– Ну как, тебе понравился мой подарок, старик? Настало твое время встретиться с Буддой.
Бездомный захрипел, пытаясь что-то выговорить, и с трудом повернул голову. Из раны на его шее, пузырясь, толчками выливалась кровь. Его взгляд, находящийся уже за пределами мира живых, остановился на Рин.
– Я позабочусь о твоих кошках, одзии-сан, – прошептала она одними губами, – можешь об этом не беспокоиться.
Силы покинули Оохаси-сана, и его тело беспомощно обмякло, как у марионетки с обрезанными нитями. Мальчишка продолжал бить его ножом: впоследствии полиция насчитала больше двадцати ран, самая первая из которых была смертельной. Осматривая тело, полицейские удивлялись, кто мог так жестоко расправиться с безобидным стариком, но особенно внимательно расследовать инцидент не стали – родственников, которые могли бы на этом настоять, у Оохаси-сана не было, а его кремацию за счет налоговых средств взяла на себя районная администрация. Да и если бы убийцу искали, кому бы пришло в голову подозревать примерного ученика старшей школы, принадлежавшего к тому же к уважаемой и состоятельной семье? Норито тщательно подготовился к своему преступлению: спрятал в зарослях у берега спортивную сумку с чистой одеждой и, покончив с Оохаси-саном и выйдя из хижины, переоделся, запихав перепачканную кровью одежду в сумку. Туда же он положил несколько крупных камней, после чего, пройдя вниз по течению, утопил все улики и орудие убийства в Аракаве. Никто его не видел – разве что два десятка кошек, наблюдавших за ним из высокой травы.
Рин еще некоторое время постояла возле тела Оохаси-сана после того, как убийца ушел. Аккумуляторный фонарь во время борьбы упал на пол. Он продолжал светиться, но его слабого света едва хватало, чтобы рассеять сгустившийся в хижине сумрак. Кровь на полу казалась почти черной. Рин вытащила из кармана пачку сигарет, достала одну и, вставив в щель между досками столешницы, щелкнула зажигалкой. В тяжелом спертом воздухе почувствовался анисовый запах поминальных благовоний макко[150]. Она молитвенно сложила ладони и опустила голову.
Сидя с сигаретой на берегу Аракавы и глядя на то, как равнодушно несет река свои воды через наполненный суетой и повседневными заботами город, она вспоминала, как Оохаси-сан изо дня в день закидывал в реку свою удочку с кусочком наживки и, вытащив на берег кефаль или окуня, готовил из них сашими для своих кошек. Как и обещала, Рин каждый день приносила им еду. Маленькая Саба-тян сидела рядом с ней, тоже глядя на реку, словно высматривая в воде покачивающийся поплавок. Рин знала: если она протянет руку, чтобы ее погладить, кошка убежит. Но все-таки она не уходила, как все, а продолжала сидеть с ней рядом.
В эпоху Эдо жил один крестьянин. Как-то раз, работая на рисовом поле, он увидел в воде красных рыбок размером не больше ладони, которые бросались врассыпную при его приближении. Раньше он не замечал их, и их существование нисколько его не заботило, но после того дня его стало беспокоить, что рыбки его боятся. Спустя несколько дней он принес им мелко нарезанную сушеную сливу и насыпал ее в воду – рыбки подплыли, но не стали ее есть. Они ели червяков и личинок насекомых, что водились на рисовом поле. Закончив работу, крестьянин насобирал для рыбок целую пригоршню мелких червячков и личинок и бросил их в воду. Поначалу рыбки были робкими и недоверчивыми, но крестьянин был настойчив: каждое утро и каждый вечер он старательно подкармливал их, и в конце концов они совсем перестали его бояться, так что, пока он работал в поле, стайка красных рыбок всегда его сопровождала. Так продолжалось три года – а, может быть, целых пять лет, – короче говоря, довольно долго. Однажды крестьянин отправился в город за покупками, а когда возвращался под вечер, на пустынной дороге на него напали грабители. Он уже приготовился расстаться со своим нехитрым имуществом и, может статься, попрощаться с самой жизнью, когда из леса вдруг появились несколько незнакомых ему молодых людей и, напав на грабителей, прогнали их всех прочь. «Пожалуйста, назовитесь, чтобы я знал, кого мне от всей души благодарить за спасение моей жизни», – сказал пораженный крестьянин. «Как же, ты не знаешь нас? – засмеялись молодые люди. – Ведь мы – те самые рисовые рыбки, которых ты каждый день кормил на своем поле!»
Рин все хотела рассказать Оохаси-сану эту историю, она бы точно ему понравилась. Он бы посмеялся и сказал, что предпочел бы, чтобы его кошки превратились в симпатичных девушек, если бы сам был помоложе. Но у нее не было таланта рассказчика, как у сэмпая. Поэтому она так ее и не рассказала.
Она вдруг почувствовала, как по ее щеке стекает капля, хотя небо было чистое, и с удивлением провела по лицу пальцами.
– Ты не думаешь, что курить благовония макко: таким образом – это богохульство, Осогами-кун?
– Богохульство? – Рин, не поворачивая головы, стряхнула пепел: ветер подхватил его и унес в сторону Аракавы. – Это интересный вопрос, сэмпай. Возможно, вам скоро будет с кем поговорить об этом. – Она кивнула на темнеющие на закате воды реки.
