пасынок, который к тому же находится за много миль от нее – в Лондоне. А если мы имеем дело с убийством, – продолжал Страйк, – то этот звонок становится еще более бессмысленным. Чего-то нам недоговаривают… ох… слава тебе господи.
В открывшейся впереди прогалине показался Стеда-коттедж. Сад, обнесенный сломанным забором, больше походил на чащобу. Приземистое строение из темного камня знало лучшие времена: в крыше зияла дыра, почти все оконные стекла потрескались.
– Присядь, – посоветовала Робин, указывая на толстый ствол поваленного дерева сразу за забором, и Страйк послушался, а она пробилась к входной двери и толкнула ее плечом, но дверь оказалась заперта.
Передвигаясь по колено в траве, она заглянула в грязные окна. В пустых комнатах лежал слой пыли. Единственное напоминание о предыдущем жильце нашлось в кухне, где на замызганной столешнице одиноко стояла кружка с портретом Джонни Кэша.
– Похоже, дом не один год пустует и никто его не облюбовал, – сообщила она Страйку, появляясь с другой стороны лачуги.
Страйк, только что затянувшийся сигаретой, не отвечал. Он смотрел на окаймленный деревьями котлован размером метров шесть на шесть, поросший крапивой, чертополохом и высоким бурьяном.
– Как по-твоему, это можно назвать ложбиной?
Робин заглянула в чашеобразное углубление.
– Я так скажу: это больше похоже на ложбину, чем все остальное, что попалось нам по дороге.
– «Но закопали его… ее… не там. А в ложбине, у папиного дома», – процитировал Страйк.
– Я слазаю, посмотрю, – сказала Робин. – Жди меня здесь.
– Нет. – Страйк поднял руку, чтобы ее остановить. – Там ты ничего не найдешь…
Но Робин уже съезжала по крутому склону «ложбины», разрывая джинсы колючками.
Передвигаться по дну было непросто. Крапива доходила почти до пояса, и Робин пришлось поднять руки, чтобы избежать царапин и волдырей. Болиголов и репейник испещрили зелень белыми и желтоватыми точками. При каждом шаге ноги натыкались на длинные колючие побеги шиповника.
– Осторожней там, – мучимый собственным бессилием, сказал ей Страйк, глядя, как она продирается сквозь колючки.
– Да все нормально, – ответила Робин, пытаясь разглядеть почву под буйной растительностью.
Если котлован и хранил какие-то тайны, то он давно порос бурьяном, и вести здесь раскопки было бы очень трудно. Так она и доложила Страйку, приподнимая спутанные ветви ежевики.
– Вряд ли Кинвара очень обрадуется, если мы начнем тут раскопки, – заметил Страйк, а сам вспомнил слова Билли: «Мне она не разрешила копать, а вам разрешит».
– Постой-ка. – В голосе Робин зазвучала тревога.
Прекрасно понимая, что она ничего не могла там найти, Страйк все же напрягся:
– Что такое?
– Пока не знаю, – ответила Робин, вертя головой так и этак, чтобы получше разглядеть то, что скрывала жирная плашка крапивы в самом центре ложбины. – Боже мой.
– Что такое? – повторил Страйк. Даже сверху он не мог ничего разглядеть в этих зарослях. – Что ты там увидела?
– Сама не знаю… Может, показалось… – заколебалась она. – У тебя, случайно, перчаток с собой нет?
– Нет. Робин, прекрати…
Но она уже, как могла, с поднятыми руками примяла подошвами крапиву, а потом на глазах у Страйка наклонилась и стала вытаскивать что-то из земли. Выпрямившись, она замерла, склонив рыжевато-золотистую голову над своей находкой, и Страйк нетерпеливо окликнул:
– Ну что там?
Робин подняла бледное на фоне темной зелени лицо и протянула в сторону Страйка небольшой деревянный крест.
– Нет-нет, стой там, – приказала она, когда Страйк машинально двинулся к обрывистому краю, чтобы помочь ей выбраться. – Я сама.
Несмотря на все предосторожности, она покрылась царапинами и волдырями, а потому решила, что теперь уже можно об этом не думать, и стала решительно карабкаться вверх, цепляясь за растительность на крутом склоне, пока не дотянулась до руки Страйка, который вытащил Робин на поверхность.
– Спасибо. – Она едва переводила дыхание. – Похоже, эту штуку много лет назад там воткнули, – сказала Робин, счищая землю с заостренной нижней части.
Отсыревшая древесина пошла пятнами.
– Тут какая-то надпись. – Страйк забрал у нее крест и, прищурившись, стал изучать склизкую поверхность.
– Где? – удивилась Робин.
Когда они стояли так близко, ее волосы щекотали ему лицо. Надпись, давно размытая дождями и росой, была, похоже, в свое время сделана фломастером.
– Почерк вроде бы детский, – тихо сказала Робин.
– Первая буква «с», – разглядел Страйк, а на конце… как ты считаешь?.. не то «н», не то «и».
– Не знаю, – прошептала Робин.
Они стояли, изучая этот крест, пока их не вывел из раздумий далекий гулкий лай норфолк-терьера Рэттенбери.
– Мы пока еще в усадьбе Кинвары, – нервно напомнила Робин.
– Угу. – Цепко держа крест, Страйк с зубовным скрежетом похромал под гору той же дорогой. – Заедем в какой-нибудь паб. Жрать охота – умираю.
