решение.
Сонный слуга принёс глиняный горшок с чуть тёплой гречневой кашей, чашу с молоком и ломоть ржаного хлеба. Корфель наскоро поел и поднялся в комнаты магистра, который занимал всё правое крыло замка.
По дороге его ещё мучил стыд за своё позорное бегство. Бедный отец барона, снарядивший на последние деньги сына в поход, завещал лишь одно: «Оплачу и смерть твою, как тяжела она для меня ни будет, прошу только одно: умри героем!» Старик хотел иметь в роду великого рыцаря, которому все бы поклонялись, он даже заранее заказал его портрет с мечом и в латах. Но романтический дух быстро выветрился из сознания Иоганна Корфеля. Умирать во имя святой христианской идеи, как предписывал орденский устав, рыцарь не хотел. Он устал воевать, но ему не хватало смелости выйти из Христова братства. Да и куда идти? Старики-родители были ещё живы, но на их Шее сидели ещё две младших сестры и брат, а сам он ничего иного не умел, как держать меч в руках да по трое суток скакать в седле. Может быть, оттого его и грызла злость.
Дрова в камине давно прогорели, но красные угли ещё вспыхивали от тяги в трубе. Барон прошёл в кабинет, нашёл сундучок, легко открыл нехитрый запор и откинул крышку. Он был почти доверху наполнен золотыми монетами. Корфель погладил их руками. Магистр заметно поглупел на старости, и его идея облагодетельствовать мерзкую русскую шлюху лишнее тому подтверждение. Однако совсем ни к чему, чтобы это богатство перешло в собственность Ордена. Новый магистр, который придёт на смену Волквину, если последнего уже нет в живых, весьма порадуется бережливости епископа. Но как узнать: жив ли Волквин? О себе с крестоносцами, каковые прибыли с ним, барон договорился, что они якобы выловили его в реке. После удара он потерял сознание, и течением Корфеля отнесло на безопасное расстояние. Трое же воинов чудом спаслись из вражеских силков в лесу. Всему виной дозор, который не подал вовремя сигнала, и неприятель воспользовался тем, что застал их врасплох. Так растолковал дружинникам барон, и беглецы с ним согласились.
Великим магистром ему не быть. Ливонский рыцари находились под покровительством другого, более могущественного ордена святой Марии Иерусалимской, более известного как Тевтонский. Сам папа римский побаивался его великого магистра Германа Зальца, а Корфель никогда не входил в число любимчиков последнего, и скорее всего Зальц пришлёт им в пастыри одного из своих друзей. И придётся снова приспосабливаться, угождать, завоёвывать доверие. А может быть, и подать в отставку, если магистру не понравятся его сбивчивые объяснения о чудесном спасении.
Русские же могут и не убить Волквина, хотя магистр никогда не согласится стать пленником. Для него честь дороже жизни. Корфель усмехнулся. И потому навряд ли он вернётся со щитом.
Барон оттащил сундучок Волквина в свою комнату, спрятал в шкаф, где висели его одежды. Если русичей тронут старческие седины и великий магистр всё же останется в живых, то Корфель скажет, что взял деньги на хранение, чтобы никто не прибрал их. Ведь епископ сам попросил позаботиться об этой русской девке. Вот ещё одна забота.
Барон вернулся в покои Волквина, приоткрыл тяжёлую дубовую дверь и бесшумно вошёл в спальню. Тут было жарко натоплено, и Всеслава в тонкой ночной рубашке спала поверх одеяла. Её девичья грудь с большими розовыми сосками притягивала жадный взгляд Корфеля. Несколько мгновений он молча смотрел на неё, потом стал раздеваться. Возбуждение охватило его. Обнажившись, барон прилёг рядом, погладил выпуклый живот наложницы. Та тихо вздохнула во сне. За то время, что магистр приютил эту глупую дочь русского крестьянина, она заметно раздобрела, её бедра округлились, кожа стала белой и гладкой. Вряд ли Волквин часто орошал эту рыжую розу, расцветающую меж тугих бёдер.
Барон резким рывком схватил Всеславу и прижал к себе. Она проснулась, хотела закричать, но, увидев перед собой безумное лицо Корфеля, замерла.
— А где... — голос её пресёкся.
— Нас застали врасплох, мы спаслись вчетвером, меня вытащили из реки без сознания...
— Он... погиб?..
— Скорее всего.
Всеслава заплакала. Она не горевала по великому магистру, ей было страшно остаться одной, без опоры.
— И что теперь? — сквозь слёзы проговорила она.
— Иди ко мне...
И Всеслава покорилась ему. Она очень старалась ему понравиться, и Корфель это почувствовал. Русская Венера и впрямь оказалась хороша.
— Ты не бросишь меня?..
Он знал все её вопросы наперёд. Но ответов у него пока ещё не было. Устав Ордена запрещал иметь не только наложниц, но даже случайные связи, однако высшие чины им пренебрегали. Волквин был равен самому Зальцу, а кто такой Корфель? Нищий барон из захудалого рода. Если эти деньги останутся у него, он сможет приобрести небольшое поместье, жениться, завести детей. Но не с этой же дрянью.
— Ты не бросишь меня?..
— Великий магистр попросил меня о тебе позаботиться. Он велел отвезти тебя, куда ты захочешь, — раздумывая о своём, вымолвил барон.
