– Ну ладно. У тебя, кстати, все в порядке?
– Все хорошо, спасибо. Если по Ловкачу будет что-нибудь новое, сразу дам тебе знать. Короче, в субботу, видимо, надо выезжать из Лондона в одиннадцатом часу.
– Опять от «Бэронз-Корт»?
– А тебя устроит, если мы встретимся у метро «Стадион Уэмбли»? Так проще – в пятницу вечером я буду поблизости.
На самом деле это его тоже не устраивало: расстояние вдвое больше, да еще с пересадкой в метро.
– Ну ладно, – еще раз сказал он.
После того как Робин повесила трубку, он остался сидеть за столом, обдумывая этот разговор.
Она явно темнила насчет своих встреч, которые так важны, что их нельзя пропустить. Страйку вспомнилось, что во время телефонных разговоров с Робин, когда ему требовалось обсудить с ней детали их напряженной, нервной и подчас опасной работы, на заднем плане клокотал от злости Мэтью. Сама она дважды пыталась уклониться от перспективы копать твердую землю на дне лощины, а сейчас еще предложила поехать на «БМВ», а не на танке-«лендровере».
Он почти забыл о своих возникших пару месяцев назад подозрениях, что, Робин, возможно, пытается забеременеть. У него перед глазами возник раздувшийся живот Шарлотты. Робин не относилась к тем женщинам, которые спокойно оставляют своего новорожденного младенца. Если Робин беременна…
Хотя Страйк, мысливший, по обыкновению, логически и последовательно, подозревал, что его теоретизирование основано на весьма скудных данных, его воображение рисовало будущего отца, Мэтью, который слушает, как Робин напряженно просит освободить ее на пару дней для медицинского осмотра и сдачи анализов, а сам злобными жестами показывает, что в ее положении надо поостеречься и быть внимательнее к своему здоровью.
Страйк вернулся к блогу Джимми Найта, но дольше обычного не мог обуздать смятение ума.
61
Ну, мне-то вы могли бы сказать. Мы с вами такие друзья.
В субботу утром попутчики Страйка в лондонском метро освободили для него чуть больше места (даже с учетом вещмешка), чем требовалось. Благодаря своему весу и боксерскому профилю он, как правило, с легкостью рассекал толпу, но от его приглушенной брани на лестнице станции метро «Стадион Уэмбли» (лифты не работали) пассажиры проявляли особую осторожность, чтобы случайно его не толкнуть и не оказаться у него на пути.
Страйку основательно подпортил настроение Митч Паттерсон, которого он утром засек из окна своего офиса: тот, одетый – совсем не по возрасту и не по комплекции – в джинсы и куртку с капюшоном, топтался у подъезда напротив. Озадаченный и разозленный новым появлением соглядатая, Страйк не имел возможности выйти из дома иначе как через парадную дверь, а потому заказал такси прямо к подъезду и вышел только после уведомления о том, что машина уже на месте. Надо было видеть лицо Паттерсона, когда тот услышал: «Доброе утро, Митч», но Страйка покоробила наглость этого баклана, который взялся самолично вести слежку за офисом агентства.
Всю дорогу до станции «Уоррен-стрит», куда вез его таксист, Страйк не терял бдительности, допуская, что появление Паттерсона – это лишь отвлекающий маневр, который позволит передать слежку второму, менее заметному в толпе «хвосту». Даже сейчас, когда Страйк, отдуваясь, добрался до верха ступеней на станции «Уэмбли», он повертел головой, чтобы посмотреть, не пригнулся ли кто-нибудь из пассажиров, не отвернулся ли, не прячет ли физиономию. Но нет.
По зрелом размышлении Страйк заключил, что Паттерсон работает один – вероятно, из-за нехватки персонала, от которой страдал и он сам. Если Паттерсон предпочел единолично вести слежку, лишь бы не отказываться от этого заказа, ему, стало быть, хорошо заплатили.
Поправив лямку вещмешка, Страйк двинулся к выходу.
За время некомфортной поездки до Уэмбли ему пришли в голову три причины, которые проливали свет на очередное появление Паттерсона. Во-первых, пресса могла разнюхать вскрытые лондонской полицией новые пикантные обстоятельства смерти Чизуэлла, и потому газета «Сан» вновь наняла Паттерсона, дабы выяснить, что замышляет Страйк и насколько он осведомлен.
Во-вторых, Паттерсона мог нанять кто-то из лондонских частных сыщиков, чтобы создать помехи агентству и сорвать выполнение заказа. Отсюда следовало, что Паттерсона нанял кто-то из тех, на кого сейчас нацелен главный интерес агентства; тогда самоличная слежка Паттерсона не лишена смысла. От него только и требуется – выбить Страйка из колеи.
В-третьих, возрождение интереса со стороны Паттерсона могло иметь и другую подоплеку, которая более всего беспокоила Страйка, поскольку выглядела наиболее правдоподобной. Для него не было секретом, что его видели с Шарлоттой в ресторане «Франко». На эту мысль его навел разговор с Иззи – он позвонил ей для уточнения деталей версии, которой еще ни с кем не делился.
– Так-так, говорят, ты обедал с Шарлоттой! – выпалила она, не дав ему раскрыть рта.
