– Да, – сказал Уильям задумчиво. – Я понимаю вас. Как вы считаете, возможно ли, чтобы сэр Герберт находил ее привлекательной?
– Пруденс Бэрримор? – Кристиан задумчиво закусил губу. – Сомневаюсь. Я знаю только, что он ценил ее с профессиональной точки зрения. Все мы ценили ее. Но она иногда противоречила ему, и это раздражало сэра Герберта. Он не терпел замечаний ни от кого – даже от более видных фигур в медицине, а тут всего лишь сестра милосердия… женщина, наконец…
Детектив нахмурился.
– А не могло ли подобное раздражение однажды заставить его наброситься на нее?
Его собеседник вновь расхохотался:
– Сомневаюсь. Стэнхоуп был здесь главным хирургом, а она – всего лишь сиделкой. Он мог бы вполне спокойно расправиться с ней, не прибегая к мерам, столь нехарактерным для него самого и опасным.
– Даже если она была права, а он ошибался? – настаивал Монк. – И об этом могли узнать другие ваши коллеги?
Лицо медика вдруг стало серьезным.
– Ну что ж… подобное могло бы только усложнить ситуацию. Стэнхоуп не смирился бы с подобным унижением, как и любой мужчина.
– А ее медицинские познания были достаточны для этого? – спросил Монк.
Бек чуть склонил голову.
– Не знаю, но допускаю подобную возможность. Она, безусловно, знала много… куда больше, чем любая из тех сиделок, которых мне приходилось встречать. Впрочем, заменила ее тоже необыкновенно хорошая сестра.
Уильям немедленно ощутил прилив удовлетворения, смутивший его самого.
– В самом деле? – осведомился он с некоторым сомнением, хотя и не намеревался оспаривать утверждение врача.
– Возможно, вы и правы, – ответил Кристиан, – но есть ли у вас какие-нибудь свидетельства того, что все произошло именно так? Я полагал, что Стэнхоупа арестовали из-за одних только писем? – Он чуть качнул головой. – Нет, любящая женщина не станет трубить миру об ошибках предмета своей любви! Скорее наоборот. Женщины, с которыми я был знаком, защищали своего мужчину до конца, если любили его, даже когда этого не следовало делать. Нет, мистер Монк, эту теорию нельзя считать правдоподобной. Кстати, судя по вашим словам, вы представляете барристера сэра Герберта и собираете свидетельства, способные оправдать его… Или я что-то неправильно понял?
Таким образом он в вежливой форме осведомился, не обманывает ли его детектив.
– Нет, доктор Бек, вы абсолютно правы, – ответил сыщик, понимая, что тот поймет эти слова как ответ на свой невысказанный вопрос. – Я проверяю прочность свидетельств обвинения, чтобы понять, каким образом их можно оспорить.
– Как я могу помочь вам это сделать? – серьезным голосом осведомился врач. – Вполне естественно, я снова и снова продумывал это дело… Как, наверное, и все мы. Но я не смог придумать ничего такого, что могло бы помочь сэру Герберту. Конечно, я могу под присягой подтвердить его высокую профессиональную квалификацию и личную добродетель, если вы этого хотите.
– Надеюсь на это, – согласился Монк. – Но могу я узнать ваше мнение неофициально… виновен ли сэр Герберт, с вашей точки зрения?
Кристиан почти не удивился этому вопросу:
– Я отвечу вам не менее откровенно, сэр. Я считаю подобное крайне маловероятным. Ничто из того, что я знаю о Стэнхоупе из личного опыта и понаслышке, не предполагает, что он способен на столь буйную, разнузданную… чрезмерно эмоциональную реакцию.
– А как давно вы с ним знакомы?
– Я проработал с ним чуть меньше одиннадцати лет.
– И вы подтвердите свое мнение под присягой?
– Конечно.
Детективу следовало заранее подумать и о том, что сумеет извлечь из этого врача искусный обвинитель своими изобретательными вопросами. Но время требовало открытий – иначе можно было и опоздать. Он выяснил все, что намеревался узнать, и продуманные ответы Кристиана не допускали сомнений. Поэтому через полчаса Уильям встал, поблагодарил доктора Бека за откровенность и потраченное на него время и отбыл.
Беседа казалась на удивление неудачной, а ведь ему следовало бы дать необходимые защите показания в пользу сэра Герберта и согласиться повторить свои показания в суде. Откуда тогда эти сомнения?
Но если убийца – не Стэнхоуп, тогда наиболее очевидными кандидатами на эту роль являются Джеффри Таунтон и сам Бек. Неужели преступник – этот обаятельный человек… интеллигентный, уже почти переставший быть иностранцем? Или же под его внешностью, приятной даже с точки зрения Монка, таится черная душа?
Сыщик не знал, что думать. Чутье ничего не говорило ему.
Уильям встретился с подругами и коллегами Пруденс, но они неохотно беседовали с ним и держались настороже. Молодая сиделка с опаской поглядывала на него и отделывалась односложными словами, характеризуя романтические наклонности Пруденс.
– Нет, – ответила она на вопрос о том, не была ли убитая кем-нибудь увлечена.
– А не поговаривала ли она о замужестве? – уточнил сыщик.
– Нет. Я не слышала об этом.
– А о том, чтобы оставить работу в госпитале и завести семью? – настаивал Монк.
– О нет… никогда. Ни разу. Она любила свою работу.
