Председателем фонда «Нью Сенчури» является Джаред Тейлор, автор книги: «Дорвга, вымощенная благими намерениями: кризис сосуществования рас в современной Америке», весьма противоречивая фигура в дискуссии о межрасовых преступлениях. Однако данные фонда основываются на отчетах Министерства юстиции и почти не отличаются от данных Уилбэнкса и Вудса. Все эти исследования, кстати, ожидала схожая судьба — их попросту проигнорировали.
Когда корреспондент «Вашингтон Таймс» попросил Моргана Рейнолдса, директора Центра криминальных исследований при Национальном центре криминальной статистики в Далласе, прокомментировать данные фонда, мистер Рейнолдс лишь пожал плечами: «Большинство белых предпочитают не замечать этих цифр, так безопаснее… Сами по себе эти цифры ничуть не удивительны для любого, кто изучал историю межрасовых преступлений, но они лишены политкорректности»43. Юрист Джеймс Уилсон заметил, что «национальные аспекты» преступности — тема слишком щекотливая, чтобы обсуждать ее на публике44. Однако если цифры верны, откуда тогда вообще взялись своды «преступлений ненависти?
Преступление есть преступление, оно подлежит наказанию, вне зависимости от этнической принадлежности или цвета кожи совершившего его лица. Справедливость должна быть равнодушной к цвету кожи. Однако кампания за выделение «преступлений ненависти» в отдельную категорию противоправных деяний не имеет ничего общего со справедливостью, зато очень много — с идеологией. Наша культурная элита жаждет, чтобы американцы воспринимали свою страну как прибежище расизма, нуждающееся в коренном обновлении, как территорию, где хозяйничают и совершают преступления исключительно белые мужчины. А правда, разумеется, не имеет ни малейшего значения: если убийство трикадцатилетнего подростка, жуткая смерть шестилетнего мальчика или зверства в Уичите не вписываются в общую картину, а то и противоречат ей, о них нужно просто забыть.
В катехизисе революции ни одно из совершенных садистом Джоном Уэйном Гэйси тридцати убийств молодых людей не подпадает под категорию «преступленний ненависти», но если бы самого Гэйси убили возлег бара для гомосексуалистов за приставания к кому-либо из клиентов, это было бы совсем другое дело. К числу «преступлений ненависти» обычно относят убийство доктора Кинга, поскольку убийца, Джеймс Эрл Рэй, ненавидел мистера Кинга именно за цвет его кожи; но вот убийства Джона Ф. Кеннеди прокубинским экстремистом и Роберта Кеннеди — палестинским террористом такими преступлениями никак не являются.
Как месса, это бесконечное возобновление Тайной Вечери, есть католическое таинство и священнодействие, так непрестанные повторения «живописных» подробностей «преступлений ненависти» есть своего рода жертвоприношение новой вере. У «архетипического преступления ненависти» всегда один и тот же сюжет, один и тот же герой, злодей и жертва; сторонники прогресса защищают угнетаемые национальные меньшинства от белых изуверов, Масс-медиа, эта пропагандистская длань революции, ведут непрерывный поиск все новых «преступлений ненависти». И каждое новооткрытое преступление подтверждает основополагающий тезис: Америка — страна гомофобов и расистов. Повторяя слова миссис Зонтаг, белая раса — рак на теле человечества.
Но каким образом эта новая религия сумела завладеть Америкой, еще вчера христианской и консервативной? Откуда, с чего — или с кого — все началось?
4. Они совершили революцию
Кто освободит нас от ярма западной цивилизации?1
По-настоящему эффективным тоталитарным государством станет то, в котором всемогущие политические боссы во главе армии менеджеров встанут над рабами, не желающими свободы, поскольку им нравится прислуживать2.
Начала революции, потрясшей самые основы американской демократии, следует искать не в 1960-х годах, а скорее в августе 1914 года, когда разразилась Первая Мировая война; по словам Жака Барзуна, «именно этот удар направил наш мир на курс к самоуничтожению».
4 августа 1914 года социал-демократы в немецком рейхстаге, все до единого, проголосовали за выделение военных кредитов правительству, тем самым примкнув к патриотической оргии, возникшей с вторжением армии рейха в Бельгию… Марксисты были, как говорится, вне себя от радости: столь давно ожидаемая паневропейская война наконец-то началась. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — провозгласил Маркс в своем «Коммунистическом манифесте». Для марксистов война была событием, которое непременно объединит пролетариев всей Европы и заставит их сражаться с буржуазией, а не с коллегами-пролетариями из других государств. Однако этого не случилось. Крупнейшая социалистическая партия Европы в одночасье превратилась в партию войны, а пролетарии взялись за оружие и отправились защищать ненавистную марксистам национальную буржуазию. Как писала Барбара Такман:
«Когда объявили призыв, тот самый пролетарий, у которого, по мнению Маркса, не было национальной принадлежности, в один миг отождествил себя не с классом, а со своей страной. Не замедлило выясниться, что он, подобно другим членам общества, принадлежит к «национальной семье». Вместо того чтобы сражаться с капиталом, он предпочел поднять оружие на своего собрата-иностранца. Причем рабочий класс отправлялся на войну добровольно, даже с нетерпением, как и класс средний, и высшее сословие, и все прочие люди вокруг»3.