– Вовсе нет. Я посидел с ней ровно двадцать минут, потому что ей стало дурно, а потом ушел.
– Ох… прости, – сказала Иззи, пристыженная его тоном. – Я… я не любопытствовала… просто там оказался Родди Форбс – он и засек вас вместе.
Если этот Родди Форбс, о котором он впервые слышал, разносит по Лондону слух, будто Страйк, воспользовавшись отъездом Джейго Росса в Нью-Йорк, пригласил на обед свою бывшую невесту, ныне глубоко беременную, таблоиды наверняка за это уцепятся, поскольку сумасбродная красавица-аристократка Шарлотта с шестнадцати лет вносила перчинку в светскую хронику: о ее многочисленных выходках и злоключениях, как то: побег из частной школы или пребывание в реабилитационных и психиатрических клиниках, не писал только ленивый. Возможно даже, что Паттерсона нанял не кто иной, как сам Джейго Росс, который определенно мог себе это позволить. А если побочным эффектом слежки за его женой станет крах бизнеса Страйка, Росс будет только потирать руки.
Не выходя из машины, Робин, заметила, как Страйк с перекинутым через плечо вещмешком появился на тротуаре, и подумала, что таким злым еще никогда его не видела. Он закурил, огляделся, наткнулся взглядом на «лендровер» в конце череды припаркованных автомобилей и без улыбки похромал в ту сторону. Робин, у которой настроение было хуже некуда, могла только предположить, что из-за больной ноги и явно тяжелого груза ему трудно далась затяжная поездка до Уэмбли.
Сама Робин бодрствовала с четырех утра: она лежала, несчастная, скорчившаяся, на узком жестком диване Ванессы, думая о своем будущем и о телефонном скандале с матерью. Когда Мэтью, не зная, куда кидаться, позвонил ее родителям в Мэссем, Линда не только потеряла голову от беспокойства, но и страшно рассердилась, что дочь не посвятила ее в суть происходящего.
– Где ты ночевала? У Страйка?
– Естественно, я ночевала не у Страйка, с какой стати мне?..
– Тогда где?
– В одном знакомом доме.
– В каком? Почему нас не предупредила? Что ты задумала? Я еду к тебе в Лондон!
– Пожалуйста, не надо, – сжав зубы, процедила Робин.
На ней тяжким грузом лежала вина за родительские траты на ее свадьбу и за предстоящие объяснения матери и отца с родными и знакомыми по поводу недолговечности этого брака, но хуже всего была перспектива бесконечных материнских нотаций и жалостливых утешений. Меньше всего ей сейчас хотелось возвращаться, следуя совету матери, в Йоркшир, чтобы кутаться в одеяло на своей кровати – свидетельнице худших времен в ее жизни.
После двух дней хождения по теснящимся друг подле друга домишкам в поисках жилья Робин внесла залог за угол в комнатенке на шестерых в Килберне и получила разрешение въехать на следующей неделе. Каждый раз, когда она вспоминала это место, ей становилось дурно от переживаний и тревог. В свои двадцать восемь лет она готовилась к роли самой старой из жильцов.
Чтобы приободрить Страйка, Робин вышла из машины и предложила взять у него вещмешок, но босс прокряхтел, что справится сам. Когда брезентовый тюк ударился о днище «лендровера», она услышала громкий лязг металлических инструментов и нервно содрогнулась.
У Страйка, который окинул Робин беглым оценивающим взглядом, усилились худшие подозрения. Бледная, с черными кругами под глазами, она выглядела опухшей и изможденной одновременно, а еще вроде бы похудела за те несколько дней, что он ее не видел. Жену одного его армейского друга, Грэма Хардэйкра, из-за неудержимой рвоты положили в больницу на раннем сроке беременности. Возможно, одна из «важных встреч» Робин была посвящена решению той же проблемы.
– У тебя все нормально? – пристегивая ремень безопасности, грубовато спросил Страйк.
– Все хорошо, – в сотый раз ответила она, приняв его жесткость за раздражение по поводу долгой поездки в метро.
Из Лондона они выезжали молча. Когда автомобиль наконец-то свернул на трассу M40, Страйк сказал:
– Паттерсон тут как тут. Сегодня утром следил за офисом.
– Да что ты?!
– У твоего дома никто не отирался?
– Насколько мне известно, нет, – сказала Робин после секундного замешательства.
Не о том ли хотел предупредить Мэтью, когда разыскивал ее в Мэссеме?
– Утром выехала без проблем?
– Да, – почти честно ответила Робин.
После разрыва с Мэтью она не переставая думала, как бы сообщить Страйку о крахе своего замужества, но пока не нашла таких слов, которые можно произнести без тени волнения. Это выбивало ее из колеи. Что тут сложного? – спрашивала она себя. Страйк ведь друг и коллега, он был с ней, когда она отменила свадьбу; он знал, что Мэтью изменял ей с Сарой. Казалось бы, открыться можно между делом, в разговоре, как она и поступила при встрече с Рафаэлем.
Но здесь имелась одна загвоздка: в тех редких случаях, когда они со Страйком делились откровениями о личной жизни, один из них всегда бывал не вполне трезв. В остальное время оба сохраняли глубокую сдержанность, несмотря на параноидальное убеждение Мэтью, что на работе они только и делают, что предаются разврату.