Оливер сделал последнюю попытку спасти свою репутацию.
– Вы хотите сказать, что у него была с кем-то интрижка, леди Росс-Гилберт? – предположил он, изображая недоверие.
Кто-то на галерее закашлялся, и его мгновенно заставили примолкнуть.
– Нет, – покачала головой дама.
– Так что же вы имеете в виду? – Харди не смог скрыть своего смятения. – Прошу вас, поясните, пожалуйста!
В зале наступило полное молчание. Все лица были обращены к свидетельнице. Защитник не стал вмешиваться: другой подобной возможности ему могло больше не представиться.
И все же Береника колебалась.
Подсудимый нагнулся вперед с напряженным лицом, в чертах которого впервые действительно проступил страх.
– Способны ли вы обвинить сэра Герберта в каких-либо нарушениях морали? – Рэтбоун услышал в своем голосе деланое раздражение. – Вам придется пояснить это, мэм, или прекратить свои инсинуации!
– Я нахожусь под присягой, – проговорила леди Росс-Гилберт очень спокойно, ни на кого не глядя. – Мне известно, что он выполнял платные аборты. Я знаю это как факт, потому что сама направляла к нему клиенток.
Тишина в зале суда стала по-настоящему мертвой. Никто не двигался. Никто даже не дышал.
Оливер не смел смотреть в сторону скамьи подсудимых. Он вновь изобразил на лице неверие:
– Что?!
– Я, и именно я, направляла к нему женщин, нуждающихся в помощи, – повторила свидетельница свои слова медленно и очень четко. – Полагаю, что вы сочтете меня аморальной. Можно спорить с этим, но я делала это из милосердия, не за плату… – Слова ее повисли в воздухе.
Харди уставился на Беренику.
– Это весьма серьезное обвинение, леди Росс-Гилберт. Осознаете ли вы в полной мере значение собственных слов?
– Полагаю, что да.
– И все же, оказавшись на месте свидетеля обвинения, вы ничего не сказали об этом?
– Меня никто не спрашивал.
Глаза судьи сузились.
– Вы хотите уверить нас, мэм, в собственной наивности, в том, что не представляете себе важность подобного свидетельства?
– Факт этот казался мне не слишком относящимся к делу, – ответила леди чуть дрогнувшим голосом. – Обвинение настаивало, что сестра Бэрримор пыталась заставить сэра Герберта жениться на ней. Я знаю, что это абсурд. Ее совершенно не интересовали любовные интрижки. И он тоже не стал бы вести себя подобным образом: я знала это тогда, знаю и теперь.
Посерев лицом, Стэнхоуп в отчаянии глядел на адвоката со скамьи подсудимых.
Харди прикусил губу.
Ловат-Смит переводил взгляд с судьи на Беренику, а потом на Оливера. Он еще не вполне отчетливо понимал, что происходит.
Рэтбоун стиснул кулаки так, что ногти впились в его плоть. Дело складывалось не так. Недостаточно обвинить сэра Герберта в выполнении абортов. Он виновен в убийстве! Однако дважды за одно дело не судят.
Защитник шагнул вперед на пару шагов:
– Итак, вы не можете даже на мгновение предположить, что Пруденс Бэрримор знала об этом и намеревалась шантажировать сэра Герберта? Вы не можете утверждать этого, не так ли? – Это был вызов, жесткий и суровый.
Ловат-Смит чуть приподнялся на ноги в смятении:
– Милорд, прошу вас порекомендовать моему ученому другу предоставить свидетельницу собственному разумению.
Оливер уже едва мог выносить напряжение. Он не смел больше вмешиваться в ход процесса. Нельзя было показывать, что он губит собственного клиента. Адвокат обернулся к Беренике. Господи боже, если бы она только воспользовалась этой возможностью!
– Леди Росс-Гилберт? – настаивал судья Харди.
– Я… я не поняла вопрос, – произнесла дама с несчастным выражением на лице.
Рэтбоун вступил в разговор прежде, чем судья успел изложить формулировку в более невинном виде.
– Вы хотите сказать, что Пруденс Бэрримор не пыталась шантажировать сэра Герберта? – проговорил он громче и резче, чем намеревался.
– Нет, – возразила Росс-Гилберт. – Она шантажировала его.
– Но, – запротестовал Оливер, словно бы в ужасе, – но вы же сказали… Почему она это делала, скажите же ради бога! Вы же говорили, что она не имела желания выйти за него замуж!
Береника глядела на него с нескрываемой ненавистью:
– Она хотела, чтобы он помог ей получить медицинское образование. Я не слышала от нее этого, но сделала такой вывод. Вы не можете обвинить меня в сокрытии информации от суда.
– Обвинить вас? – запнулся адвокат.
– Боже милосердный! – Свидетельница перегнулась через поручни трибуны, и лицо ее исказила ярость. – Вы знаете, что Стэнхоуп убил ее! Вы устроили эту шараду, потому что обязаны защищать его. Так продолжайте же, делайте свое дело!
Рэтбоун чуть повернулся к ней, а затем поглядел в сторону своего подзащитного. Лицо его посерело, челюсть отвисла, а в лихорадочно блестящих глазах отражалась болезненная паника.
У Герберта оставалась лишь самая тоненькая, самая слабая ниточка надежды. Очень медленно он отвернулся от Оливера к присяжным, поглядел на каждого из них… И после этого понял, что это поражение – решительное и бесповоротное.
В зале наступило молчание. Не шевельнулся ни один карандаш.
Филомена Стэнхоуп посмотрела на скамью подсудимых, и в ее взгляде было нечто очень близкое к жалости.
Ловат-Смит протянул руку в сторону Рэтбоуна. Лицо его светилось восхищением.
На скамье для публики Эстер повернулась к Монку, страшась увидеть в его глазах победное выражение. Но триумфа во взгляде сыщика не было. Это была не победа. Просто завершилась трагедия, явив воздаяние и правосудие ради Пруденс Бэрримор и тех, кто любил ее.