го мне стало не по себе: великий слепой, никак иначе. Даже на такой банальный вопрос о еде, который задавала мне мама, я и то не смог ответить.
– Юки-кун, – произнёс его имя я, глядя на яркий монитор. Курсор одиноко мигал в пустой строке ввода.
– М-м-м?..
– А что ты больше любишь: солёное или острое?
– Я же говорил, что не нуждаюсь в пище…
– Но нуждаться и любить разные вещи, – перебил его я. – Если тебе дают на выбор солёное или острое блюдо, какое ты выберешь?
– Дай-ка подумать. – Слова он растягивал, как если бы пытался откусить тянучку. – От острого начинает гореть внутри, а от тепла тает снег, зато соль немного смахивает на сахар, который, в свою очередь, похож на искристый снег. Поскольку я всё же олицетворяю зиму, то логичнее было бы выбрать солёное. – Он задумался. – О, когда-то я ел очень вкусный рамен! Я помню его маслянистый солёный бульон – объедение! Поэтому да, всё же я выбрал бы солёное блюдо, а что такое?
Я покачал головой – мол, ничего. Мысленно же я порадовался, что в этом наши вкусы совпадали, – я внутренне загорелся идеей обязательно сводить его в одну замечательную раменную, которая находилась недалеко от моего дома. В ней уже много лет работал добродушный дяденька, который частенько травил байки о своём детстве и жизни вдали от города, а ещё он с забавным акцентом называл меня «сынком».
– Может, хочешь предложить какой-нибудь фильм? – Я на мгновение задумался, а потом живо добавил: – Жанр хотя бы, а то вдруг…
– На твой вкус, Акира-кун, я же сказал. – Он почти сполз на пол, уткнувшись подбородком себе в ключицы. – Опережая твои последующие вопросы: да, меня и вправду никогда особо не интересовали подобные вещи, и нет, мне не скучно. Знаешь… – Он перевернулся набок и теперь взирал на меня снизу вверх, – раньше подобных развлечений в принципе не было. Фильмам я предпочитаю книги. В особенности китайских поэтов Периода Вёсен и Осеней. Не спрашивай почему – сам не знаю.
Я мало что смыслил в китайской поэзии. Если говорить откровенно, то я вообще в ней не разбирался, и не только в китайской – в любой, поэтому совершенно не понимал, о чём говорил Юки-кун. Но при этом в груди разливалось приятное тепло. Впервые за долгое время я почувствовал себя на своём месте и мог, наверное, сказать, что почти счастлив. Незаметно, но очень удачно – чувствовал себя по-настоящему живым и не таким одиноким. Будто бы сидели в шалаше из одеял и только мы с Юки-куном находились в нём – вдали от такого серого и чужого мира за окном.
– Что будем смотреть? – Он вспомнил наконец о своей просьбе.
– «Девочку, покорившую время». – Я осторожно пододвинул ноутбук так, чтобы нам вдвоём было удобно смотреть. – Это полнометражка.
– Звучит неплохо. Почему именно он?
– Ты слишком много болтаешь. Просто… просто смотри.
И почему-то именно в тот момент, когда я хотел уже было рассказать, чем именно фильм зацепил, меня обуял липкий страх. Страх оттого, что финал этой истории повторится и в нашей реальности, а я окажусь той легкомысленной глупышкой Макото.
Я шумно вздохнул, стараясь отогнать навязчивые мысли прочь, пока они окончательно не испортили мне настроение.
Глава 9
Папа напряжённо сжимал кожаный руль правой рукой, пока левой устало потирал висок. В одном ухе у него был беспроводной наушник, подключённый к телефону, который держался на подставке, прилепленной чуть выше встроенного навигатора, – тот как раз успел сообщить, что маршрут перестроен.
Кроме роботизированного голоса навигатора и тихой мелодии с какой-то радиостанции, больше никто не решался нарушить молчание.
Я начал разминать затёкшую шею, беспрерывно глядя на небо, затянутое свинцовыми тучами. Снегопад прекратился, но в утренних новостях объявили о возможном граде, в связи с чем всем порекомендовали оставаться дома. Нас это, конечно же, не касалось – очень неудачно сегодняшний день выпал на приём к моему лечащему врачу.
Идти я не хотел.
Больницы – самое отвратительное место в мире, а с врачами я готов был бы никогда больше не видеться. Меня раздражали ранние подъёмы, сдача всевозможных анализов, очередные рекомендации и очередные запреты – мама относилась к ним особенно ревностно и редко разрешала нарушать. И, быть может, я воспринимал бы их чуть лучше, если бы их слова несли мне пользу – пока что я умирал чуть медленнее, чем мог бы, но этого всё равно было недостаточно.
Меня терзало смутное предчувствие. Оно противно щекотало меня изнутри ещё с ночи. Я так и не сомкнул глаз, размышляя о всяком: о своём нестабильном будущем, о вещах и возможностях, которые безвозвратно упустил, и о Юки-куне.
Последний сидел совсем рядом, продолжая читать что-то из тетрадки, которую я ему отдал. Мне безумно хотелось, чтобы он пошёл в больницу со мной, но попросить его я постеснялся. Уже пробовал. Ночью. Но смог выдавить из себя лишь привычное «Мгм» – остальные слова предательски застряли в горле, не желая вырываться наружу.
Это было даже забавно. Юки-кун был тем, кто видел меня почти в любом состоянии: жалкого, пьяного, разбитого, в шаге от смерти, но мне по-прежнему было страшно впускать его в эту часть своей жизни.
