Если одна школа хочет праздновать Хануку, другая Рождество, а третья Кванзуу, пусть празднуют, как им хочется. Пусть местное сообщество решает этот вопрос демократическим голосованием. Мы не можем прийти к согласию друг с другом почти ни в чем. Пусть эти разногласия проявятся и в наших школах. Устранение монополии на образование куда важнее для здоровья нации, чем устранение монополии Билла Гейтса на программное обеспечение для компьютеров.
К сожалению, обе партии не задумываются об этом. Мистер Клинтон рассуждал о введении единой школьной формы, мистер Буш заговорил о поднятии успеваемости третьеклассников. Власть предпочитает не видеть проблемы.
В своей книге «Приближаясь к Гоморре» Роберт Борк поднял вопрос, очень даже своевременный, учитывая, что подсовывают американцам под видом «современного искусства». Должны ли мы и дальше терпеть эту мерзость из уважения к Первой поправке? Борк пишет:
«Как будто некая робость мешает нам сказать, что мазню Мапплторпа и Серрано нельзя выставлять на публике, кто бы ни платил за организацию выставок. Необходимо преодолеть эту робость, если мы не хотим дальнейшей деградации культуры… Фотографии и картины будут не менее оскорбительны, и если выяснится, что их выставка профинансирована спятившим миллиардером»68.
Там, где запрещена цензура государственная, должна присутствовать цензура общественная. Государству и нации необходим Верховный суд, который понимал бы, что конституция позволяет штатам и сообществам устанавливать собственные стандарты пристойности. Абсурдно, пишет Жак Барзун, когда государство «высказывает сожаление о распространении насилия и сексуальной распущенности среди молодежи, однако не принимает никаких мер к буйству насилия и порнографии в фильмах и книгах, магазинах и клубах, на телевидении и в интернете, а также в песнях популярных музыкантов; считается, что вмешательство власти приведет к нарушению свободы слова69<…> Когда люди принимают абсурд за норму жизни, отсюда следует, что культура находится в упадке70».
Детоксикация американской культуры намного важнее, нежели любое абсолютистское толкование Первой поправки.
Американская молодежь выказывает удивительное невежество относительно истории своей страны, что подтверждается результатами многочисленных тестов. Это одновременно трагедия и опасность для страны. Верховный суд не разрешает пускать религию в публичные школы, однако запретить детям изучать историю он не вправе. Родители и учителя должны добиться того, чтобы американская история в школах преподавалась на протяжении всех двенадцати лет и чтобы каждая книга, по которой она преподается, была предварительно прочитана родителями, дабы они убедились, что в этой книге действительно рассказывается о величайших достижениях американского народа. Ни одна нация не может соперничать с нами в величии нашей истории. Во всем мире знают об этом, пора бы узнать и американцам. Почти все дети, которых таким вот образом «погрузят» в историю, вырастут патриотами.
Президенту Бушу следует созвать конференцию по американской истории и пригласить на нее наших виднейших специалистов. Цель конференции — обратить внимание общества на скандальные провалы в историческом образовании молодых американцев и вывести преподавание истории в школах на качественно новый уровень. Этот проект в известной мере соответствует проекту президента Эйзенхауэра, который, после запуска русскими первого спутника Земли, обратился к нации с призывом изучать науки и уделять больше времени физическим упражнениям.
Национальный исторический конкурс (по аналогии с Национальным конкурсом правописания) мог бы заставить десятки тысяч детей более глубоко изучить прошлое их родной страны. Чем больше ребенок узнает о прошлом Америки, тем больше вероятность, что он не примкнет к людям, объявившим войну американскому наследию. Кроме того, дверь в историю распахнется для этих детей на всю жизнь, а история — замечательный мир, который никогда не устаешь исследовать.
После поражения англичан под Саратогой Адам Смит получил письмо от друга; в письме говорилось, что утрата американских колоний уничтожит Британию. Смит написал в ответ: «В нациях заложено множество катастроф»71. Он имел в виду, что великие нации способны пережить поражения и даже «ампутации» и продолжить свое существование. В 1777 году Британия еще не испытала значительной доли грядущих торжеств — Трафальгара, Ватерлоо, Дюнкерка, «Битвы за Англию»…
Но каковы перспективы возрождения Запада?
Скажем честно — прогноз не слишком оптимистичен. Вполне вероятно, человечество переживает последний акт трагедии, начавшейся пять столетий назад. Тогда христианство, расколовшееся на православие и католицизм, сотрясаемое Реформацией, вырвалось из пределов Европы и устремилось покорять мир. С наступлением восемнадцатого века возник новый, куда более серьезный вызов, и не только Риму, но и христианству в целом, а также культурному и политическому порядку, который оно породило. «Ecrasez l’infame!» Вольтер завершал свои письма фразой: «Уничтожьте эту гнусность», разумея церковь72. Дидро объявил: «Человечество не освободится, пока последнего короля не удавят кишками последнего попа»73. Руссо прибавил: «Человек родился свободным, но сегодня он в цепях»74.
