Но как же много Калландра о нем не знала! Иногда они засиживались вместе, пожалуй, дольше, чем следовало бы, и доктор рассказывал ей о своей трудной юности, проведенной в родной Богемии, и о счастье, которое испытал, познавая удивительную физическую природу человека. Он рассказывал ей о людях, которых помнил, с которыми его связывали общие переживания, и со сладкой грустью вспоминал былые потери, горечь которых смягчалась тем, что теперь они были разделены с другом.
Почувствовав, что настал подходящий момент, леди Дэвьет рассказала ему о своем муже… пламенном, ослепительно живом человеке, остававшемся таким, в какую бы сторону ни заносил его душевный пыл. Она вспоминала о его внезапных озарениях и нередких ошибках, о грохочущем остроумии и необузданной жизненной мощи…
Но что знала она об истинном Кристиане? События, о которых он ей рассказывал, остались в прошлом, словно бы в последние пятнадцать-двадцать лет с медиком ничего не случалось и ему не о чем было вспоминать. Но когда иссяк источник идеализма в его душе? Когда Бек впервые предал лучшее, что было в его сердце, когда он взялся за это грязное дело… за аборты? Неужели ее друг столь отчаянно нуждался в деньгах?
Нет, так нельзя, это нечестно! Вновь обратившись к этим мучительным думам, Калландра сразу вспомнила и об убийстве Пруденс Бэрримор. Ее друг – теперь она знала это – не мог совершить убийства! Она понимала его и не могла ошибиться! Но тогда, выходит, в тот день просто что-то не так поняла? Быть может, беременность Марианны Гиллеспи с самого начала сложилась неудачно… В конце концов, ребенок был зачат в результате насилия! Быть может, телу этой девушки были причинены какие-то внутренние повреждения и Кристиан исправлял их, вовсе не покушаясь на ребенка!
Конечно же! Даже наверняка! Но нужно выяснить это и успокоить свои страхи.
Вот только как? Если спросить врача, придется признаться в том, что она видела – и тогда Бек поймет, что Калландра действительно поверила в худшее.
И почему, собственно, он должен дать ей правдивый ответ? Она не могла требовать у него доказательств! И заданный вопрос навсегда разрушит близость, сложившуюся между ними. Пусть чувство это было непрочным и безнадежным, но леди Дэвьет безрассудно ценила его. Впрочем, гнилые сомнения уже разрушали эту их хрупкую связь. Она еще могла встречать взгляд своего друга и беседовать с ним столь же непринужденно, как и раньше, но вся ее прежняя доверчивая легкость и веселость в отношениях с ним исчезли.
Итак, Дэвьет должна повидаться с ним, чем бы ни закончился этот разговор… Она должна знать.
Возможность представилась в тот самый день, когда Ловат-Смит завершил свое дело в суде над Стэнхоупом. Калландра ходатайствовала за одного бедняка, которого положили в больницу, и убедила попечителей, что человек этот не только нуждается в операции, но и заслуживает, чтобы расходы были оплачены за него. Лечить его, пожалуй, следовало Кристиану Беку: операция эта была слишком сложной для практикантов, остальные хирурги были заняты, ну а сэр Герберт оставил работу на неизвестное время, а быть может, и навсегда.
Узнав от миссис Флаэрти, что Кристиан у себя, попечительница направилась к его двери и постучала. Сердце ее бурно колотилось, и ей даже казалось, что трепещет все ее тело. Во рту было сухо, и леди поняла, что станет запинаться на словах.
Голос Бека пригласил ее войти, и женщина вдруг захотела сбежать, но ноги ее словно приросли к месту. Однако голос врача повторил приглашение, и медлить дальше было бы странно.
На этот раз миссис Дэвьет открыла дверь и вошла.
Лицо медика озарилось удовольствием, и, едва увидев ее, он сразу же поднялся из своего кресла.
– Леди Калландра! Входите, входите! Сколько же дней мы с вами не виделись! – Прищурясь, он внимательно поглядел на нее… спокойный и мягкий. Сердце попечительницы дрогнуло. – Вы кажетесь усталой, друг мой, вам плохо?
Она уже хотела выложить ему всю правду, как поступала всегда, а особенно общаясь с ним. Однако лучше было все же уклониться от откровенности.
– Нет, просто не настолько хорошо, как мне хотелось бы. Пустяки, – выпалила леди Дэвьет, чуть запинаясь. – Во враче я не нуждаюсь. Пройдет.
– Вы уверены? – Врач явно был встревожен. – Если вы не хотите обращаться ко мне, попросите Аллингтона. Он хороший человек и сегодня как раз находится здесь.
– Если мне не станет лучше, так я и поступлю, – солгала его гостья. – Но я пришла походатайствовать за одного человека по фамилии Берк. Его положили сегодня, и он, безусловно, заслуживает вашей помощи. – И она подробно описала заболевание несчастного пациента, слушая свой голос словно бы со стороны.
Уже через несколько секунд ее собеседник поднял руку:
– Все понятно, я посмотрю его, вам незачем уговаривать меня. – И он вновь внимательно поглядел на Калландру. – Вас что-то смущает, моя дорогая? Вы явно ужасно расстроены. Неужели мы все-таки не доверяем друг другу, и вы можете отказаться от моей помощи? – Это было явное приглашение рассказать, в чем дело, и миссис Дэвьет понимала, что отказом не только закроет дверь, которую еще труднее будет отворить в следующий раз, но и причинит своему другу боль. Она угадывала все это в его глазах, и сердце ее пело.