Марксистов выставили на посмешище.
Да, впереди были все ужасы войны на Западном фронте. Но даже Ипр, Пашендейл и Сомма, где на крохотных клочках земли погибли сотни тысяч английских солдат, не заставили восстать пролетариат страны первой промышленной революции. Точно так же на патриотизм немецкого и французского пролетариата не оказал влияния Верден. Мятеж 1917 года во французских войсках был мгновенно подавлен. Настоящая угроза проявилась лишь к концу войны.
После октябрьского переворота в России попытки коммунистических бунтов были предприняты в Будапеште, Мюнхене и Берлине. Немецкие ветераны без труда растоптали Баварскую республику; Розу Люксембург, возглавлявшую восстание «Спартака», и Карла Либкнехта в Берлине застрелили freikorps. В Будапеште режим Белы Куна продержался у власти несколько месяцев. Оказалось, что пролетариат не спешит поддерживать революцию, затеянную от его имени.
Троцкий решил, что русская революция должна распространяться по миру на штыках Красной армии. Он вторгся в Польшу, но у Вислы был остановлен польскими патриотами во главе с маршалом Пилсудским. Время показало, что все предсказания марксистов не выдержали поверки реальностью: их время пришло — и ушло. Западные рабочие, тот самый мифический пролетариат, отказались играть написанную для них революционерами роль. В чем же заключалась ошибка Маркса?
Двое современных последователей Маркса выдвигают следующую теорию. Да, Маркс ошибался: капитализм отнюдь не ведет к обнищанию пролетариата. Наоборот, рабочий класс становится все более зажиточным, а к революции не примкнул потому, что души людей были отравлены двухтысячелетней проповедью христианства, заслонившей от западного пролетариата его истинные классовые интересы. До тех пор пока в душе человека западного будут «гнездиться» христианство и западная культура (в совокупности представляющие собой иммунную систему капиталистического организма), — до тех пор марксизм на Западе не приживется и революцию неизменно будут предавать те самые рабочие, на благо которых она и совершалась. Если воспользоваться библейскими аналогиями, Марксово слово, это зерно революции, упало на каменистую христианскую почву — и не смогло прорасти. Рассуждая об интересах пролетариата, марксисты поставили не на ту лошадь.
Первым из этих последователей Маркса был венгр Дьердь Лукач, агент Коминтерна, автор книги «История и классовое сознание», которая поставила его в один ряд с Марксом. «Я считал революционное уничтожение общества единственно возможным и верным способом действий, — писал Лукач. — Всемирное изменение человеческих ценностей не могло произойти без уничтожения ценностей прежнего мира и без создания новых, революционных ценностей»4. Как заместитель народного комиссара по культуре в правительстве Белы Куна Лукач на практике применял свои «демонические» воззрения, и его методы впоследствии получили прозвище «культурный терроризм».
Частично этот «терроризм» заключался во введении в школьную программу радикального курса сексуального воспитания. Детей учили свободной любви и сексуальной вседозволенности, внушали им мысли об отмирании прежних норм поведения и института моногамной семьи как такового, а также о «незаконности» религии, лишающей человека всех чувственных удовольствий. Причем к неповиновению «сексуальным предрассудкам» того времени призывали как мальчиков, так и девочек, как юношей, так и девушек5.
Предложение Лукача о пропаганде «распущенности» среди женщин и детей было направлено на уничтожение семьи — основы западной и христианской культур. Через пятьдесят лет после того, как Лукач бежал из Венгрии, его идеи были с восторгом подхвачены бэби-буммерами эпохи сексуальной революции.
Вторым из упоминавшихся выше последователей Маркса был Антонио Грамши, итальянский коммунист, которого в последнее время все чаще и чаще называют крупнейшим марксистским стратегом двадцатого столетия. После марша Муссолини на Рим в 1922 году Грамши бежал в Россию. Правда, в отличие от «полезных идиотов» и «инфантильных левых» ленинского призыва — например, американского писателя Линкольна Стеффенса, заявлявшего: «Я был в будущем! Все получилось!», — Грамши не поддался иллюзиям и почти сразу заметил, что большевистский рай на земле никак не строится. Режим большевиков мог добиться повиновения граждан только через террор. И Грамши сделал разумный вывод