Скорее всего, именно за этим она меня сегодня и позвала.
Я не отвечал, и она торопливо добавила:
– Если не хочешь об этом говорить, то, конечно, не надо!
– Правду. Я не особо скрываю, но фобия у меня уже давно.
Я решил, что лгать не имеет смысла, поэтому честно признался, как есть. Тем более что она помогла мне ее преодолеть. Хоть и по отношению всего к одной девушке – к самой Рине Асами.
– Откуда она у тебя? Не просто же так появилась? – задала Асами следующий вопрос, не сводя с меня глаз.
– В начальной школе надо мной издевалась мать, с тех пор и началось. Я очень пугался, когда она кричала, что меня вообще не стоило рожать, и я до сих пор не забыл, какие у нее тогда были злые глаза.
Эту историю я до сих пор не рассказывал никому, но перед Асами раскрылся без утайки.
Вдруг старая картинка так резко ожила в мозгу, что сбилось дыхание. Подруга внимательно слушала меня и сглотнула комок в горле.
– С тех пор мне страшно смотреть в глаза людям. Однажды она меня прямо среди зимы выставила на балкон, хотя я совершенно не помню, чтобы в чем-то провинился. Я чуть не замерз насмерть. А если бы отец тогда меня не заметил, может, и правда погиб бы.
В груди сдавило от одного только воспоминания о том, какое отчаяние я испытал, поняв, что родная мать меня ненавидит. Ее слова преследовали меня, и я постоянно жалел, что вообще появился на свет.
– В средней школе у нас руководила классом преподавательница, но после летних каникул я внезапно так начал ее бояться, что не мог и двух слов при ней связать. Та девочка, про которую говорил Сасаки, сидела за соседней партой. Когда она ко мне обращалась, в голове становилось пусто и язык немел. Мать тогда как раз разошлась не на шутку, нервы сдали, и в классе меня начало накрывать паникой. Мне даже пришлось пропускать занятия. Отец отвел к психологу, и мне диагностировали гинофобию…
Лишь после этого отец решился на развод. Кажется, он уже тогда раскаивался, что не сделал этого раньше.
– Понятно… Как тебе тяжело пришлось. Да, в школе с девчонками волей-неволей приходится общаться… Представляю, как ты натерпелся. Спасибо, что рассказал, – грустно поблагодарила меня Асами.
Я молча шел дальше. Удивительно, но мне стало легче.
– Ты… меня боишься? – спустя какое-то время робко спросила она, останавливаясь.
Я тоже остановился и обернулся:
– Ты знаешь… Именно тебя – не боюсь. С тобой и разговаривать легко, поэтому, удивительное дело, мне нормально.
– То есть ты не видишь во мне девушку?
– Ну неправда…
Асами сердито умчалась вперед. Я в панике ее нагнал и пошел рядом.
Я сам не понимал, как мне удается преодолевать фобию, когда общаюсь с ней.
– На самом деле я рада. Я думала, ты меня избегаешь, а теперь успокоилась.
Ее улыбка лучилась ярче фонарей, в свете которых мы шли. И я страшно не хотел, чтобы она умерла. Я – ладно, черт со мной. Но как же я мечтал, чтобы Асами прожила еще долгую жизнь.
Со следующей недели мы снова начали разговаривать, и я этому, конечно, радовался, но одновременно нервничал, что мы общаемся у всех на виду.
Сэкикава продал мне новый факт: «У Асами… есть сестра-девятиклассница!» – выброшенная на ветер сотня иен!
Зато в сообщениях Канон опять сквозила усталость от жизни. Вчера, например, она написала: «Хочу умереть», и я не знал, что ей ответить. Рюдзи бы наверняка что-нибудь придумал, но в чате остались только мы вдвоем. Я попытался ее подбодрить: «Не умирай».
Я прекрасно понимал, что такой банальной фразы мало, поэтому раз за разом то набирал сообщение, то стирал. Понятия не имею, что в таких случаях говорить человеку, и в конце концов я ограничился просто необидным стикером: с паникующим мишкой.
Чувства Канон я понимал так, как сам того не хотел. Но ведь хоть ты тресни – движение часов не остановить.
У Канон – друг детства, у меня – Асами. По мере того как приближалась роковая дата, меня все сильнее душило бессилие. К тому же, в отличие от Канон, меня беда тоже касалась напрямую.
Я был бы рад как-нибудь ее подбодрить, но уже исчерпал все ресурсы.
Плевать, что будет со мной, но неужели Асами никак не спасти? Я надеялся, что каким-то чудом донор все-таки найдется, но одновременно не верил, что так бывает.
«Я тебе еще не надоела?» – тут же ответила Канон, но я просто отправил тот же стикер, что в прошлый раз.
Больше она не писала.
Когда до смерти оставалось восемь дней, я впервые за долгое время снова открыл твиттер. Листал ленту, пока не наткнулся на пост Зензенманна.
«Давно не виделись. Зензенманна больше не будет. Я думаю, человеку не надо знать, когда он умрет. Все мы смертны, и кому-то умирать уже завтра, а то и сегодня. Поэтому живите каждый день как последний. Тогда и не будете задаваться глупыми вопросами, как я раньше».
Что за чушь он мелет? С другой стороны, может, у человека его способностей свои тараканы. Может, он увидел срок смерти близкого ему человека? А что, если свой собственный?
«Нелегко быть синигами», – подумал я отстраненно.