Калландру душили непролитые слезы. Ее одиночество, начавшееся задолго до смерти мужа, еще с тех пор, когда он начал бывать с ней резок, – нет, он не был груб, просто не желал перекинуть мост через различия, существовавшие между ними, – вся тоска ее изголодавшегося сердца трепетным огоньком вспыхнули в ее душе.
– Меня все мучает это несчастное убийство и суд, – ответила леди, уставившись в пол. – Просто не знаю, что думать, и все расстраиваюсь, а не стоило бы… Мне очень жаль, что я обременяю вас своими переживаниями… у вас ведь хватает и собственных.
– И это всё? – Доктор глядел на нее с любопытством, чуточку недоумевая.
– Мне нравилась эта девушка, Пруденс, – проговорила Калландра, поглядев на него: по крайней мере в этих ее словах не было лжи. – Она напоминала мне одну молодую женщину, которая еще более дорога мне. А сейчас я просто устала, и завтра мне будет лучше. – И она заставила себя улыбнуться, ощущая, что этот жест ей не удался.
Бек ответил ей улыбкой, мягкой и грустной. Тем не менее миссис Дэвьет сомневалась в том, что он ей поверил. Неоспоримо было одно: она не могла заставить себя спросить его о Марианне Гиллеспи. Ее страшил любой ответ.
Калландра поднялась на ноги и попятилась к двери.
– Благодарю вас за мистера Берка, я не сомневалась, что вы возьмете его. – Протянув руку к двери, она коротко и скорбно улыбнулась врачу и исчезла.
Едва Рэтбоун вошел в камеру, как сэр Герберт повернулся к двери. Снизу, с помоста зала суда, за исключением немногих моментов, этот человек казался уверенным и спокойным, но с близкого расстояния, в жестком свете одной высокой лампы, выглядел он ужасно. Лицо его отекло, а под глазами залегли густые тени, словно недолгий и прерывистый сон не приносил ему облегчения. Как врач, он знал пределы жизни и смерти и хорошо представлял физическую хрупкость человека, предпринимая какие-то действия или воздерживаясь от них. Его решения всегда определяли судьбу других людей, но сейчас Стэнхоуп был беспомощен. Всем здесь распоряжался его адвокат, а он ничего не мог сделать, и это пугало его. Испуг проступал в глазах хирурга и в движениях головы… Страх словно бы незримо присутствовал в атмосфере тюремной камеры.
Оливер привык ободрять людей, ничего им на самом деле не обещая. Это было частью его профессии. С Гербертом подобное едва ли могло пройти: все обычные в таких случаях фразы и уловки он прекрасно знал и сам. А причины для страха у него были вполне реальны.
– Итак, дело принимает плохой оборот? – без предисловий проговорил заключенный, не отрывая глаз от лица Рэтбоуна; во взгляде его угадывались и надежда, и страх.
– Пока рано судить, – не желая лгать, заверил его юрист. – Однако ваши слова недалеки от истины, пока мы не сумеем найти выход из положения.
– Но обвинитель не может доказать, что именно я убил Бэрримор. – В голосе сэра Герберта слышалась откровенная, пусть и легкая, паника. Оба заметили эту нотку страха, и медик покраснел. – Я же невиновен! Но эта дурацкая мысль о том, что я завел с нею роман, просто невозможна. Если бы вы только знали эту женщину, подобное вам и в голову бы не пришло. Откровенно говоря, она даже отдаленно… даже отдаленно не была склонна к подобным мыслям! Я не могу объясниться яснее.
– Но можете ли вы представить другое объяснение ее письмам? – спросил Рэтбоун без особой надежды.
– Нет, не могу. Вот это и пугает меня! Настоящий кошмар. – С каждым словом страх в голосе врача делался все острее. Не отводивший взгляд от его лица адвокат полностью верил ему. Он не один год оттачивал свои суждения, ставя на них свою профессиональную репутацию. Сэр Герберт Стэнхоуп говорил правду. Он не знал, что имела в виду Пруденс Бэрримор, и это непонимание пугало его больше всего… Непонятная цепь событий против воли увлекала его за собой, угрожая внезапной смертью.
– Что, если это какая-нибудь злобная шутка? – спросил Оливер, не зная, на что еще надеяться. – Случается, люди пишут странные вещи в своих дневниках. Она могла, например, воспользоваться вашим именем, чтобы прикрыть кого-то другого?
На встревоженном лице Герберта промелькнула надежда.
– Да-да, такое вполне возможно! Но я не имею ни малейшего представления о том, кого она могла бы иметь в виду… Боже, если бы я только знал! Но зачем ей было делать что-то подобное? Она ведь просто писала сестре, не рассчитывая, что ее письма станут известными публике…
– Или мужу ее сестры? – вставил защитник, понимая всю глупость подобного предположения.
– Вы имеете в виду интрижку с мужем сестры? – В голосе обвиняемого слышалось сомнение.
– Нет, – терпеливо пояснил Оливер. – Возможно, что супруг Фейт мог прочитать эти письма… Ведь мужья нередко читают переписку своих жен!