– Нам нужно сделать ему рентген. – Медсестра почему-то обращалась не к Страйку, а к Робин. – Выйдите, пожалуйста, из палаты.
– Надолго? – спросил Страйк.
– Минут на тридцать – сорок.
Робин подала ему костыли, и они пошли в столовую.
– Здорово, что ты приехала, Робин, – сказал Страйк за чашкой жидкого чая с подобием имбирного печенья, – но у тебя дел по горло…
– Я останусь до приезда Грега и Люси, – перебила его Робин. – Представляю, каково им сейчас быть вдали от сына. Мэтту двадцать семь лет, так его отец чуть с ума не сошел, когда Мэтт слег на Мальдивах.
– Такое было?
– Да, понимаешь, когда он… я тебе не рассказывала?
– Не рассказывала о чем?
– Во время нашего свадебного путешествия он подхватил какую-то инфекцию. Поцарапавшись о коралл. Его уже собирались отправлять на вертолете в больницу, но как-то обошлось. Оказалось, все не так страшно, как выглядело поначалу.
С этими словами она вспомнила, как распахнула нагретую солнцем деревянную дверь их бунгало и с замиранием сердца приготовилась сказать Мэтью, что будет требовать аннулирования их брака, не зная, какое зрелище ждет ее в комнате.
– Дело в том, что у Мэтта недавно умерла мать и Джеффри стал панически бояться за сына… но все обошлось, – повторила Робин, отпив тепловатого чая и глядя, как буфетчица накладывает на тарелку худощавому подростку тушеную фасоль.
Страйк не сводил глаз с Робин. В ее рассказе чувствовались недомолвки. Виновата морская инфекция.
– Струхнули вы, наверно, – сказал он.
– Ну, хорошего было мало, – сказала Робин, поглядев на свои короткие, аккуратные ногти, а потом на часы. – Если хочешь покурить, давай-ка собираться – он скоро придет в себя.
Один из курильщиков, топтавшихся во дворе, был в пижаме. Мало этого, он вышел на воздух с капельницей и, чтобы не шататься, крепко держался за ее стойку, как за пастуший посох. Страйк щелкнул зажигалкой и выпустил дым в направлении ясного синего неба.
– Я не спросил: как у вас прошла первая годовщина?
– Извини, что не смогла выйти на работу, – поспешила ответить Робин. – Все было оплачено заранее и…
– Я не о том.
Она замялась.
– Если честно, не очень.
– Ну понятно. Завышенные ожидания…
– Вот именно, – подтвердила Робин и после очередной короткой паузы спросила: – Лорелея, наверное, сегодня работает?
– Скорее всего, – ответил Страйк. – Какой сегодня день, суббота? Да, вероятно, работает.
Сигарета мало-помалу сгорала; наблюдая за посетителями и подъезжающим санитарным транспортом, они постояли в молчании. Неловкости между ними не чувствовалось, но воздух как будто был заряжен вопросами, оставшимися без ответов. Наконец Страйк загасил сигарету в большой открытой пепельнице, которую большинство курильщиков не видело в упор, и проверил свой мобильный.
– На борт запустили двадцать минут назад, – сообщил он, прочитав SMS от Люси. – Здесь будут около трех.
– Что у тебя с телефоном? – спросила Робин, увидев залепленный скотчем экран.
– Я на него упал, – ответил Страйк. – Как только Чизуэлл с нами рассчитается, куплю новый.
На подходе к палате им навстречу выкатили рентгеновский аппарат.
– Органы грудной клетки без изменений! – объявил рентгенолог.
Еще час они за негромким разговором просидели у койки Джека, потом Робин вышла в вестибюль, где стояли автоматы, взяла шоколадные батончики и чай, после чего переместилась вместе со Страйком в комнату для посетителей и рассказала, что ей удалось узнать о благотворительном фонде Делии Уинн.
– Ты превзошла саму себя, – изрек Страйк, доедая второй батончик «Марс». – Отличный результат, Робин.
– Значит, ты не против, что я выложила это Чизуэллу?
– А как же иначе? У нас цейтнот, Митч Паттерсон наступает на пятки. Эта дамочка, Кертис-Лейси, приняла приглашение на банкет?
– Узнаю в понедельник. А что там Барклай? Нарыл что-нибудь на Джимми Найта?
– Пока ничего полезного, – вздохнул Страйк, проводя рукой по щетине, которая неумолимо превращалась в бороду, – но я не теряю надежды. Барклай – стоящий парень. Он – как ты. Чутье потрясающее.
В комнату для посетителей вошла семья: отец хлюпал носом, мать рыдала. Сынишка лет шести уставился на культю Страйка, будто на очередную жуткую примету того кошмарного мира, куда его внезапно забросила жизнь. Переглянувшись, Страйк и Робин вышли: она несла оба стаканчика с чаем, а Страйк управлялся с костылями.
Устроившись возле койки Джека, Страйк поинтересовался:
– А как Чизуэлл отреагировал на эти сведения?
– Восторженно. Кстати, предложил мне работу.
– Странно, что это не происходит сплошь и рядом, – невозмутимо заметил Страйк.
Тут в ногах у Джека вновь остановились анестезиолог и хирург.
