахат.
Он ничего не возразил. Он хотел одного: освободиться от этих дел, которым не было конца, освободиться от уплаты куру-ров – его хазнэ была полна, но кяфир и до нее добирался, – забыть о кяфире, уехать в Негеристан, отдохнуть, руки Таджи-Доулэт пусть успокоят его. Он был стар.
– И все же, неужели джахат?
В тот же вечер он уехал тайком в Нег