– Джимми, – выдохнула наконец Флик, когда поцелуй закончился, но объятия еще не разжались. Взгляд у нее затуманился от желания, голос сделался бархатным. – Я считаю, ты должен вправить ему мозги. У него с языка не сходит этот проклятый сыщик.
– Кто-кто? – переспросил Джимми, хотя, по мнению Страйка, все расслышал.
– Страйк. Вояка, урод одноногий. Билли на нем свихнулся. Надеется, что этот приедет его спасать.
На горизонте наконец-то замаячила конечная точка марша: Боу-Куортер на Фэрфилд-роуд, где высилась квадратная кирпичная башня старой спичечной фабрики – предполагаемое место ракетной стартовой площадки.
– Спасать? – презрительно повторил Джимми. – Обалдел, что ли? Можно подумать, его там пытают.
Участники марша, понемногу нарушая стройный порядок колонны, вновь превращались в бесформенную толпу, которая теперь кишела вокруг темно-зеленого пруда. Страйк дорого бы дал, чтобы сесть на скамью или хотя бы привалиться, по примеру многих демонстрантов, к дереву и перенести вес на здоровую ногу. И место послеоперационной раны, где раздраженная, воспаленная кожа не выдерживала его веса, и коленные сухожилия требовали льда и отдыха. Но он безостановочно ковылял за Джимми и Флик, которые сейчас обходили толпу с краю, чтобы оторваться от своих товарищей по ОТПОРу.
– Он хочет с тобой повидаться, но я ему сказала, что у тебя нет времени. А он – в слезы. Это ужас какой-то, Джимми.
Изображая интерес к выступлению темнокожего демонстранта, который сейчас поднимался с микрофоном на помост, Страйк боком подступил к Джимми и Флик.
– Вот срублю денег – и сразу займусь братишкой, – виновато и неуверенно говорил Джимми своей подруге. – Естественно, я его не брошу… и тебя тоже. Никогда не забуду, что ты для меня сделала.
Ей было приятно это слышать. Страйк заметил, как ее чумазая физиономия вспыхнула от удовольствия. Вытащив из кармана джинсов пачку табака и несколько листков папиросной бумаги, Джимми принялся свертывать очередную самокрутку.
– Стало быть, до сих пор трендит про этого сыщика?
– Ага.
Затянувшись, Джимми стал рассеянно обводить глазами толпу.
– Вот что, – внезапно заговорил он. – Наведаюсь-ка я к братишке прямо сейчас. Успокою слегка. Ему ведь совсем недолго осталось там кантоваться. Ты со мной?
Флик заулыбалась, и они, взявшись за руки, скрылись из виду.
Немного выждав, Страйк сорвал с себя маску и старую серую фуфайку с капюшоном, бросил их на ворох уже ненужных транспарантов, вместо маски нацепил очки, лежавшие для такого случая у него в кармане, и двинулся следом.
По сравнению с неторопливым движением марша ход Джимми заметно ускорился. Флик то и дело переходила на бег, чтобы за ним поспевать, и вскоре Страйк уже скрежетал зубами от боли – протез нещадно натирал, а натруженные мышцы бедра в открытую бунтовали.
Он взмок, хромота делалась все более заметной. Ему вслед уже оборачивались прохожие. Приволакивая протезированную ногу, Страйк чувствовал на себе сочувственно-любопытные взгляды. Ясное дело: надо было пройти курс физиотерапии, исключить из рациона чипсы, а где-нибудь в идеальном мире – взять сегодня выходной, чтобы забыть о протезе, приложить к культе пузырь со льдом и спокойно поваляться. Но сейчас он ковылял дальше, хотя тело требовало остановиться; неуклюжие движения торса и рук помогали мало, расстояние между ним и Джимми с Флик увеличивалось. Можно было уповать лишь на то, что те двое не станут оглядываться: в таком виде сохранить инкогнито он бы не смог. Они уже входили в аккуратный кирпичный кубик станции метро «Боу», а Страйк, задыхаясь и матерясь, еле передвигался по другой стороне улицы.
Стоило ему сделать шаг с тротуара, как правое бедро пронзила нестерпимая боль, словно в мышцы вонзился нож. Нога подвернулась, он боком рухнул на проезжую часть и, ободрав вытянутую руку об асфальт, ударился плечом и головой. Где-то рядом от ужаса взвизгнула женщина. Зеваки решили, что он пьян. Такое случалось и прежде, когда Страйк падал на улице. Униженный, злой, он со стоном заполз обратно на тротуар, едва убрав правую ногу из-под колес транспорта. Какая-то девушка нервно подскочила к нему с предложением помощи, Страйк на нее рявкнул и тут же устыдился.
– Извините, – прохрипел он, но девушка уже бросилась догонять подруг.
Страйк подтянулся к ограждению, отделявшему тротуар от мостовой, и сел, прислонившись спиной к металлу. Глаза заливало потом и кровью. Подняться без посторонней помощи нечего было и думать. На заднем краю культи он нащупал яйцевидную опухоль и понял, что это разрыв сухожилия. Боль делалась настолько резкой, что к горлу подступила дурнота.
Он достал из кармана мобильный. Экран, как оказалось, треснул.
– За…дол…ба…ло, – пробормотал он с закрытыми глазами, прижавшись затылком к холодному металлу.
