К счастью, задвижка подалась легко. Затворяя за собой калитку, Робин с огорчением сообразила, что на обеих росистых лужайках остались ее следы. Если соседи встанут спозаранку, они без труда поймут, откуда было совершено вторжение, кто посмел переставлять их садовую мебель и вытаптывать бегонии. Убийца Чизуэлла (если допустить существование убийцы) заметал следы куда более умело.
На безлюдной стоянке, присев за чьей-то «шкодой», Робин перед боковым зеркалом надела извлеченный из рюкзака темный парик, бодрым шагом вышла на улицу, параллельную Олбери-стрит, а там свернула направо – на Дептфорд-Хай-стрит.
Человеческого присутствия поблизости не ощущалось, разве что мимо проехали два-три пикапа, развозившие утренние товары, да владелец газетного киоска поднимал металлический роллет. Оглянувшись через плечо, Робин почувствовала не прилив паники, а, наоборот, внезапный душевный подъем: слежки за ней не было. Но парик она сняла только в вагоне метро, изрядно удивив молодого парня, скрытно наблюдавшего за ней поверх читалки «Киндл».
Страйк выбрал «Корнер-кафе» на Ламбет-роуд из-за близости к криминалистической лаборатории, где работал Оливер Баргейт. Когда Робин подошла к месту встречи, Страйк, куривший на тротуаре, бросил взгляд на ее перепачканные в коленях джинсы.
– Неудачно приземлилась на клумбу, – объяснила Робин, не дожидаясь вопроса. – Журналюга все еще отирается у моего дома.
– Мэтью тебя поднял на плечи?
– Зачем? Я воспользовалась садовой мебелью.
Страйк затушил сигарету о стену и вошел следом за Робин в кафе, где витал аппетитный запах поджарки. На взгляд Страйка, Робин сегодня отличалась особой бледностью и худобой, хотя с воодушевлением заказала им кофе и две булочки с беконом.
– Одну, – поправил ее Страйк и с сожалением повторил, обращаясь к буфетчику: – Одну.
А потом объяснил Робин, когда они заняли только что освободившийся столик:
– Худеть надо. Чтобы ноге было легче.
– А, – сказала Робин, – понятно.
Смахивая рукавом крошки с еще не протертой столешницы, Страйк уже не в первый раз подумал, что Робин – единственная из всех знакомых ему женщин, которая не обнаруживает ни малейшего желания его перевоспитать.
Он знал, что мог бы тут же передумать и заказать себе пять булочек с беконом – и она бы только усмехнулась и передала их ему без единого слова. От этой мысли он проникся особой теплотой к Робин, сидящей напротив в заляпанных грязью джинсах.
– Все в порядке? – спросил он, истекая слюной, когда Робин стала поливать кетчупом свою булочку.
– Да, – солгала Робин, – все хорошо. А как твоя нога?
– Получше. Как он хотя бы выглядит – этот, с кем у нас встреча?
– Высокий, чернокожий, в очках, – промычала Робин с полным ртом хлебного мякиша и бекона. После утренней разминки она проголодалась, чего с ней не бывало уже много дней.
– Ванесса опять заступила на олимпийскую вахту?
– Ага, – кивнула Робин. – Это она уломала Оливера с нами встретиться. Думаю, он к этому не стремился, но она идет на повышение.
– Грязишка на Иэна Нэша определенно лишней не будет, – сказал Страйк. – Как сказал мне Штырь, полиция гоняется за…
– По-моему, это он, – шепнула Робин.
Обернувшись, Страйк увидел в дверях какого-то встревоженного верзилу-африканца в очках без оправы и с кейсом руке. Страйк приветственно поднял ладонь; Робин, сдвинув булочку и кофе в сторону, пересела, чтобы освободить для Оливера место напротив Страйка.
У Робин не было четких предварительных ожиданий: одетый в белоснежную сорочку молодой человек с высокой стрижкой «площадка» всем своим видом выражал подозрительность и осуждение – в ее представлении эти черты никак не ассоциировались с Ванессой. Тем не менее он пожал протянутую Страйком руку и, повернувшись к Робин, заговорил:
– Вы Робин? Почему-то мы с вами ни разу не пересекались.
– Да, действительно. – Робин тоже обменялась с ним рукопожатием. Безупречный внешний вид Оливера не давал ей забыть, что она явилась на эту встречу растрепанной, в грязных джинсах. – Приятно познакомиться – лучше поздно, чем никогда. Здесь самообслуживание, давайте я принесу – вам чай или кофе?
– Мм… кофе, да, было бы неплохо, – ответил Оливер. – Благодарю.
Когда Робин отошла, Оливер повернулся к Страйку:
– Ванесса сказала, вы готовы поделиться с ней какой-то информацией.
– Не исключено, – ответил Страйк. – Все будет зависеть от того, чем готовы поделиться с нами вы, Оливер.
– Сначала мне нужно узнать, что конкретно у вас есть, тогда и будет разговор.
Вытащив из кармана пиджака простой конверт, Страйк поднял его перед собой:
– Номер машины и кроки.
Оливер явно знал цену такой информации.
– Можно спросить, откуда это у вас?
– Спросить можно, – бодро ответил Страйк, – но мы об этом не договаривались. Впрочем, Эрик Уордл подтвердит вам стопроцентную надежность моего источника.
В кафе ввалилась шумная компания рабочих.
