Двери вагона закрылись под сопровождение женского голоса, объявляющего о следующей станции. Со всех сторон нас плотно обступили люди. Я устало привалился к Юки-куну, прислушиваясь к неровному ритму собственного сердца.
«Дотяни до Рождества, умоляю! – мысленно обратился я к своему телу, будто уговоры могли бы оттянуть скорую кончину. – Я большего-то и не прошу…»
– Итадакимас![30]
Я взял палочки и сразу принялся опустошать небольшую плошку риса, залитого острым соусом. Подцепил несколько кусочков курицы хе и поспешно начал набивать рот. Мама буравила меня странным взглядом, то и дело ёрзая на месте, словно никак не могла удобно усесться.
– Я нормально сдал, – с трудом проглотил то, что было у меня во рту, – до высшего балла не хватило восьми.
– Молодец! – Она, казалось, заметно расслабилась. – А когда следующий экзамен будет?
– Через три дня.
В моём голосе отчётливо слышалось несвойственное для меня равнодушие. При обычных обстоятельствах я бы в панике трясся над подготовкой, но больше это не казалось чем-то важным. Вряд ли я доживу до выпуска – так есть ли смысл загоняться по этому поводу? Экзамены были лишь очередным триггером для необъятного стресса, а моя нервная система и так успела улететь в тартарары.
Первоначально спокойная и в какой-то степени мирная обстановка вновь накалилась, натягивая между мной и мамой ощутимое напряжение: я не желал оправдываться за те или иные мысли и поступки, а она не знала, что можно ещё сказать.
Мы никогда не были особо близки. Она мало что знала о моих интересах и увлечениях, и все наши разговоры так или иначе сводились к университету или врачам, но в нынешнем положении эти темы могли спровоцировать у нас двоих абсолютно ненужную негативную реакцию, а придумать что-то другое у неё не получалось.
Как никогда она выглядела потерянной и беспомощной.
– Чем планируете заняться после ужина? – как бы между делом поинтересовалась она, накладывая Юки-куну овощи. – Если не секрет, разумеется.
– Ну… – начал он.
– Ничем особенным, – перебил его я, а сам вспомнил, что мне ещё надо было отыскать или каким-нибудь способом выведать у него пару-тройку, а если повезёт, то и дюжину стихотворений, чтобы было с чем ехать завтра на встречу со знакомой Ивасаки-куна. – Кстати, мам, можно вопрос?
Она старалась не смотреть на меня, но палочки в её руках всё равно дрогнули. Юки-кун был прав, когда писал, что она боится меня. Это было в какой-то степени забавно и странно. Ещё никогда я не видел её в таком замешательстве.
– Разумеется.
– Рождество уже совсем скоро, и это, как бы… – Я пожевал изнутри щёку, поглядывая краем глаза на Юки-куна. Тот молча ел свою порцию, явно не желая встревать в наш разговор. – В общем, я бы хотел, чтобы Юки-кун отпраздновал его с нами, потому что… – в последний момент вспомнил его выдуманную историю и едва не сболтнул лишнего, – …из-за этой странной зимы он не сможет уехать домой, и как бы…
– А… – Она мягко отмахнулась, собирая одинокие рисинки в небольшую кучку. – Мне казалось, что это уже даже не обсуждается.
– А отец?..
Она удивлённо вскинула брови:
– А что он?
Пускай в её голосе и проскользнуло истинное недоумение, она как никто другой должна была знать отца. Он не отличался дружелюбным и открытым характером, с подозрением и пассивной враждебностью относясь абсолютно ко всем вокруг, если они не были его коллегами или клиентами.
Я не был слепым и прекрасно видел, что Юки-кун не слишком нравился моему отцу. Дело не в том, что они не сошлись характерами или чем-то в таком роде, просто его раздражал сам факт того, что он оставался у нас столь продолжительное время. Чужак в доме, который вполне мог представлять в сознании отца скрытую угрозу, но несмотря на это, он ничего не говорил ни мне, ни ему в лицо, потому что понимал: только Юки-кун был тем человеком, кто в состоянии меня вразумить.
Будь моя воля, я бы уже давно съехал, но ни мама, ни отец мне бы этого не позволили. Их желание контролировать меня порой переходило границы разумного. Обычно именно мама впадала в панику и считала, что я умру сразу, как только переступлю порог. Из-за этого между нами едва не возникали новые ссоры, которые быстро улаживались, потому что сил конфликтовать с ней уже не было – она считала свою точку зрения единственно верной и не хотела меня слушать.
– Да нет, ничего. – Я покачал головой. – Просто решил уточнить. Готисосама[31]. – Я отложил палочки, кладя их поперёк пустой тарелки. – Если что, я в душ.
В предбаннике было довольно прохладно, но я всё равно упорно сидел между раковиной и стиральной машиной, вчитываясь с экрана телефона в бесчисленное множество китайских стихотворений и копируя те, что мне хотя бы немного нравились.
Глаза пощипывало от переутомления, словно мне в лицо бросили горсть песка. Голова моя продолжала гудеть, а воодушевление резко сменялось горечью, и я не понимал, что чувствовал, – списывал всё на усталость, но подсознательно всё равно понимал, что дело явно в чём-то ином. Сколько бы я ни пытался притворяться, правда была прямо у меня перед носом.