Погасил экран и бросил взгляд на календарь. Я решил, что в отпущенный мне срок буду каждый день ходить в океанариум. И заниматься чем захочу. И было бы неплохо больше времени проводить с Асами. Лучше всего, когда перед смертью тебя не грызут лишние сожаления.
Ни на следующий день, ни через день после него я не пошел в школу и все время провел в «Санрайзе». За плавным, неспешным движением рыб я забывал обо всем.
Вечером, когда отсчет уже дошел до четырех дней, пришло сообщение от Канон. Томимый недобрым предчувствием, я его не сразу открыл и вообще отложил телефон. Вчера ее друг прожил последний день. Я долго думал об этом и в конце концов не стал ей ничего писать, чтобы не мешать им проводить вместе оставшееся время.
Через час я все-таки решился. Канон накатала целую простыню, и когда я пробежал ее глазами, у меня отвисла челюсть.
Я снова отложил телефон и прошелся туда-сюда по комнате. У меня совершенно не укладывалось в голове, как такое возможно. Я опять открыл мессенджер и на этот раз прочитал все внимательно, не пропуская ни буковки. Но нет, глаза меня не обманули, и Канон в самом деле писала нечто невероятное.
Если вкратце, то ее друг не умер.
А ведь вчера его время истекло.
Канон даже проверила в чате с Зензенманном, не перепутала ли она чего. Нет.
Но тем не менее друг ее был жив до сих пор. И вот почему, как предполагала девочка: «На самом деле на вчера ему назначили операцию. Я подумала, что-то пойдет не так, и он умрет прямо на столе у хирурга. Но что, если его прооперируют в другой день? Вдруг его судьба изменится, и он проживет дольше? Я все ему рассказала: и про Зензенманна, и что ему осталось совсем недолго, и что день операции для него роковой. Он поверил и упросил докторов, чтобы назначили другой день операции. И вот он вчера не умер. То ли Зензенманн просто не угадал, то ли мы в самом деле на что-то повлияли. Но я к чему все это: Сакимото-сан, а вдруг тебя тоже можно спасти? Конечно, все можно списать на совпадение, но что, если не все умирают? Пожалуйста, не сдавайся и попытайся еще немного пожить!»
Я-то больше не сомневался, что Мрачный Жнец может ошибаться. Все его предсказания до сих пор попадали в яблочко. Я не знал ни одного исключения.
Но тогда почему не умер друг Канон? Сколько ни думал об этом, не понимал.
«Может, вы просто отсрочили неизбежное и он все-таки умрет от операции?» – не подумав, я написал то, что первым пришло во взбудораженную голову. Однако, что бы там я ни возражал, в душе забрезжил лучик надежды: что, если Асами не обречена?
Но информации, которую мне дала Канон, мало. Ведь и друг ее без операции не вылечится и в конце концов все равно умрет. Не вышло ли так, что причина смерти осталась прежней и изменился лишь день?
Однако Канон быстро ответила, что снова отправила Зензенманну свежую фотографию, но на этот раз тот ничего не ответил, поэтому ничего не понятно.
Я выключил экран и уставился в потолок. Может, этот мальчик неважно себя чувствовал именно в тот день или рука хирурга именно тогда бы дрогнула? А измени обстоятельства – и получится совсем другой результат?
Может, в самом деле судьба в тот день изменилась?
А что же Рюдзи? Значит, он тоже мог избежать смерти?
И что насчет Асами? Нам с ней осталось всего четыре дня. Даже три, потому что скоро полночь. Я глубоко задумался, что же могу для нее сделать.
На следующий день я все занятия переписывался с Канон. Расспрашивал ее про друга и спрашивал, что она думает о нашей ситуации. Я принял решение в два часа ночи. До этого мы все перекидывались сообщениями, и наконец я все для себя решил.
Пытаться спасти Асами бесполезно. Она, скорее всего, погибнет от болезни, и даже донора вряд ли успеют найти. Если организм ломается, то, наверное, процесс можно как-то притормозить, но я сомневался, что это в моей власти.
На самом деле вот уже неделю Асами казалась мне немного странной. Похоже, она неважно себя чувствовала, осунулась. Но самое главное – почти исчезла ее фирменная улыбка.
И я решил, что за эти два дня обязательно должен рассказать ей о своих чувствах. Не потому, что мне так велели сделать Рюдзи и Канон, а потому, что я сам так хотел. Все равно сгорать от стыда придется недолго. Я решил по максимуму использовать выпавший на мою долю редкий шанс, ведь не каждому человеку везет узнать, когда ему суждено умереть.
Достал из стола листок бумаги и принялся писать письмо. Нет, не любовное, а скорее приглашение. Я себя хорошо знаю: в школе, даже если наберусь смелости с ней заговорить, в чувствах никогда не признаюсь. Вокруг нее всегда увиваются подруги, и даже когда нет – кто-нибудь поблизости да околачивается. В итоге я прислушался к совету Канон – она придумала подкинуть Асами записку.
«14-го после уроков хочу серьезно поговорить. Буду ждать тебя в „Санрайзе“».
Мне самому казалось, что написал какую-то избитую фигню, но Канон сказала, что на бумажном носителе любое послание кажется важным. Даже на эту пару строчек у меня ушло много времени. То буквы мне казались кривыми, то формулировка – неуклюжей. Я выкинул кучу черновиков.