– Наша беседа сугубо конфиденциальна, – негромко произнес Страйк. – Никто и никогда не узнает об этой встрече.
Оливер со вздохом склонился над своим кейсом и достал общую тетрадь.
– Я переговорил с одним из сотрудников, проводивших экспертизу. – Оливер покосился на рабочих, которые громогласно трепались за соседним столиком. – А Ванесса потолковала с коллегой, который в курсе всех следственных действий. – Он повернулся к Робин. – Никто из наших не знает, что вы дружны с Ванессой. Если станет известно, как мы помогли…
– От нас утечки не будет, – заверила его Робин.
Слегка нахмурившись, Оливер раскрыл тетрадь и сверился с записями, сделанными мелким, но разборчивым почерком.
– Ну, эксперты дали вполне определенное заключение. Не знаю, нужны ли вам технические подробности…
– По минимуму, – сказал Страйк. – Давайте самое основное.
– Чизуэлл ввел в организм примерно пятьсот миллиграммов амитриптилина, смешанного с апельсиновым соком, причем натощак.
– Это значительная доза? – спросил Страйк.
– Она сама по себе, даже без гелия, могла оказаться смертельной, но не столь быстродействующей. А у него, ко всему прочему, было сердечное заболевание, делавшее его особенно уязвимым. Передозировка амитриптилина вызывает аритмию и остановку сердца.
– Это распространенный способ самоубийства?
– Да, – сказал Оливер, – но не всегда такой безболезненный, как некоторые надеются. Вскрытие показало присутствие небольшого количества амитриптилина в двенадцатиперстной кишке, но основная часть препарата все еще находилась в желудке. Вообще говоря, анализ тканей мозга и легких свидетельствует, что смерть наступила от удушения. Предположительно, амитриптилин использовали только для подстраховки.
– Пальчики на стакане и на коробке из-под сока?
Оливер перевернул страницу.
– На стакане отпечатки только Чизуэлла. Пустую коробку извлекли из мусорного ведра. На ней тоже отпечатки Чизуэлла, наряду с посторонними. Ничего подозрительного. Это же покупной товар. В остатках сока лекарственных средств не обнаружено. Препарат добавили непосредственно в стакан.
– А баллон с гелием?
– Отпечатки Чизуэлла, наряду с посторонними. Ничего подозрительного. Так же, как и на коробке.
– У амитриптилина есть вкус? – спросила Робин.
– Да, горьковатый, – ответил Оливер.
– Ольфакторная дисфункция, – напомнил Страйк. – После травмы головы. Он мог не почувствовать вкуса.
– А человека не клонит в сон от этого антидепрессанта? – обратилась Робин к Оливеру.
– Случается, особенно у тех, кто не принимает его регулярно, но индивидуальная реакция непредсказуема. Например, может наступить сильное возбуждение.
Страйк задал очередной вопрос:
– Где и как измельчались таблетки – есть следы?
– На кухне. Следы порошка обнаружены на ступке и пестике.
– А отпечатки?
– Только покойного.
– А не знаете, гомеопатические таблетки они проверяли? – поинтересовалась Робин.
– Какие?..
– Там на полу лежала упаковка гомеопатических таблеток. Я на них наступила, – объяснила она. – «Лахезис».
– Ну, о них я ничего не знаю, – отозвался Оливер, и Робин подумала, что не нужно было об этом заикаться.
– На тыльной стороне левой ладони была царапина.
– Да. Ссадины на лице и небольшая царапина на руке.
Робин замерла с булочкой в руке:
– Еще и на лице?
– Да.
– Откуда? – спросил Страйк.
– Вы хотите знать, не надел ли пакет ему на голову кто-то еще, силой. – Это прозвучало даже не вопросом, а констатацией. – Тем же поинтересовались и в МИ-пять. Им известно, что он не сам нанес себе царапины. Под ногтями у него чисто. Но никаких синяков или других следов борьбы на теле не было, равно как и беспорядка в комнате…
– Кроме погнутого клинка, – уточнил Страйк.
– Да-да… Постоянно забываю, что вы там были и все видели.
– Какие-то отметины на этой шпаге?
– Ее недавно чистили, но на рукояти были отпечатки Чизуэлла.
– Так, а время смерти?
– Между шестью и семью утра.
– Но он был полностью одет, – задумалась Робин.
– Ну, если верить тому, что я о нем слышал, он в буквальном смысле был из тех, кто скорее умрет, чем будет расхаживать в пижаме.
– Значит, Центральное управление склоняется к версии самоубийства? – уточнил Страйк.
– Если честно и строго между нами, причина смерти установлена лишь предположительно. Есть пара нестыковок, которым еще не нашли объяснения. Вы помните, что входная дверь была открыта. Так вот, в ней неисправен замок. Чтобы он защелкнулся, дверь нужно с силой захлопнуть, но, если приложить чрезмерное усилие, она отскакивает обратно. Так что дверь могла остаться незапертой и случайно. Либо Чизуэлл не заметил, что перестарался, либо убийца не знал, как именно захлопывается дверь.
– А вы не знаете, сколько всего было ключей от этой двери? – поинтересовался Страйк.
– Не знаю. – Оливер помотал головой. – Вы же понимаете – и, я уверен, цените, – что мы с Ванессой, наводя справки, не проявляли глубокой профессиональной заинтересованности.