— Но мне некуда ехать, — испуганно пролепетала Всеслава. — Я не хочу никуда ехать. Разве я тебе не понравилась?
Корфель задумался. Несколько дней в запасе ещё есть, пока твёрдо не прояснится судьба старого великого магистра и на смену ему не прибудет новый. До сей поры никто не бросит в барона камень, тем более что Всеслава находилась в замке под покровительством Волквина, которого все уважали, и самые ретивые сторонники уставных требований Ордена снисходительно закрывали глаза на эту слабость старого вождя.
— Хочу быть только твоей, — прижимаясь к нему, прошептала сладкая дева. — Ты меня не прогонишь?
— Пока нет, — обняв её, проговорил барон, и в его холодных голубых глазах проскользнула улыбка.
Ему нравились даже такие, самые малые проявления личной власти.
Глава пятнадцатаяПЕРЕД НАШЕСТВИЕМ
Батый стоял на крутом берегу широкой реки Воронеж, легко вьющейся меж живописных берегов, прибранных уже первым снежком, с наслаждением вбирая в себя дыхание русских просторов. Ноздри его шумно раздувались, в узких глазках вспыхивал огонь, когда он оглядывал бескрайнюю ширь. Привыкший к унылым степям, внук Темучина теперь жадно вглядывался в густые синие ленты лесов, простирающихся до горизонта, обладателем которых он скоро станет.
Накануне дозорные поймали княжеского истопника, и Батый самолично допросил его, пообещав жизнь, если тот обо всём честно расскажет: велика ли дружина князя, как крепость охраняют, кто из соседей придёт на помощь, чем вооружены дружинники. Истопник всё поведал без утайки, не умолчал даже о красоте младшей княгини Евпраксии, жены княжеского сынка Фёдора, каковая будто бы происходит из знатного царского рода.
Батый слушал пленника с ласковой улыбкой, покачивая в знак согласия с ним головой, но, как только тот доложил обо всём, что знал, хан тотчас приказал его повесить.
— Он мог ведать и про потайные ходы в крепость, и о слабинах обороны, о чём, как я полагаю, скрыл, — заметил Ахмат, едва истопника увели.
Батый спохватился, велел немедля остановить казнь, но опоздал: рязанца уже вздёрнули. Хан рассердился, вышел из юрты, успокаиваясь на холодном ветерке. Ахмат последовал за ним и первым нарушил молчание.
— Но также важно сохранить здесь местных людей, которые бы извлекали богатства из лесных кладовых и приносили вам. Без них эти леса будут мертвы, — легко угадывая тайные мысли хана и ёжась от злого ветерка, негромко проговорил стоявший рядом Ахмат. — Кто будет добывать пушнину, дичь, орехи? Ваши люди, не знающие ни лесного промысла, ни этих северных мест?.. Уничтожив город, вы единожды очистите его кладовые. Но больше их никто не наполнит. А вот обложив жителей данью, вы сможете собирать её каждый год...
— Но ты же сам мне втолковывал, что надобно сначала устрашить русичей, сровнять с землёй несколько их княжеств, чтобы другие смиренно покорились, — недоумённо возразил хан, и нотки недовольства послышались в его голосе. Он не любил столь быстро менять свои решения, но больше всего Батый хотел походить на своего деда, один страх перед именем и жестокостью которого приводил в оцепенение целые народы.
— Они неглупы, эти русские, и уже прослышали, что ты умертвил всех булгар, а потому не захотят и себе подобной участи. Слава твоего деда слишком велика, чтобы о ней здесь не слыхали. Но ты должен следовать своим собственным путём...
Оракул в овчинном кафтане и таком же треухе, с озябшими пальцами, которые он жалким дыханием отогревал у рта, выглядел довольно нелепо и походил на заморённого голодом пленника, потому сын Джучи не поддался гневу, да и слова Ахмата о своём пути заставили его снова задуматься. В чём-то этот глиняный прорицатель прав. Батыю совсем не хотелось, чтобы все называли его вторым Чингисханом или, что ещё хуже, его повторением. Он должен идти своим путём завоеваний. Чтобы все сказали потом: он сохранил жестокость деда, но обладал хитростью барса и коварством гиены.
— И какую часть дани ты предлагаешь брать от них? — заинтересовался внук Темучина.
— Они платят своим священникам десятую часть всех богатств. Теперь мы станем их новыми богами, и пусть каждый платит тебе эту десятину!
Батыю понравилось это сравнение.
— Да, ты, как всегда, прав: я стану их новым Богом, и пусть они столько же платят мне!
Он вернулся в юрту, кликнул двух своих толмачей, повелел им ехать в Рязань и предложить эти условия тамошним князьям.
— С вами поедет мой оракул Ахмат, — подумав, неожиданно добавил он. — Слушайтесь во всём его!
Выехали через полчаса и к вечеру натолкнулись на первый сторожевой дозор великого рязанского князя Юрия Игоревича, который и проводил их до самого града, стоявшего на высоком берегу Оки неподалёку от устья другой речки, Прони. Из-за густого тумана, окутавшего широкую и ещё не замерзшую Оку, не проглядывались даже крепостные стены, и деревянные купола церквей да резные коньки княжьих теремов, казалось, парили в предзакатных лучах зимнего солнца.