44
…но на этом свете столько разных белых коней, мадам Хельсет…
– Надо полагать, – сказала Робин, когда они держали путь к деревне, – торчащий из земли крест совсем не обязательно указывает на место захоронения.
– Тоже верно, – отозвался Страйк, который при возвращении по предательской лесной подстилке собрал в кулак всю свою волю, чтобы не материться, – но наводит на размышления, правда?
Робин не ответила. Руки, держащие руль, саднило и жгло от крапивных волдырей.
Деревенский постоялый двор, который они увидели минут через пять, словно сошел со старой английской открытки: обшитые тесом белые стены, освинцованные рамы эркерных окон, островки мха на шиферной крыше, плетистые розы вокруг дверного наличника. Картину довершал вид пивного дворика со столами под тентами от солнца.
– Ну это уже глюки, – пробормотал Страйк, который положил крест на приборную доску и теперь выбирался из машины, не сводя глаз с постройки.
– Ты о чем? – Робин обошла машину сзади и остановилась рядом с ним.
– Название: «Белая лошадь».
– Вдобавок к той, что на холме, – заметила Робин, когда они переходили через дорогу. – Посмотри на указатель.
К деревянному столбику крепилась доска с изображением странной меловой фигуры, которую они уже видели.
– Паб, где я впервые встретился с Джимми Найтом, тоже назывался «Белая лошадь», – припомнил Страйк.
– «Белая лошадь», – сказала Робин, когда они поднимались по ступеням в пивной дворик и Страйк хромал сильнее обычного, – входит в десятку самых популярных названий питейных заведений Британии. В какой-то статье писали. Ой, смотри, вот там люди уходят, занимай столик, я все принесу.
В пабе с низкими потолками было оживленно. Первым делом Робин отыскала глазами указатель на женский туалет, где сбросила куртку, завязала рукава вокруг пояса и вымыла зудящие руки. Только сейчас она пожалела, что на обратном пути от Стеда-коттеджа не набрала листьев подорожника, но тогда ей было не до того: Страйк дважды чудом не упал, когда ковылял вниз по скользкой тропе, опираясь на палку, которую она выломала для него в лесу, злился на себя и яростно пресекал любую помощь.
Зеркало подсказало Робин, что она, взлохмаченная и заляпанная грязью, разительно отличается от благопристойных пожилых завсегдатаев, виденных ею в баре, но она слишком торопилась присоединиться к Страйку для обсуждения утренних событий, а потому лишь небрежно провела щеткой по волосам, стерла с шеи зеленое пятно и пошла занимать очередь за пивом.
– Твое здоровье, Робин, – с чувством произнес Страйк, когда она поставила перед ним пинту «Уилтшир голд» и придвинула к себе меню. – О-о-о, хорошо-то как, – выдохнул он после первого глотка. – А самое популярное какое?
– Что-что, прости?
– Самое популярное название питейного заведения. Ты сказала, что «Белая лошадь» входит в десятку.
– Ах да… Либо «Красный лев», либо «Корона» – не помню, какое-то из этих двух.
– Мое придворное называлось «Виктория», – мечтательно выговорил Страйк.
В Корнуолле он не был два года. Сейчас перед его мысленным взором возник местный паб – приземистое здание из побеленного корнуолльского камня, а рядом ступеньки, ведущие к бухте. В этом пабе он впервые исхитрился получить пиво без предъявления документа; в ту пору ему было шестнадцать, и мать в очередной бурный период своей жизни спихнула его на месяц дяде с тетушкой.
– А наше – «Гнедая лошадь», – сказала Робин.
Перед ней тоже мелькнуло внезапное видение паба, который она про себя именовала не иначе как домашним: такой же белый, он стоял на улочке, которая вела к рыночной площади Мэссема. Именно там они с друзьями отмечали ее блестящее окончание школы; именно в тот вечер у нее вышла глупая ссора с Мэтью, он ушел, а она, вместо того чтобы побежать за ним, осталась в компании друзей.
– Что еще за «гнедая»? – спросил Страйк, который наполовину осушил высокий стакан и теперь блаженствовал, грея на солнце больную ногу. – Почему не сказать попросту: «коричневая»?
– Ну, бывают, наверное, и коричневые лошади, – ответила Робин, – но гнедая – это не совсем то. У нее должна быть чернь: ноги, грива и хвост.
– А какой масти был твой пони – Ангус, что ли, его звали?
– Как ты только помнишь? – удивилась Робин.
– Сам не знаю, – ответил Страйк. – Ты ведь тоже помнишь названия пабов. Какие-то вещи застревают в памяти, вот и все.
– Он был серый.
– Читай «белый». Это все заумь – чтобы дурить безлошадный плебс, ты согласна?
– Нет, – посмеялась Робин. – У серой лошади под белым волосяным покровом черная кожа. А чисто белые…
– …долго не живут, – сказал Страйк в тот момент, когда к ним подошла официантка.
Заказав себе гамбургер, Страйк закурил следующую сигарету и, когда никотин добрался до мозга, испытал чувство, близкое к эйфории. Пинта пива, жаркий августовский день, достойно оплачиваемая работа, близкое утоление голода и сидящая напротив Робин, с которой наладилась дружба – пусть не до того уровня, который предшествовал ее медовому месяцу, но до вполне приемлемого, единственно возможного, коль скоро она теперь замужем. В данный момент, в этом солнечном пивном дворике, невзирая на боль в ноге и нерешенные проблемы в отношениях с Лорелеей, жизнь виделась ему простой и безоблачной.