На борьбу уходило слишком много сил, а у меня их уже не осталось.
В кабинете повисла траурная тишина.
Ямада-сенсей смотрел на меня с тоской и немым разочарованием. Он понимал меня, но как врач, который пытался вытащить своего пациента с того света на протяжении многих лет, не мог простить мне этой слабости. Возможно, считал это подростковым максимализмом или бунтом, полагая, что мама смогла бы повлиять на моё решение, как делала много раз до этого, но только абсурдность и непонимание происходящего так плотно въелись в моё умирающее сердце, что мне было уже всё равно.
Рано или поздно всех нас ждал один конец.
– Поехали домой, прошу. – Я бросил на заплаканное лицо мамы равнодушный взгляд. – Простите, Ямада-сенсей, но сейчас я не могу сделать так, как вы просите. Прошу меня извинить.
– Акира, постой…
У меня не было ни малейшего желания выслушивать его нравоучения и советы. Я прекрасно понимал сложившуюся ситуацию, но не мог себя заставить поступить иначе.
Ослабевшими пальцами я подхватил свой рюкзак и, рассеянно поклонившись, вышел из кабинета. Мимо прошло несколько других пациентов. Все были в офисных костюмах – видимо, забежали во время перерыва. Значит, уже обед. Неплохо.
На несгибающихся ногах я плюхнулся в мягкое кресло около того самого цветка в белом горшке. Устало склонив голову, обхватил пальцами один из его толстых гладких листьев, что свисали прямо около моего плеча. Чем дольше я всматривался в этот глубокий зелёный цвет с пересекающимися желтоватыми прожилками, тем сильнее всё вокруг пульсировало и покрывалось чёрными пятнышками.
Через какое-то время следом за мной вышла и мама. Она поджала накрашенные губы, и вид у неё был такой, словно она не знала, как ко мне подступиться, точно я был фарфоровой вазой, которая разлетится на мелкие кусочки, стоит до неё дотронуться.
– Такси сейчас подъедет, идём.
Вероятно, мне стоило её успокоить и сказать, что всё будет нормально. Сделать так, как я делал всегда: немного приукрасить действительность щепоткой лжи и фантазиями о благополучном будущем. Убедить любыми способами. Заставить поверить в ту сказку, которую рисовало её острое желание держать всё под контролем.
Но я промолчал и молчал всё то время, что мы спускались по многочисленным лестницам, ехали в душном такси домой. И даже оказавшись уже в квартире, я не мог заставить себя поговорить с ней на эту тему: мы бы ни к чему не пришли. Она продолжала верить в чудо – в то, что очень скоро кто-нибудь придумает лекарство от всех болезней.
– Акира, что ты хочешь на обед? – осторожно, будто боясь нарушить мой покой, спросила она.
– Ничего. – Я вяло покачал головой. – Хочу побыть один. Прости.
И я заперся в комнате, какое-то время ещё простояв, вжимаясь спиной в дверь. Я окидывал свою спальню невидящим взглядом, пытаясь представить, что будет со всеми моими вещами после моей смерти: их выкинут или спрячут по коробкам, которые заныкают в самые дальние уголки кладовки? А может, родители и вовсе продадут эту квартиру и переедут в какое-нибудь другое место, чтобы начать жизнь с чистого листа?
Когда-то я обижался на подобные действия родителей, которые рисовало моё воображение. Я хотел, чтобы они никогда меня не забывали и всегда помнили, что я, Хагивара Акира, их славный больной сынишка, когда-то существовал. Но то было в прошлом, далёком прошлом, когда бо́льшую часть меня составляли бушевавшие гормоны, из-за которых я впадал из крайности в крайность и порой не мог различить, что правильно, а что – нет.
Чуть повзрослев, я пожелал, чтобы меня забыли. Чтобы некогда существовавший Хагивара Акира наконец-то исчез, получив долгожданную свободу: мне бы не хотелось умирать с мыслью, что все, кого я знал, страдали бы ещё многие годы после моего ухода, заслужил я того или нет. Мир не остановится после моей смерти. Люди продолжат жить и нести в своих душах то бремя сожалений и радостей, которые выпали на их долю, – это и было правильным, а я не должен был обременять их ещё сильнее.
Проведя пальцами по лицу, я снял очки и небрежно забросил их куда-то на пол. Я не хотел больше думать и страдать. Не хотел беспокоиться по поводу грядущих экзаменов, опять просиживать остатки своих дней за горой учебников и трястись над бланками с ответами. Не хотел ни с кем говорить, включая Юки-куна. Его жизнерадостность с примесью необъятной тоски в глубине его безжизненных глаз выводила меня из себя – я не хотел, чтобы он вновь говорил мне про силу судьбы или про значимость целостности наших душ и жизней. Он уже был мёртв. Он смог принять это и пойти дальше, но в этом же мы и различались. Сейчас я хотел услышать не это. Я вообще ничего не хотел слышать. Лучше бы я оглох и ослеп.
Неловко переступая с ноги на ногу, я обессиленно повалился на кровать, так и не переодевшись. Капюшон толстовки неприятно впивался в затылок, но я этого будто бы не замечал – продолжал буравить потолок пустым взглядом. Перед глазами снова начали мельтешить мошки. Голова предательски загудела, и вскоре из носа хлынула кровь. Почувствовал это только потому, что над губой что-то защекотало, и стоило рефлекторно потянуться, как тыльная сторона ладони окрасилась багряным.
