На площади у теремов был сооружён большой фонтан из серебряных труб, но вместо воды они извергали кумыс. Монгольские дети постоянно толпились вокруг него, ловя ртами кислые брызги кобыльего молока. Русичей поразило и разнообразие людей, рас и костюмов, собранных здесь неведомым путём: парчовые кафтаны венецианцев состязались с шёлковыми плащами и шляпами франков, а белоснежные кружевные воротники фламандцев спорили с разноцветными нарядами китайцев. Гундарь, открыв рот от изумления, простоял на площади два часа, разглядывая диковинные наряды.
Передав поздравительную грамоту и целый воз подарков, Ярослав принуждённо дожидался приёма, дабы предстать пред быстрыми очами великого хана. Несколько раз русич видел, как его выносили из дворца в паланкине, и рослые слуги, громко крича и взмахивая саблями, расчищали дорогу. Худой, среднего роста, с узким лицом и нервными, злыми глазками, хан постоянно прикусывал нижнюю губу, точно старался скрыть тайный недуг, точивший его. На вид князь не дал бы ему сорока, хотя определить точный возраст было невозможно.
Толпа, завидев великого хана, тотчас начинала лопотать на разных языках, восхищённо причмокивая, цокая и горестно вздыхая. За спиной послышалась медно-звонкая латынь, и Всеволодович обернулся. Благообразный монах с седой бородкой, в сутане с католическим воротничком стоял перед ним. Заметив пристальный взгляд незнакомца, латинянин поклонился.
— Плано Иоанн Карпини, личный посол папа Иннокентий Четвёртый, Рим, — немного спотыкаясь на середине каждого слова, но по-русски произнёс он. — А вы, вероятно, великий князь Ярослав Владимир?
— Да, — удивившись, вымолвил Всеволодович.
— Рад вас приветствовать! — ласково улыбаясь и снова склоняя голову, проговорил монах. — Я поджидал князь, ибо имею поручение от папа перетолковать с вам! Хочу пригласить вас себя на обед? Не возражать?
— С радостью!
Ярослав не лгал. Среди шумной толпы монголов, китайцев, тангутов, корейцев, жёлтых, тёмных, светло-кофейных встретить приятное европейское лицо да ещё знающее русский язык показалось чудом.
Ярко-золотистый шатёр папского легата был самый нарядный в городке гостей. Карпини торчал здесь уже больше двух месяцев, с унынием наблюдая за однообразными пирами, где реками лилась лесть и хвала хану, а кормили отвратительной копчёной кониной и поили мутной вонючей аракой, от которой тошнота прихватывала на шестой секунде и требовалось немалое искусство и крепкие брюшные мышцы, дабы не нанести страшное оскорбление праздничному столу Гуюка. Римский посланник дважды встречался с ним и с его матерью Туракине, в отличие от сына яркой и полнотелой, одетой всегда в яркие дорогие одежды, и вёл с ними продолжительные беседы. Иннокентий Четвёртый повелел монаху договориться с Гуюком не только о мире, но и о взаимной пользе. Папе хотелось, чтобы великий хан помог перевести Русь в католичество, обещая за это с помощью веры держать русский народ в повиновении и уважении к монголам.
Однако случилось непредвиденное. Гуюк, выслушав нежно журчащую речь посла, неожиданно поднялся и тягучим голосом заговорил о том, что через год он намерен двинуться в Европу, воевать сначала Венгрию, Польшу, а потом 18 лет и другие королевства, с тем чтобы привести их под свою руку. И вот тогда-то папа ему самому понадобится, дабы речами и проповедями усмирять гордость итальянцев, франков, испанцев и других народов.
— Я, быть может, освобожу вас от дани и оброка, если вы окажетесь способны отвлекать презренную чернь от бунта и возмущений! — заявил хан, и все монголы, присутствовавшие в зале во время беседы, дружно зацокали языками.
Гуюк, носивший постоянно мрачную маску, надменно глядел перед собой. Двое слуг вывесили большую карту Европы. К немалому удивлению Карпини, она оказалась довольно точной в определении границ, названий областей и провинций.
— Мы сначала завоюем Рим, потом Париж и Мадрид. Я думаю, папа не захочет, чтобы вечный город был превращён в груду развалин, подобно Бухаре и Самарканду, этим жемчужинам Востока! — нахально заявил великий хан и, взглянув на Карпини, еле заметно улыбнулся. — Бог правит на небесах, а я на земле. Так и передайте папе!
Гуюка даже повеселило вытянувшееся от услышанных вестей лицо монаха, и он долго не отводил от него надменно-любопытного взора, точно впервые наблюдал столь редкостно глупого посла.
Для легата этот оскорбительный вызов был подобен громкой пощёчине. Оставалось лишь встать и уйти. Но Карпини всегда отличался мудростью. Он понимал, что прибыл в страну варваров, где не существует даже законов гостеприимства, и его смерть останется незамеченной в шумном балагане, а в Риме лишь огорчённо вздохнут, если он не вернётся. Потому пострадает только он сам. И он смирил гнев, решившись уехать через несколько дней, но, услышав о приезде русского князя Ярослава, задержал свой отъезд.