– А вам не случалось видеть ее взволнованной, раскрасневшейся… взгрустнувшей или обрадованной без причины?
– Нет. Она всегда держала себя в руках. Она была не такая, как вы говорите. – Ответ сопровождался возмущенным и обиженным взглядом.
– Ну, а не случалось ли ей преувеличивать? – в отчаянии допытывался детектив. – Быть может, она превозносила собственные достижения или расписывала свои подвиги в Крыму?
Наконец он добился эмоций от своей собеседницы, однако совсем не тех, на которые рассчитывал.
– Она этого не делала! – Лицо молодой женщины раскраснелось от гнева. – С вашей стороны просто гадко говорить такое! Она всегда говорила только правду. И она вообще никогда не вспоминала о Крыме, кроме тех случаев, когда рассказывала об идеях мисс Найтингейл. Она никогда не превозносила себя. И не надо говорить мне такого, я даже слушать не буду! И я присягну, что так было, если только это нужно не для того, чтобы защитить человека, который убил ее.
Ничем помогать сэру Герберту эта сестра не собиралась, но это странным образом доставляло Монку некоторую извращенную радость. Он потратил неделю на почти бесплодные труды и не услышал почти ничего, что могло бы оказаться полезным… Впрочем, все это он предвидел. Но при этом никто не разрушал сложившееся у него в голове представление о Пруденс. Сыщик не мог обнаружить никаких фактов, способных представить ее женщиной пылкой и готовой на шантаж, как утверждали ее письма.
Но где же истина?
Под конец своих изысканий Уильям повидался с леди Стэнхоуп. Разговор вышел весьма напряженным, как того и следовало ожидать. Арест сэра Герберта надломил эту даму. Ей требовалась вся ее отвага, чтобы по крайней мере держаться спокойно перед детьми, однако потрясение, бессонные ночи и слезы оставили слишком отчетливые следы на ее лице. Когда Уильяма провели к ней, рядом с матерью находился старший сын, Артур, – бледный, гордый и надменный.
– Добрый день, мистер Монк, – весьма негромко приветствовала его леди Филомена. Она явно не совсем понимала, кто он и зачем явился. Выжидательно моргнув, женщина поглядела на него из кресла с твердой резной спинкой.
– Добрый день, миссис Стэнхоуп, – ответил детектив. Надо было заставить себя обойтись с ней помягче. Нетерпение ничего не даст, это порок, и об этом нельзя забывать. – Добрый день, мистер Стэнхоуп, – добавил он, глядя на Артура.
Тот кивнул.
– Прошу вас, садитесь, мистер Монк, – исправил сын упущение матери. – Чем мы можем помочь вам, сэр? Как вы понимаете, моя мать не принимает сейчас гостей без крайней необходимости. Вся наша семья очень тяжело переносит это время.
– Бесспорно, – согласился Уильям, опускаясь в предложенное кресло. – Я помогаю мистеру Рэтбоуну готовиться к защите вашего отца, о чем, как мне кажется, и писал вам.
– Невиновность защитит его, – прервал его Артур. – Бедная женщина явно обманывала себя. Насколько мне известно, подобное случается с незамужними леди в определенном возрасте. Они начинают фантазировать, мечтать о выдающихся людях, обладающих положением и местом в обществе… Обычно дело ограничивается прискорбным недоразумением. Но это заблуждение привело ее к трагедии.
Монк подавил вопрос, невольно просившийся с губ. Неплохо было бы поинтересоваться, понимает ли этот аккуратный и спокойный юноша трагедию Пруденс Бэрримор или же видит в ней только обвинение, выдвинутое против его отца?
– К сожалению, нельзя отрицать только одного, – согласился сыщик. – Сестра Бэрримор мертва, а ваш отец находится в тюрьме по подозрению в ее убийстве.
Филомена охнула, и щеки ее окончательно побелели. Она схватилась за руку Артура, покоившуюся на ее плече.
– Сэр! – яростно выпалил молодой Стэнхоуп. – Эти слова были излишними. Я рассчитывал, что вы проявите большее сочувствие к моей матери! Если у вас есть к нам какое-то дело, прошу изложить его коротко и понятно. А потом, ради бога, оставьте нас.
Уильям с усилием сдержал себя. Он помнил, что не раз делал это, видя перед собой ошеломленных и испуганных людей, не находивших слов и застывших, покоряясь власти горя.
Внезапно он вспомнил одну спокойную женщину из своего прошлого. На ее обычно простом лице оставила отпечаток мучительная потеря, а ее белые руки, сжавшись, лежали на коленях. Она тоже была не в силах разговаривать с ним. Тогда Монка наполняла такая ярость, что вкус ее до сих пор ощущался у него во рту. Гнев этот был направлен не против той женщины, к ней он ощущал только жалость. Но почему же? Почему после всех минувших лет он вспоминает именно эту женщину, а не кого-нибудь еще?
Но память не возвращалась. Он не помнил совсем ничего: только чувства наполнили его разум, заставляя напрягаться все тело.
– Что можем мы сделать? – спросила леди Стэнхоуп. – Чем можно помочь Герберту?
Детектив начал задавать вопросы и понемногу, с непривычным терпением, составил по их словам представление о сэре Герберте, каким тот был дома: о тихом и спокойном, преданном своей семье человеке, все вкусы которого были известны заранее. Единственную жадность этот верный муж и заботливый отец обнаруживал лишь к ежедневному стаканчику виски и хорошему ростбифу.