оставался фактом: сейчас он ковыляет по улице навстречу нудным часам утомительной и, скорее всего, безрезультатной слежки, а она с этим козлом, с муженьком, уносится на выходные в загородный отель, – от одной этой мысли у него еще сильнее заныли спина и нога.
Небритый, в старых джинсах, потрепанной, застиранной фуфайке и стоптанных кроссовках, с полиэтиленовым пакетом в руке, Страйк вошел в парк. Вдали маячила толпа демонстрантов. Риск того, что Джимми может его узнать, едва не вынудил Страйка вообще забить на этот марш, но последнее сообщение от Робин (которое он – исключительно по злобе – оставил без ответа) перевесило все остальное:
В офис приходила Кинвара Ч. Говорит, вчера, когда стемнело, заметила в роще у дома мужчину с лопатой. Чизуэлл, по словам жены, запретил ей звонить в полицию, но она пригрозила все равно это сделать, если он сам не примет меры против нарушителей. Кинвара не в курсе нашего расследования. М. проч., верит, что я – Венеция Холл. Наконец, по нек. сведениям, в фонде «Равные правила игры» грядет проверка. Пытаюсь узнать доп. подробности.
От этого сообщения Страйк просто лез на стену. В данный момент его бы устроило только одно: конкретные улики против Герайнта Уинна, тем более что таблоид «Сан» уже раздувал дело Чизуэлла, отчего клиент дергался и не выходил из стресса.
По сведениям Барклая, Джимми Найту принадлежала десятилетняя «судзуки-альто», которая не прошла техосмотр и в настоящее время стояла без движения. Барклай допускал, что Джимми способен уехать за семьдесят миль от дома, чтобы под покровом темноты проникнуть в сад и в рощу к Чизуэллам, но Страйк считал это маловероятным.
Он, в свою очередь, рассматривал другой вариант: Джимми, скорее всего, засылает туда своих приспешников, чтобы те нагнали страху на хозяйку дома. У человека, выросшего в тех краях, наверняка остались там друзья-приятели. Еще одна версия, более тревожная, сводилась к тому, что Билли вырвался из темницы, реальной или мнимой, где, как он сообщил Страйку по телефону, его удерживали силком, и теперь, оказавшись вблизи старой отцовской хижины, вознамерился либо откопать младенца в розовом одеяле, чтобы доказать факт убийства, либо под воздействием какой-то навязчивой идеи покалечить одну из лошадей Кинвары.
Встревоженный этими необъяснимыми событиями, любопытством газетчиков к личности министра и невозможностью сдвинуть расследование с мертвой точки, Страйк уже готов был пуститься во все тяжкие. Невзирая на усталость, боль в мышцах и подозрения в бесполезности сегодняшней слежки за демонстрантами, он чуть свет буквально вытащил себя из постели, пристегнул к опухшей культе протез и через силу отправился в двухчасовой пеший поход, начинавшийся от Майл-Энд-парка.
Когда в толпе уже стали вырисовываться лица участников марша, Страйк нацепил извлеченную из пакета белую пластиковую маску Гая Фокса, с усами и дугообразными бровями, – в последнее время такая ассоциировалась с хакерским сообществом «Анонимус». Отправив скомканный пакет в ближайшую урну, он похромал в сторону скопления плакатов и транспарантов: «Нет ракетам у наших домов!», «Нет снайперам на улицах!», «Не позволим играть с нашей жизнью!» – и многократно повторенного «В отставку!» с портретом премьер-министра. Идти пришлось по траве – самой неблагоприятной поверхности для протеза. Страйк весь взмок, пока искал оранжевые транспаранты ОТПОРа с характерной символикой – разорванными олимпийскими кольцами.
Таких растяжек обнаружилось более десятка. Потоптавшись за говорливой молодежной компанией, Страйк поправил сползающую маску, явно не рассчитанную на зрелого мужчину со сломанным по молодости носом, и увидел Джимми Найта: тот развлекал двух девчонок, и каждая, запрокинув голову, взахлеб хохотала. Придерживая маску, чтобы зафиксировать прорези на уровне глаз, Страйк обвел взглядом собравшихся членов ОТПОРа и удостоверился в отсутствии томатно-рыжей копны, которое объяснялось не тем, что Флик перекрасила волосы, а тем, что она попросту не явилась.
Распорядители уже начали выстраивать толпу в некое подобие колонны. Молчаливый и сонный Страйк затерялся среди демонстрантов, сразу за рядами ОТПОРа, и нарочито неуклюже двинулся следом, чтобы молодые распорядители, впечатленные его могучей фигурой, сочли за лучшее смотреть на него как на скалу, которую должны обтекать людские ручейки.
Тощий парнишка в маске «Анонимуса» поднял кверху два больших пальца, когда его пинками гнали мимо Страйка в конец колонны. Страйк приветствовал его точно так же.
Джимми, который успел затянуться самокруткой, по-прежнему балагурил с двумя девчонками, которые явно соперничали за его внимание. Темненькая, более симпатичная, держала двусторонний плакат со скрупулезно выполненным живописным изображением Дэвида Кэмерона в обличье Гитлера на трибунах олимпийского стадиона 1936 года. Это было незаурядное произведение искусства – Страйк даже засмотрелся, благо колонна, сопровождаемая полицейскими и распорядителями в светоотражающих куртках, уже двигалась в ровном, неспешном темпе, постепенно приближаясь к выходу из парка на длинную и прямую Роуман-роуд.