Плано Карпини потчевал князя сыром, горячим просом, белыми тонкими лепёшками, похожими на блины, и красным вином, извиняясь, что за два месяца нахождения в Каракоруме использовал все привезённые запасы, поскольку не в состоянии есть жёсткую копчёную конину.
— Меня самого от неё воротит, — рассмеявшись, признался Всеволодович.
Они разговорились, и монах выложил то, для чего поджидал русича.
— Нам надо объединяться, князь, спасать нашу общую веру в Иисуса. Папа встревожен тем нашествием, какое предпринял Батый по вашей земля и вторгнувшись в пределы Европа. Идеально было бы устранить те коллизий, какой существуют в проведении наших служений. У нас есть один Бог, Иисус Христос, одна вера, а маленькие споры, как означать те или иные священный симболь, только разъединять наши христианские народы. Мы все един в этой вере, все дети Христовы, и ныне нужно понимать друг друга, строить одни ратные силы, чтобы прогонять их, правда? — произнеся последние слова, Карпини сотворил суровое лицо и кивнул в ту сторону, где находился дворец Гуюка.
Ярослав не возражал. Он понимал, что в одиночку им не справиться, но, объединив силы крестоносцев и русских дружин, можно будет прогнать со своей земли ненавистных монголов.
— Сейчас мы должны создать такое крепкое на весь мир братства, какое этим подлым дети степи не порушить! — продолжал Карпини. — Ваш бедные людины много претерпели от варваров и нуждается в помощи сильных друзей-единоверцев, а потому и всех верующих будет легче убеждать сделать христианскую, нет, христь-ян-ски-е святыни едиными для всего, нет, для всех!
Великий князь согласно кивнул головой. Он с детства не отличался большой набожностью, доверяя чаще мечу, нежели святому слову. И сейчас в словах монаха вдруг узрел то спасение, о котором думал всё это время: чем быть растоптанными дьявольскими копытами диких степняков, так лучше соединиться и укротить огнедышащего змея.
Карпини наполнил серебряные кубки сладким вином.
— Хорошее вино! — похвалил князь.
— Спасибо! Наш папа зато восхищен отвага и храбрость ваш сын Александр! — заулыбался монах. — Всё только и говорить о большом умом воин.
— У нас много храбрых и сильных рыцарей, не только мой сын, — сдержанно заметил Всеволодович.
— Я могу сообщать его светлости папе Иннокентию Четвёртому, что вы, великий князь, не против обсудить вопрос соединения вера и больше... — монах задумался, подыскивая нужное слово. — И больше серьёзно, вот!
За пологом шатра послышался странный шорох, и Карпини насторожился, бесшумно поднялся и крадучись приблизился к входу. Резко откинул полог, вышел, осмотрелся, но снаружи никого не оказалось. Монах вернулся назад.
— Я могу сказать твоё согласие папа? — таинственно прошептал он.
— Да! — твёрдо ответил Ярослав.
На следующий день русского князя принял хан Гуюк. Золотое тронное кресло, которое он гордо занимал, и его мрачно-важный вид внушали страх и уважение. Рядом в пурпурно-белых одеждах восседала его мать Туракине. Не успел Ярослав поклониться, как ханша надменно заговорила:
— Один ваш русич, Феодор Ярунович, передал мне, что ты, князь, не успев вернуться домой от Батыя, как сразу же начал поносить его всякими погаными словами и подбивать своих подданных на бунт против него!
— Это неправда, ваша светлость...
— Помолчи, неверный! — перебила она его. — Ибо я по твоим глазам вижу, что лжёшь, изворачиваешься и ждёшь только удобного случая предать нас! Ибо зачем твоему соплеменнику обманывать меня?.. Зачем?
Сам Гуюк хмурился и молчал, точно не желая разбирать сей донос. Туракине была хорошо осведомлена во всей владимирской жизни Ярослава. Она приводила имена его ближайших сподвижников, напомнила и те дерзкие слова, которые он бросил хану Батыю о том, что его народ ни перед кем ещё не гнул шею.
— Разве это не твои слова, князь?
— Мои... но...
Всеволодович запнулся, не зная, в чём он должен оправдываться перед ханшей.
— Ну вот, видишь, ты сам всё подтверждаешь. Чем тогда ещё докажешь невиновность свою?
— Мне нет нужды обижаться на хана Батыя, ибо он принимал меня ласково, разговаривал со мной по-дружески, тепло, обещал свою защиту, зачем же наговаривать на него? Я готов в честном бою отстаивать свою честь, ибо стыдиться мне нечего.
— А разве ты не уединялся с папским легатом Карпини в его шатре, не пил с ним вино и не уговаривался с ним воевать против нас? — неожиданно вымолвил хан Гуюк.
— Я был в его шатре и пил вино, но мы говорили о своей вере, как объединить две Христовы церкви, — холодея, ответил князь.
Он вспомнил о подозрительном шорохе снаружи, и только сейчас ему пришло в голову, что их могли подслушивать.
— А зачем вам объединять церкви? — насторожилась Туракине.
— Этот разговор идёт давно, и различия в символах веры приводят к частым войнам с крестоносцами, воинам папы...
— Вот и хорошо, — отозвалась ханша. — Воюйте сколько угодно. И я слышала, что они терпят поражения, а не вы.
— Но и наш народец гибнет, — нахмурился Ярослав. — А мы, князья, на то и поставлены, чтобы заботиться о нём.