– Здесь положительная динамика налицо, – сказал анестезиолог. – В легких чисто, температура снижается. Для детей это характерно, – добавил он, улыбаясь Робин. – У них перемены, что в одну сторону, что в другую, происходят стремительно. Попробуем немного сократить подачу кислорода, но, кажется мне, ситуация у нас под контролем.
– Ох, слава богу, – выдохнула Робин.
– Он будет жить? – переспросил Страйк.
– Не вижу препятствий, – с налетом высокомерия ответил хирург. – Мы, знаете ли, не зря свой хлеб едим.
– Надо сообщить Люси, – пробормотал Страйк, тщетно пытаясь подняться с кресла: хорошие вести подкосили его сильнее, чем дурные.
Робин подала ему костыли и помогла встать. Проводив глазами его раскачивающуюся фигуру, она опустилась на стул, облегченно выдохнула и на мгновение спрятала лицо в ладони.
– Мамочкам всегда тяжелее всех, – мягко сказал анестезиолог.
Она не стала его поправлять.
Страйк отсутствовал минут двадцать.
Вернувшись, он сообщил:
– Только что приземлились. Я ей рассказал, как он сейчас выглядит, чтобы это не стало потрясением. Примерно через час будут здесь.
– Отлично, – сказала Робин.
– Ты спокойно можешь идти, Робин. Не хочу портить тебе субботний день.
– Да-да. – Как ни странно, из нее будто выпустили воздух. – О’кей.
Она встала, надела висевший на спинке стула жакет и взяла сумку.
– Ты уверен?
– Не сомневайся. Раз ему стало лучше, можно, пожалуй, немного размяться. Пойдем, провожу тебя к выходу.
– Это совсем не…
– Мне самому охота выйти. Заодно и покурю.
Но у выхода Страйк не остановился и пошел с ней дальше, оставляя позади сгрудившихся курильщиков, сантранспорт и нескончаемую парковку, где сквозь пыльную дымку морскими тварями поблескивали крыши автомобилей.
– Как ты сюда добиралась? – спросил Страйк, когда они оказались вдали от скопления людей, у небольшой клумбы, засаженной левкоями, чей аромат смешивался с запахом горячего асфальта.
– Сначала на автобусе, потом такси схватила.
– Давай я тебе возмещу поездку на такси…
– Не говори глупостей. Нет, серьезно, ничего не нужно.
– Ну что ж… спасибо, Робин. Ты меня очень выручила.
Она улыбнулась ему снизу вверх:
– Должна же быть какая-то польза от друзей.
Неуклюже, опираясь на костыли, он склонился к ней. Объятие было кратким; Робин отстранилась первой, боясь, как бы Страйк не потерял равновесия. Он хотел поцеловать ее в щеку, но из-за того, что Робин подняла к нему лицо, поцелуй пришелся в губы.
– Прости, – шепнул он.
– Не говори глупостей, – вспыхнув, повторила она.
– Ладно, я пошел.
– Да, конечно.
Он двинулся назад.
– Сообщи, как он там, – крикнула она ему вслед, и он поднял руку в знак согласия.
Робин уходила, не оглядываясь. Она ощущала на губах очертания его рта; кожу слегка саднило там, где по ней скользнула щетина, но рука отказывалась стереть это ощущение.
У Страйка вылетело из головы, что он хотел покурить. То ли потому, что теперь он был уверен в предстоящей поездке с племянником в Военный музей Британской империи, то ли по какой-то другой причине, но его изможденность сменилась безумной легкостью, как от хорошей порции спиртного. Предзакатная пыльная лондонская жара, пронизанная ароматом левкоев, вдруг обернулась красотой.
Какая же это великолепная штука: получить надежду, когда, казалось, все уже потеряно.
27
Вы тут, в Росмерсхольме, долго держитесь за своих покойников.
Пока Робин добиралась через весь Лондон до незнакомого крикетного стадиона, благотворительный матч закончился. В пять часов вечера Мэтью в уличной одежде уже сидел в баре, кипел от злости и цедил слова сквозь зубы. Его команда проиграла. Соперники ликовали.
Поскольку муж от нее отворачивался, да и друзей среди его коллег у Робин не было, ей расхотелось идти в ресторан вместе с обеими командами и спутницами игроков. Домой она возвращалась в одиночестве.
Утром Робин услышала пьяный храп: Мэтью, полностью одетый, дрыхнул на диване. Когда он проснулся, у них разгорелся бессмысленный скандал на несколько часов. Мэтью требовал ответа: почему Робин сочла себя обязанной нестись в больницу, чтобы там держать за ручку Страйка, у которого, между прочим, есть девушка? Робин отвечала, что только подлецы бросают в одиночестве друга, когда тот вынужден сидеть у больничной кровати ребенка, не приходящего в сознание.
Скандал нарастал; за весь год супружеской жизни конфликты не достигали у них такого накала злобы. Выйдя из себя, Робин спросила, не зачтется ли ей примерное поведение: зря, что ли, она десять лет таскалась за Мэтью, когда тот выделывался на разных стадионах? Муж был оскорблен в лучших чувствах.
– Если тебе это неинтересно, могла бы сказать!
– А тебе самому такое не приходило в голову? По-твоему, я должна упиваться твоими победами, как своими собственными, да? У меня ведь тоже есть некоторые достижения, однако…
– Будь добра, напомни, какие именно? – Это был удар под дых – раньше Мэтью до такого не опускался. – Или мы теперь упиваемся