Настроения принимать ванну у меня не было, но всё же в последний момент уговорил сам себя. Она не спеша наполнялась, и где-то минут за десять до конца я подхватил своё любимое небольшое полотенце, быстренько скрываясь в самой ванной комнате.
Рядом висело зеркало во всю стену. Оно было немного заляпано брызгами воды и каплями мыльного раствора, но именно оттуда на меня взирал тощий нескладный мальчишка, которому на вид было лет семнадцать, но никак не двадцать.
Пододвинув ногой табуретку, я лениво начал стягивать с себя вещи и, полностью раздевшись, всё же решил выбросить их обратно в предбанник: ремень со звоном ударился об пол, и я видел размытое пятно этой груды тряпок, беспорядочно развалившихся на полу. Если бы мама решила зайти, то в обычное время непременно отругала бы меня за неряшливость.
Усевшись и выключив воду, я завис, утопая в пустоте. Засмотрелся в одну точку, ни о чём больше не думая. Она начинала пульсировать и покрываться чёрными пятнами, пока я продолжал бесцельно поливать своё левое плечо тёплой, практически горячей водой. Она напоминала мне уютное одеяло, и я был уверен, что мог бы так просидеть целую вечность.
В какой-то момент машинально потянулся рукой к месту под грудью чуть выше рёбер и с силой начал расчёсывать его. В последнее время моё тело постоянно зудело. В особенности под грудью, реже это касалось живота, ног и шеи.
От моих ногтей оставались длинные алые полосы, которые перекрывали собой жёлто-зелёные синяки, чтобы вскоре они превратились в фиолетовые точки лопнувших сосудов. Подобные отметины уже вовсю покрывали моё тело, и со стороны это выглядело довольно жутко, но сделать ничего не получалось. От любого соприкосновения с одеждой или водой зуд только нарастал, и порой мне казалось, что содрать с себя кожу – единственный выход.
Я шумно втянул носом воздух, жмурясь со всей силы. Чувствовал, что к глазам начали подступать слёзы, но в самый последний момент они испарились, оставляя после себя только разочарование и грустную улыбку: у меня уже не получалось даже плакать.
Когда в полной мере осознал это, то не смог сдержать сдавленного смешка. Мне не было ни радостно, ни грустно. Во мне вовсю бурлило отчаяние, которое я заглушал тем, что с троекратной силой начинал растирать тело мочалкой, вдыхая резкий аромат геля для душа.
Сам не заметил, как закончил смывать с себя пот и усталость прожитого дня и перебрался в наполненную разогретую ванну. Устало скатился, высунув руки и свесив их с края бортика. Подбородок лизнула тёплая вода, а коленки, наоборот, показались над ней, и их обдало прохладным потоком ветра.
Стоило приоткрыть глаза, как я заметил за полупрозрачной дверью размытый силуэт. Он сидел под ней, прислонившись спиной к стене, и напоминал мне щеночка, боявшегося оставить своего хозяина. Подтянувшись, я уткнулся щекой в сгиб своего локтя, пытаясь представить лицо Юки-куна:
– Что ты здесь делаешь?
– Сам сказал, что можешь умереть в душе, – вот я и проверяю, чтобы вода не затопила квартиру.
– Я преувеличивал. – Я продолжал тоскливо всматриваться в тёмное пятно за дверью. – Ванна автоматическая, поэтому такой исход маловероятен.
– Хотел бы я сказать: «Какая жалость!», но не буду.
– Ты уже это сказал.
– Какая жалость!
Краем уха слышал, что пряжка ремня вновь звякнула. Судя по тому, как лениво двигался его силуэт, он складывал мои разбросанные вещи. Мило.
– Юки-кун, можно спросить? – Этот вопрос давно мучил меня, и показалось, что задать его вот так, когда мы не могли отчётливо видеть друг друга, было проще.
– Ты всегда можешь попробовать, – иронично отозвался он.
– А сколько… – Я скривился, подтягивая к себе ногу. Вода с плеском покачнулась и немного вытекла за бортик, одинокой струйкой утекая в слив. – Скольким до меня ты открывался?
Какое-то время он молчал:
– Опять ты говоришь как-то абстрактно.
– В смысле «абстрактно»? – С силой вдавливая ладонь в щёку, я начал тереть левую часть лица. – Смысл моего вопроса был предельно ясным.
– Неужели? – Он постучал костяшками пальцев по двери, запрокидывая голову. – С чего ты решил, что я вообще часто общаюсь с людьми?
Его ответный вопрос ввёл меня в тупик. У меня не выходило ни подтвердить, ни опровергнуть свою же теорию, но я старался отталкиваться от обычной логики: ему была не одна сотня лет, а в легендах Юки-онна не только убивала заплутавших путников, но и могла остаться с ними до конца их дней.
С хмурым видом я озвучил ему эти мысли.
– И опять вернулись к началу, да? – то ли кашлянул, то ли рассмеялся Юки-кун. – Ладно… Бо́льшую часть жизни я провёл либо в одиночестве, либо с А-тян. В разные периоды были не