Прохожие обходили его стороной, как алкоголика или бродягу, а он сидел без движения и обдумывал немногочисленные варианты действий. В конце концов с ощущением полной безысходности он открыл глаза, утер лицо рукой и набрал номер Лорелеи.
23
…хиреть тут в сумерках этого брака…
Робин понимала, что празднование первой годовщины свадьбы, еще не начавшись, завершится провалом, – до нее это дошло еще в крипте палаты общин, откуда был отправлен Страйку ее отказ последить за Джимми.
Чтобы облегчить совесть, она поделилась этим с Мэтью, когда тот заехал за ней после работы. Мэтью и без того был на взводе – он терпеть не мог садиться за руль «лендровера» в пятницу вечером, а потому тут же перешел в наступление и призвал жену к ответу: с какой стати она считает себя виноватой, если Страйк уже два года использует ее рабский труд? А затем стал последними словами честить Страйка, да так, что Робин волей-неволей встала на защиту своего партнера. Спорили они битый час и в какой-то момент, поймав жест ее левой руки, Мэтью заметил отсутствие помолвочного колечка с сапфиром и гладкого обручального. Она всегда оставляла их дома, если предстояло изображать незамужнюю Венецию Холл, но не сообразила, что сегодня до отъезда не успеет забрать их с Олбери-стрит.
– Черт побери, в день нашей годовщины ты забыла кольца? – разорался Мэтью.
Полтора часа спустя они подъехали к зданию из золотистого кирпича. К автомобилю подскочил швейцар, чтобы открыть дверь для Робин. Ее «спасибо» прозвучало еле слышно: в горле стоял твердый, злой ком.
За ужином в гостиничном ресторане, удостоенном мишленовских звезд, они почти не разговаривали. Робин, которой казалось, будто она жует пластик с пылью, обводила взглядом соседние столики. Все посетители оказались намного старше их с Мэтью, и Робин невольно задалась вопросом: случался ли у этих супружеских пар такой же раздрай и как после этого жить дальше?
Той ночью они спали спиной друг к другу.
В субботу Робин проснулась с ощущением, что каждая минута, проведенная в этом отеле, каждый шаг по прекрасно ухоженной территории с лавандовой дорожкой, каждая прогулка по японскому садику, экологически чистому огороду и плодовому питомнику обходится им в умопомрачительную сумму. Как видно, та же мысль посетила и Мэтью, потому что за завтраком он несколько смягчился. Но беседа так или иначе норовила свернуть в нежелательное русло, от которого они оба шарахались как от огня. У Робин в виске стучала головная боль, но обращаться к обслуживающему персоналу за таблетками нечего было и думать: любое проявление недовольства жизнью грозило привести к новой размолвке. Небезопасно было даже вспоминать день бракосочетания и медовый месяц, но Робин уже не понимала, бывает ли как-то иначе. Во время прогулки по территории разговор велся исключительно о работе Мэтью.
На следующую субботу была намечена встреча по крикету между его компанией и партнерской фирмой. Мэтью, игравший в крикет не хуже, чем в регби, очень ждал этого матча. Слушая его хвастливые рассказы о собственном спортивном мастерстве и колкости насчет неуклюжести Тома, Робин в нужные моменты смеялась и поддакивала, но все это время несчастные и холодные уголки ее души были заняты тревогами: отправился ли Страйк на эту манифестацию, светит ли ему вызнать что-нибудь дельное в отношении Джимми и как получилось, что она, Робин, связала свою судьбу с напыщенным, самодовольным типом, напомнившим ей красивого паренька, в которого она некогда влюбилась.
В ту ночь Робин впервые в жизни пошла на близость с Мэтью только затем, чтобы избежать скандала. Раз у них годовщина, значит должен быть секс – как шлепнутый на этот уик-энд штамп нотариуса, стандартный и унылый. Когда Мэтью застонал от наслаждения, у нее защипало в глазах и холодный, несчастный внутренний голос, зарывшийся в недра податливого тела, спросил: почему же муж не чувствует, насколько ей паршиво, – пусть даже она не подает виду, и как он может считать их брак удачным?
В темноте, как только Мэтью откатился в сторону, она положила согнутую руку на мокрые глаза и произнесла все фразы, обязательные в таких случаях. Выдавив: «Я тоже тебя люблю», она впервые четко осознала, что говорит неправду.
Стоило Мэтью уснуть, Робин с большой осторожностью нащупала лежавший на прикроватном столике мобильный и проверила сообщения. От Страйка ничего не пришло. Тогда она погуглила картинки марша в Боу и в гуще демонстрантов узнала, хотя и без особой уверенности – лицо скрывала маска Гая Фокса, – рослого мужчину с характерными курчавыми волосами. Робин положила телефон экраном вниз, чтобы отключить подсветку, и закрыла глаза.
24
…о ее необузданно диких, страстных порывах… на которые она требовала ответа с моей стороны.
Страйк вернулся в тесную мансарду на Денмарк-стрит только через шесть дней – в пятницу утром. К дому номер двадцать четыре он подходил на костылях, с подколотой брючиной, неся протез в переброшенной через плечо сумке и распугивая своим выражением лица всех, кто исподволь бросал на него сочувственные взгляды.