Франция вняла призыву бумагомарателей. Монархия рухнула. Людовик Шестнадцатый, Мария-Антуанетта и французские аристократы отправились на гильотину. Церковь лишили имущества и разграбили. Разум восторжествовал над верой и привел к сентябрьской бойне, террору, Робеспьеру и диктатуре, Бонапарту и империи, а также к затянувшейся на четверть столетия паневропейской войне, из которой Франция вышла обессиленной и раздробленной.
Потом появился Дарвин, объяснивший, что человек — результат эволюции, а не Божественное творение. Маркс объявил религию «опиумом для народа», а Ницше хватило дерзости довести логическую цепочку до финала: «Бог мертв… и мы его убили»75. Если Бог мертв, говорит Алеша в «Братьях Карамазовых», тогда все позволено. Если Бог мертв, логика ведет нас к следующему умозаключению: христианство — фикция, выдумка класса паразитов, и заслуживает немедленного искоренения за века обмана и преступлений против человеческого достоинства и прогресса. Искоренив христианство, мы двинемся за разумом и наукой и создадим на земле лучший из всех возможных миров, улучшим и усовершенствуем единственный мир, в котором нам выпало жить.
Однако если христианство породило западную цивилизацию и лежит в основе ее политического строя и этического сознания, сможет ли Запад пережить гибель христианства? Уилл Дюрант не мог «найти в истории, от Адама до наших дней, сколько-нибудь убедительного примера сохранения общества без содействия религии»76. Как сказано в эпиграмме Беллока: «Вера есть Европа. Европа есть вера»77. Но если эта вера гибнет, какие верования, какие объединяющие принципы, какие моральные авторитеты сумеют спасти Запад? Что вообще делает Запад уникальным? Что за узы стягивают воедино его народы и нации?
Кто-то может сказать — расовая солидарность. Но минувшие пятьсот лет заполнены кровавыми распрями европейцев между собой, а Первая и Вторая мировые войны подвели итог этому безумию. Кроме того, в течение этих пятисот лет великие враги западной веры, цивилизации и культуры покинули Запад. Америка — страна многонациональная уже сегодня, а страны Европы станут таковыми завтра.
Линкольн говорил от том, что народ объединяют «мистические аккорды памяти»78. Но спросите англичанина, француза или поляка, объединяют ли их эти «мистические аккорды» с немцами или с русскими. Когда американцы вспоминают свою историю, некоторые восторгаются ее величием, а некоторые твердят, что она изобилует злодействами и постыдными делами. А с той поры как Америка и Европа открыли границы для миллионов жителей тех стран, которых американцы и европейцы в свое время колонизировали и угнетали, «мистические аккорды» памяти скорее разъединяют, чем объединяют людей.
Остается еще одна великая объединительная сила — демократия. Свободное предпринимательство, демократия, американские ценности — вот что мы защищаем и за что сражаемся. Но и демократия нас в данном случае не устраивает. Большинству американцев наплевать на то, кто и как управляет другими народами. Всеобщая вера в демократию слишком слаба, чтобы обеспечить Западу поддержку в других регионах земного шара. Демократия для большинства прочих народов — интеллектуальный концепт, взывающий к уму, а не к сердцу. Люди готовы воевать и умирать за семью, за друзей, за веру, за страну, за свободу — но за демократию? Джордж Буш рассказывал, как он возвращался с бомбардировки Японских островов — самолет подбит, второй пилот мертв, — и ему вдруг «полезли в голову мысли об отделении церкви от государства»; аудитория недовольно зашепталась. Если завтра правительство Индии, Франции, Италии или Бразилии падет жертвой военного заговора, сколько американцев сочтут это событие достойным гибели тысяч американских солдат?
Демократии недостаточно. Йейтс был прав: когда умирает вера, «все распадается, и центр не удержать»79. Вероятно, как бывает с любой цивилизацией, время Запада действительно на исходе, его смерть предопределена обстоятельствами, и нет уже никакого смысла в прописывании больному новых лекарств или болезненных процедур. Пациент умирает, тут уж ничего не поделаешь. Спасти его может только возрождение веры и «всеобщее пробуждение». Западный человек не исчезнет, но его присутствие на планете рано или поздно перестанут замечать…
Мы росли, зная, что холодная война будет выиграна. Лишь немногие из нас имели представление о том, насколько слаб соперник, как безжалостно его правители подавляли инакомыслие, скрывая за своей жестокостью пустоту, и только отдельные личности предвидели нежданный и стремительный крах 1989 года, однако мы верили в свою победу, верили, что одолеем врага, если нам хватит воли, уверенности в себе и если найдется достойный лидер.