Я знал, что он бы не стал смотреть на меня, как родители. Не жалел бы, точно раненого щенка, – он прекрасно понимал: со мной было что-то не так, ведь меня выдавали таблетки, уколы и боль. Именно Юки-кун стал свидетелем той сцены в ванной, когда я думал, что смою весь свой желудок в унитаз. Было довольно унизительно, но даже это не воздвигло между нами преграду, а наоборот.
Однако, несмотря на всё это, у меня не выходило довериться ему полностью. Тема здоровья всегда была моей самой главной слабостью, и именно она выводила меня из хрупкого равновесия. Одно неверное слово или взгляд со стороны другого – и я уже не мог чувствовать себя нормально. Этот вихрь негативных эмоций захлёстывал меня до того сильно, что хотелось кричать и крушить всё вокруг, а затем спрятаться и больше никогда не выходить.
Так было всегда.
Я никогда по-настоящему не давал выход чувствам. Не потому, что был парнем, нет. Просто, видя не менее расстроенную маму, не мог позволить ей страдать ещё больше. Один из нас должен оставаться сильным, поэтому я упрямо терпел, когда после очередного приёма мне хотелось разорвать все бумаги с анализами, бросить папку с документами под ближайшую машину и сесть прямо посреди улицы, позволив слезам обиды и горечи брызнуть из глаз.
Я шумно втянул носом воздух. Мысли об этом тоже умудрялись доводить меня до кипения – никогда не считал себя нестабильным придурком, но эмоциональные качели раскачивались только сильнее, отправляя мою адекватность куда-то далеко за пределы этой убогой вселенной.
Машина начала тормозить, паркуясь недалеко от станции метро. Папа всё ещё молчал, глядя на нас с Юки-куном через зеркало заднего вида, поэтому мама поспешила разрядить обстановку:
– Надеюсь, ты не против, если мы высадим тебя здесь?
– Всё просто отлично! – Юки-кун закрыл тетрадь. – Спасибо вам большое.
Он открыл дверь и, взглянув на меня, подмигнул. Меня вновь охватило гнетущее предчувствие чего-то нехорошего, и в последнюю секунду, когда он уже готов был закрыть дверь, я воскликнул:
– Юки-кун, подожди!
– Что такое? – Он послушно остановился.
– Э-э-э… Не мог бы ты зайти ко мне часов в шесть? – На мгновение я задумался, а когда вспомнил, что оставался в машине не один, то быстро добавил, обращаясь уже к маме: – Ты же не против?
– С чего бы мне быть против? – Она демонстративно фыркнула. – Я всегда рада гостям, ты же знаешь.
Я благодарно кивнул и вновь взглянул на него. В моих глазах определённо читались отчаянная мольба и та самая невысказанная просьба, что продолжала проделывать во мне зудящую дыру.
– Без проблем. – Он тепло улыбнулся. – Удачи и до встречи. До свидания.
Последнее было адресовано моим родителям. Он поспешно захлопнул дверь и, махнув на прощанье рукой, скрылся в бесчисленном потоке людей, спешащих по делам. Я так привык к тому, что он был рядом… Даже не сразу поверил в то, что остался один. Это казалось таким неправильным и ненастоящим: если раньше его присутствие было похоже на сон, то сейчас наоборот.
И я хотел только одного – поскорее проснуться.
Я сидел напротив своего лечащего врача, подложив руки под ноги. Старался не смотреть на то, как он читал мой анамнез. Между его кустистых бровей залегла вертикальная морщинка: обычно он делал такое лицо, когда ему что-то не нравилось. Зная мои и без того ужасные анализы, я мог сказать наверняка: всё хуже некуда.
Мама была рядом. Она пыталась делать вид, что всё в порядке: на её губах играла спокойная улыбка, спину она держала прямо, но обмануть этой напускной личиной никого не могла. Как минимум, она нервно теребила ремешок своей сумочки и от малейшего шума за пределами кабинета вздрагивала. Наверняка тоже поняла по лицу Ямады-сенсея: что-то пошло не так.
– Так, а твой дневник сахаров? – доброжелательно спросил Ямада-сенсей. – Как ты себя чувствуешь? Есть какие-нибудь жалобы?
– Мы с вами неделю назад виделись. – Я протянул ему блокнот, в котором, по идее, должен был фиксировать уровень сахара. Вёл его я нерегулярно, поэтому половина написанного – чушь, просто для того, чтобы меня не отругали. – Разве могло что-то измениться за неделю?
– Вот ты мне и скажи, Акира. – Он с интересом изучал мои записи, иногда поглядывая в мои последние анализы, которые я сдавал всего пару дней назад. Утром того дня, когда впервые напился, если быть точнее. – Жизнь – вещь непредсказуемая. Всякое возможно.
В этом он был прав: спорить бессмысленно. Я уже успел прочувствовать резкие изменения на своей шкуре, и имя им было – Юки-кун. Но Ямада-сенсей явно желал услышать не о моём знакомстве со снежным духом, поэтому я скривился, пожимая плечами:
– Например?.. Мне нужна подсказка.
Краем глаза видел, как мама бросила на меня недовольный взгляд. Ей никогда не нравилось, что я так свойски общался с Ямадой-сенсеем, но он был моим врачом уже больше шести лет. За это время мы настолько привыкли друг к другу, что отпускать шутки и говорить порой о каких-то посторонних вещах было своеобразной нормой. По крайней мере, ни он, ни я не были против.