Ступать на протезе по гладкому гудрону было легче, но у Страйка по-прежнему пульсировала воспаленная культя ноги. Через несколько минут демонстранты принялись скандировать: «НЕТ ракетам! НЕТ ракетам!»
Перед колонной пятились фоторепортеры с камерами.
– Эй, Либби, – обратился Джимми к девушке с портретом Гитлера. – Хочешь, возьму тебя на закорки?
Страйк отметил нескрываемую зависть ее подружки: Джимми согнул колени, чтобы девушка села верхом к нему на плечи, и поднял ее над толпой. Теперь плакат был виден газетчикам.
– Покажи им сиськи, – скомандовал Джимми. – Мы сразу на первые полосы попадем.
– Джимми! – в притворном ужасе пискнула она.
Ее подружка натянуто улыбнулась. Камеры защелкали энергичнее; Страйк, пряча под маской гримасу боли, старался, чтобы его хромота не особенно бросалась в глаза.
– Мужик с самой большой камерой все время держал тебя в объективе, – сообщил Джимми, опуская соратницу на землю.
– Зараза, если меня в газетах пропечатают, мамаша с ума сойдет, – заволновалась она и пошла дальше в ногу с Джимми, не упуская случая ткнуть его локтем или шлепнуть, когда он пугал ее родительским гневом.
На взгляд Страйка, она была как минимум на пятнадцать лет моложе Джимми.
– Развлекаешься, Джимми?
Маска не позволяла Страйку скосить глаза; каково же было его удивление, когда прямо перед ним возникла нечесаная помидорно-рыжая копна и он без труда опознал Флик, успевшую примкнуть к демонстрантам. Джимми, похоже, удивился не меньше.
– Вот так встреча! – сказал он, вяло изображая радость.
Флик зыркнула на девчонку по имени Либби – та сочла за лучшее рвануть вперед. Джимми попытался обнять Флик, но она, дернув плечом, высвободилась.
– Фу-ты ну-ты! – воскликнул он с видом оскорбленной добродетели. – Что случилось?
– Угадай с трех раз, – огрызнулась Флик.
Страйк понимал: Джимми не может решить, как с ней держаться. На его нагловато-красивом лице отразилась досада, но вместе с тем и определенная настороженность. Он сделал еще одну попытку обнять Флик за плечи, но на этот раз получил по руке.
– Фу-ты ну-ты! – повторил он с ноткой враждебности. – За что, черт возьми?
– Я делаю за тебя всю грязную работу, а ты клеишься к этой? За дуру меня держишь, Джимми?
– НЕТ ракетам! – гаркнул в рупор кто-то из распорядителей, и толпа вновь подхватила этот клич; шагающая рядом со Страйком женщина с ирокезом орала пронзительно, как павлин.
Скандирование толпы давало Страйку определенное преимущество: он мог не сдерживать стоны, наступая на протезированную ногу; это приносило какое-то облегчение, но маска дрожала на потном лице, как будто от щекотки. Сквозь прорези Страйк, щурясь, наблюдал за ссорой Флик и Джимми, но их слова заглушал хор голосов. Лишь когда демонстранты переводили дух, Страйк улавливал обрывки разговора.
– Мне твои придурки уже поперек горла, – кипятился Джимми. – Разве это я, чуть что, бегу в бар, чтобы снять там студентишку?
– Ты же меня сам к этому толкнул! – сдавленно выкрикнула Флик. – Ты подло меня к этому толкнул! Сказал, что не падок на особые…
– Ну погорячился, дел-то – куча, – грубо ответил Джимми. – У меня же был стресс. Билли мне плешь проел. Я вовсе не имел в виду, что ты должна нестись в бар и кадрить там какого-нибудь барана…
– Ты сам сказал, что тебе надоело…
– Ну с кем не бывает: психанул, наговорил всякой фигни. Вот если бы я заваливал бабу каждый раз, когда ты меня достаешь…
– Знаешь, я уже начинаю думать, что ты меня держишь при себе только из-за Чиз…
– Рот закрой!
– …а сегодня, думаешь, мне было очень весело у этого урода?..
– Я же сказал спасибо, хватит, сколько можно талдычить одно и то же? Мне нужно было срочно напечатать листовки, а иначе мы бы съездили вместе…
– И я занимаюсь уборкой, – голос ее вдруг сорвался от рыданий, – гадость такая, а сегодня ты меня отправил… это просто кошмар, Джимми, ему в больничку надо, он дошел до такой кондиции…
Джимми оглянулся. На миг встретившись с ним взглядом, Страйк попытался не хромать, хотя в культю при каждом шаге словно впивалась тысяча огненных муравьев.
– В больничку никогда не поздно, – сказал Джимми. – И мы непременно это устроим, только сейчас отпускать его нельзя – он нам испоганит все дело, ты же понимаешь. Дай срок – пусть Уинн раздобудет фотки… Слушай, – Джимми заговорил поласковее и в третий раз потянулся ее приобнять, – я тебе благодарен – не передать как.
– Еще бы, – всхлипнула Флик, вытирая нос ладонью, – деньги-то немалые. Да ты бы даже не узнал, что у Чизуэлла рыло в пуху, если бы не…
Джимми бесцеремонно прижал к себе Флик и впился ей в губы. Пару мгновений она сопротивлялась, потом приоткрыла рот. Так они и шли дальше, не прерывая своего поцелуя взасос. У обоих слегка заплетались ноги, что смешило других отпоровцев, и только девчонка, которую Джимми вначале нес на закорках, окончательно сникла.