Кошка, почувствовав приближающийся ночной холод, исчезла в прибрежных зарослях.
– Ты же девушка, Осогами-кун. И кстати, правда симпатичная.
Она ухмыльнулась, надеясь, что сэмпай не заметит, что она плакала. Какой позор, просто отвратительно! Может быть, проводя слишком много времени среди людей, становишься на них похожа – как кошки, которые живут бок о бок с людьми.
– Кстати, ты давно не меняла имя, Осогами-кун. Не думаешь, что пора уже сменить?
– Моих клиентов по большей части не волнует, как меня зовут и как я выгляжу, сэмпай. Самоубийцы. Жертвы преступлений. Те, чья судьба была изменена насильственно. Они не обращают внимания на имена случайных знакомых. К тому же я не люблю менять то, к чему я привыкла. – Она подняла левую руку, показывая ему свои старые часы SEIKO с синими камешками, купленные еще до войны в эпоху Сёва[151].
– Насильственно, значит?
Он подошел ближе, но она продолжала не отрываясь смотреть на реку, как будто ничего интереснее в жизни не видела. Это было непочтительно, но сэмпай прощал ей непочтительность. Рин затянулась сигаретой, вдыхая пряный запах аниса. Человеческие жизни подобны жизням муравьев, суетливо снующих по стволу огромной криптомерии. Это только кажется, что каждый муравей тащит крошки еды и травинки в правильном направлении – в действительности же их движение во многом хаотично. Если бы люди могли уподобиться криптомерии, они бы не совершали так много ошибок. Думая, что у них слишком мало времени, они судят о других поверхностно – и совершают ошибки. Из-за этого их судьбы обрываются гораздо раньше, чем должны были бы. И это – то, что называют «свободой выбора»?..
– Ты все еще расстроена из-за Оохаси-сана, Осогами-кун?
– Это совсем не так, сэмпай. – Она отрицательно покачала головой. – Все в порядке.
Кисараги наклонился и положил ладонь ей на плечо. Рин с удивлением обернулась:
– Сэмпай, все действительно…
– Осогами-кун, смерть – это самое грустное, что может произойти с человеком. Неестественная смерть – в особенности. Она забирает человека из мира живых, оставляя глубокие раны на сердцах тех, кто его любит. И тем не менее кто-то ведь должен выполнять нашу работу, иначе души умерших не найдут дорогу в загробный мир.
Рин моргнула, не очень понимая, к чему клонил сэмпай. Даже для нее он нередко говорил загадками.
– Мне следовало забрать Оохаси-сана самому, но я решил, что будет лучше, если его проводишь именно ты. Чтобы в его последние мгновения рядом с ним был друг.
– Друг, – презрительно повторила Рин. – Я ничего не могла для него сделать. Что это за друг, который стоит и смотрит, как тебя убивают?
– Ты кормишь его кошек.
Она пожала плечами. Сэмпай был прав – пусть это было меньшее, что она могла сделать, но все же это было хоть что-то.
«Больше, чем ничего».
– Тебе известна история о лисе, пожалевшей для нищего пожертвования, Осогами-кун?
– Нет, сэмпай, неизвестна.
– Это случилось в небольшом храме «Такаяма Инари» на станции Синагава. Один бедный человек промышлял тем, что каждый вечер, вскрыв старый замок, открывал сайсэнбако и вытаскивал оттуда мелочь, оставленную посетителями храма для ками-сама. Поскольку это центр города, в некоторые дни ему удавалось собрать две-три сотни иен. Не так уж и много, но на горячую паровую булочку никуман и чашку кофе из «Сэвэн-Илэвэн» хватало, а то и на пачку недорогих сигарет оставалось. Изредка кто-нибудь из состоятельных посетителей или турист, уверенный в том, что за бóльшую плату его желание исполнится наверняка, бросал в ящик тысячеиенную банкноту. Конечно, это случалось не каждый день и даже не каждую неделю, но для того бедного человека это было большой радостью. Он был достаточно хитер, чтобы не забирать все пожертвования, и всегда оставлял в ящике несколько монет, а если попадалась крупная купюра, забирал только ее. Из-за этого служители храма не замечали, что пожертвования пропадают, и не обращались в полицию. Однако все это очень злило лису, живущую в святилище. Она справедливо считала, что все пожертвования предназначены ей и из-за «вора пожертвований» для ее маленького храма в следующем году изготовят недостаточно новых талисманов о-мамори, которые так любят туристы. Вор продолжал приходить по вечерам и обчищать ящик для пожертвований, не подозревая о том, что лиса внимательно следит за ним и ее обида с каждым разом становится все сильнее. Однажды вечером, уже примерно зная, когда в святилище заявится вор, лиса взяла несколько десятииенных монет, пожертвованных прихожанами, потихоньку выскользнула на улицу, отыскала на станции телефонный автомат и позвонила в местное отделение полиции с жалобой на «воришку пожертвований». Полиция явилась в тот самый момент, когда вор, по своему обыкновению, открыл крышку сайсэнбако и принялся выгребать из нее деньги. Полицейские крикнули ему, чтобы он немедленно прекратил свое занятие и сдался в руки властей.