Нужно было остановить кровь, но я продолжал безвольно лежать, глядя на неровную кровавую полосу и чувствуя, как тонкая влажная дорожка стекает с подбородка на шею, впитываясь в толстую чёрную ткань. Через пару минут я утёр её рукавом с лица, носом утыкаясь в сгиб локтя.
Телефон в заднем кармане завибрировал. Я пытался его проигнорировать, но звонящий всё не унимался. Нарушив свой и без того хрупкий покой, я с трудом вытянул телефон из-под себя и даже не глядя на то, кто так старательно пытался дозвониться до меня, выключил его и зашвырнул куда-то под стол. Звук падающего телефона оказался чуть громче, чем я предполагал, но меня это нисколько не волновало, как и то, остался он цел или нет.
Согнув ногу в колене и вновь спрятав лицо под рукой, я лежал, иногда проваливаясь в беспокойный сон. Всё моё тело онемело и начало болеть, но я не решался ни перевернуться, ни сменить позу. Краем уха слышал, что несколько раз к моей двери кто-то подходил и, немного потоптавшись снаружи, исчезал в глубине квартиры. За это я был ей благодарен, хотя если бы мама на меня накричала, стало бы легче. Легче оттого, что я знал бы, что она не держит всё в себе, как я.
Когда за окном стемнело настолько, что моя комната погрузилась во мрак, зазвонил домофон. Я не вслушивался в мамин голос, да и сам он разрывался, отдаваясь беспокойной пульсацией в ушах. Вскоре я заслышал, что кто-то пришёл, и смутно, где-то на периферии сознания, ещё не ушедшего в дрёму, понял кто. Я сам его позвал и сам не соизволил предупредить о том, что больше не хочу его видеть.
Поэтому, когда Юки-кун бесцеремонно открыл дверь в мою комнату, я перевернулся на бок и упёрся лицом в холодную стену. Всем своим видом я старался дать понять, что сейчас было не лучшее время, а заодно спрятаться от льющегося из коридора слепящего света.
Юки-кун не стал долго стоять в проёме и разглядывать это унылое зрелище. Вскоре дверь с характерным щелчком закрылась, а коридорный свет больше не заставлял меня нервно щуриться. Как бы сильно я ни желал остаться в одиночестве, я точно знал, что он никуда не ушёл.
Я весь напрягся, ожидая услышать от него очередную псевдофилософскую речь о ценности жизни, но вместо этого Юки-кун подошёл к моей постели и, не говоря ни слова, сел рядом. Он закинул руку мне на плечо в немного неумелой попытке обнять.
Сперва мне хотелось отшвырнуть его, спихнуть с кровати и крикнуть, чтобы он катился к чёрту, но я чувствовал себя до того вымотанным и несчастным, что в итоге не смог и пальцем пошевелить. Так я и остался лежать, пока мой ослабевший разум не провалился в сон.
Что мне снилось, я не знал. Наверное, ничего. Пустота. Но и без кошмаров меня преследовало отвратительное чувство тревоги.
Очнулся я с выступившей на лбу испариной и дрожащий то ли от холода, то ли от жары. Юки-кун всё ещё сидел рядом. Он стиснул мою ладонь сильнее – мол, я рядом, тебе не о чем беспокоиться.
– Ничего не скажешь? – К моему горлу подступил комок.
– А должен? – тоскливо пробормотал он. – Сомневаюсь, что сейчас хоть какие-то слова принесут тебе облегчение.
Больше он не проронил ни слова, а я не знал, что за странное чувство забилось в груди. Оно крутилось, извивалось и вынуждало стискивать зубы, чтобы слёзы обиды не хлынули из глаз. Мне хотелось выть и скулить, точно побитый пёс; проклинать всех вокруг за несправедливость: «Почему я, а не кто-то другой? Почему я?..»
– Скажи… – я сглотнул слёзы, – а умирать больно?
– Ох, ну… – Казалось, что мой вопрос поставил его в тупик. Спиной чувствовал, как он поёжился, а после и вовсе погрузился в долгое гнетущее молчание. – Я не помню. Прости.
– Понятно.
А я всё то время, что мы общались, считал, что он был способен почувствовать то, что чувствовал я, – неукротимый миг отчаяния перед самым концом. Тот страх, что душил меня целыми сутками, и боль, которая расползалась подобно трещинам на лобовом стекле. Я ему даже немного завидовал. Хотел бы и я забыть всё это и просто провалиться в глубокий сон.
Умереть во сне – дар.
Так я считал ещё лет с десяти, когда посмотрел какую-то серию «Аватара», где гадалка, предсказывающая будущее, нагадала Катаре похожую смерть. Отчего-то та сцена меня так сильно зацепила, что я проходил несколько дней в смешанных чувствах: уже в столь юном возрасте я начал задумываться над своим концом и пытаться выбирать его, подобно сладостям на прилавке магазина, словно у меня был выбор. Эта иллюзия придавала какую-то глупую уверенность в том, что я действительно был способен управляться с необузданной реальностью и вершить свою судьбу.
– Это так выматывает. – Уголок моих пересохших губ пополз вверх. – Думать о смерти.
– Тогда зачем думать? – простодушно спросил Юки-кун. – Живи моментом, а не тем, что будет потом.